— У меня к вам ещё одна просьба: сделайте милость, сударыня, умоляю вас, не глядите на этот портрет — это моя тайна.
— Тайна? — шёпотом повторила г-жа де Реналь.
Но хотя она выросла среди спесивых людей, чванившихся своим богатством и не помышлявших ни о чём, кроме наживы, любовь, пробудившаяся в этой душе, уже научила её великодушию. Как ни жестоко она была уязвлена, она с самоотверженной готовностью стала расспрашивать Жюльена о кое-каких подробностях, которые ей было необходимо знать, чтобы выполнить его поручение.
— Хорошо, — сказала она, уходя, — значит, маленькая круглая коробочка, совсем гладкая, чёрная?
— Да, да, сударыня, — ответил Жюльен тем жёстким тоном, который появляется у людей в минуты опасности.
Бледная, точно приговорённая к смерти, она поднялась на третий этаж. В довершение ко всем этим нестерпимым мукам она вдруг почувствовала, что ей вот-вот сделается дурно; но сознание, что она должна помочь Жюльену, вернуло ей силы.
«Я во что бы то ни стало должна достать эту коробку», — сказала она себе.
Она услышала голос мужа, который разговаривал с лакеем как раз в комнате Жюльена. Но, на её счастье, они прошли в детскую. Она приподняла матрац и так стремительно засунула руку в солому, что исцарапала себе все пальцы. Но, хоть она и была очень чувствительна к боли, сейчас она её даже не заметила, так как в тот же момент нащупала гладкую поверхность коробочки. Она схватила её и выбежала из комнаты.
Едва только она избавилась от страха, что её застанет муж, как мысль об этой коробке привела её в такое смятение, что она на самом деле чуть было не лишилась чувств.
«Значит, Жюльен влюблён, и вот здесь, у меня в руках, портрет женщины, которую он любит».
Терзаясь всеми муками ревности, г-жа де Реналь в изнеможении опустилась на стул в передней, возле его двери. Её исключительное неведение помогло ей и на этот раз. Удивление, которое она сейчас испытывала, смягчало её муки. Вошёл Жюльен; он выхватил у неё из рук коробку и, не сказав ни слова, не поблагодарив, бросился к себе в комнату, быстро развёл огонь в камине и швырнул в него коробку. Он стоял бледный, уничтоженный; он сильно преувеличивал грозившую ему опасность.
«Портрет Наполеона, — говорил он себе, качая головой. — И его хранит у себя человек, выказывающий такую ненависть к узурпатору! И портрет этот находит господин де Реналь, лютый роялист, который к тому же так обозлён на меня! И надо же проявить такую неосторожность: сзади на портрете, прямо на белом картоне, строки, написанные моей рукой. И уж тут никаких сомнений быть не может: сразу ясно, что я перед ним преклоняюсь. Каждое моё излияние в любви помечено числом. И последнюю запись я сделал только позавчера».
«Так бы сразу и кончилась, погибла бы в один миг вся моя репутация, — говорил себе Жюльен, глядя, как пылает его коробочка. — А ведь моя репутация — это всё, что я имею: только этим я и живу... А какая это жизнь, боже мой!»
Час спустя, усталый и преисполненный жалости к самому себе, Жюльен совсем расчувствовался. Встретившись с г-жой де Реналь, он взял её руку, поднёс к своим губам и поцеловал с такой сердечностью, какой ему никогда не удавалось изобразить. Она вся вспыхнула от счастья и вдруг, чуть ли не в тот же миг, оттолкнула его в порыве ревности. Гордость Жюльена, ещё не оправившаяся от нанесённого ей недавно удара, лишила его теперь рассудка. Он увидел в г-же де Реналь только богатую даму и ничего более; он с презрением выпустил её руку и удалился. В глубоком раздумье пошёл он бродить по саду, и вскоре горькая усмешка искривила его губы.
«Разгуливаю спокойно, точно я сам себе хозяин. Не обращаю на детей никакого внимания и дождусь того, что мне опять придётся выслушивать унизительные попрёки господина де Реналя, — и он будет прав!»
И Жюльен побежал в детскую.
Младший мальчик, которого он очень любил, стал ласкаться к нему, и это немножко смягчило его горькие чувства.
«Этот меня ещё не презирает, — подумал он. Но тут же упрекнул себя за мягкосердие, решив, что это опять не что иное, как проявление слабости. — Эти дети ласкают меня так, как приласкали бы охотничью собаку, которую им купили вчера».
X. Много благородства и мало денег
But passion most dissembles, yet betrays
Even by its darkness; as the blackest sky
Foretells the heaviest tempest...
«Don Juan», c. I, st. LXXIII[52]
Господин де Реналь делал обход по всем комнатам замка и теперь опять пришёл в детскую в сопровождении слуг, которые тащили набитые заново матрацы. Неожиданное появление этого человека было для Жюльена словно последней каплей, переполнившей чашу.
Побледнев, он бросился к г-ну де Реналю с таким мрачно-решительным видом, какого тот у него ещё никогда не видел. Г-н де Реналь остановился и оглянулся на своих слуг.
— Сударь, — сказал Жюльен, — неужели вы думаете, что со всяким другим наставником ваши дети сделали бы такие успехи, как со мной? А если вы скажете «нет», — продолжал он, не дожидаясь ответа, — так как же вы осмеливаетесь упрекать меня, будто я их забросил?
Господин де Реналь, уже оправившись от своего испуга, решил, что этот дрянной мальчишка неспроста позволяет себе такой тон, что у него, должно быть, навернулось какое-нибудь выгодное предложение и он собирается от них уйти. А Жюльен, теперь уже не в силах совладать со своей злобой, добавил:
— Я, сударь, проживу и без вас.
— Право, я очень огорчён, что вы так разволновались, — слегка запинаясь, отвечал г-н де Реналь.
Слуги были тут же, шагах в десяти: они оправляли постели.
— Не этого я жду от вас, сударь, — вскричал уже совсем рассвирепевший Жюльен. — Вы вспомните только, какими оскорбительными попрёками вы меня осыпали, да ещё при женщинах!
Господин де Реналь отлично понимал, чего добивается Жюльен; в душе его происходила мучительная борьба. И тут Жюльен, не помня себя от ярости, крикнул ему:
— Я знаю, сударь, куда идти, когда я выйду из вашего дома!
Услышав эти слова, г-н де Реналь мигом представил себе Жюльена в доме г-на Вально.
— Ну, хорошо, сударь, — промолвил он наконец, тяжко вздохнув и с таким видом, словно обращался к хирургу, решившись на самую мучительную операцию. — Я согласен на вашу просьбу. Начиная с послезавтра — это как раз будет первое число — я плачу вам пятьдесят франков в месяц.
Жюльен чуть было не расхохотался: он был до такой степени поражён, что всю его злобу как рукой сняло.
«Выходит, я мало ещё презирал это животное! — подумал он. — Вот уж поистине самое щедрое извинение, на какое только и способна эта низкая душонка».
Дети, которые смотрели на эту сцену, разинув рты, бросились в сад к матери рассказать ей, что господин Жюльен ужас как рассердился, но что теперь он будет получать пятьдесят франков в месяц.
Жюльен по привычке отправился вслед за ними, даже не взглянув на г-на де Реналя, которого он оставил в величайшем раздражении.
«Он уже вскочил мне в сто шестьдесят восемь франков, этот Вально, — говорил себе мэр. — Надо будет порешительней намекнуть ему насчёт этих его поставок подкидышам».
Не прошло и минуты, как Жюльен снова очутился перед ним:
— Мне надо пойти исповедаться к моему духовнику господину Шелану; честь имею поставить вас в известность, что я отлучусь на несколько часов.
— Ну, что вы, дорогой Жюльен, — промолвил г-н де Реналь с каким-то чрезвычайно фальшивым смешком. — Пожалуйста, хоть на целый день и завтра на весь день, мой друг, если вам угодно. Да вы возьмите у садовника лошадь, не пешком же вам идти в Верьер.
«Ну вот, ясно. Он пошёл дать ответ Вально, — подумал г-н де Реналь. — Он ведь мне ничего не обещал; ну что ж, надо дать время остыть этому сорвиголове».
Жюльен поспешно удалился и направился в горы, в большой лес, через который можно было пройти напрямик из Вержи в Верьер. Он вовсе не собирался сразу идти к г-ну Шелану. У него не было ни малейшего желания снова притворяться и разыгрывать лицемерную сцену. Ему нужно было хорошенько разобраться в собственной душе и дать волю обуревавшим его чувствам.
«Я выиграл битву, — сказал он себе, как только очутился в лесу, где никто не мог его видеть, — да, я выиграл битву».
Мысль эта представила ему всё случившееся с ним в самом выгодном свете и вернула ему душевное равновесие.
«Так, значит, я теперь буду получать пятьдесят франков в месяц. Похоже, господин де Реналь здорово струхнул. Но чего он испугался?»
И, задумавшись над тем, что́, собственно, могло напугать этого преуспевающего, влиятельного человека, который час тому назад внушал ему такую бешеную злобу, Жюльен мало-помалу отдался чувству сладостного покоя. На мгновение его как бы покорила чудесная красота лесной чащи, по которой он шёл. Огромные глыбы скал, некогда оторвавшиеся от горы, громоздились в глубине. Могучие буки простирались далеко ввысь, доходя чуть ли не до вершин этих скал, а под ними царила дивная прохлада, тогда как тут же рядом, в каких-нибудь трёх шагах, солнце палило так, что нельзя было стоять.
