Когда мальчик возвращался домой и тихо, как и все, что он делал, клал свой заработок на стол, не говоря ни слова, старуха всплескивала руками:
— Господи! Ну и работник! Быть ему когда-нибудь миллионером. Где же ты заработал столько денег? Надеюсь, не стибрил?
Дитте видела, что мальчик устал, и не расспрашивала ни о чем, но с особой нежностью помогала ему снять рукавицы и верхнюю курточку. Она всегда оставляла ему чего-нибудь горячего в печке, часто больше, чем другим, так как он ведь был в некотором роде кормильцем семьи. Покормив мальчика, она укладывала его в постель, и он моментально засыпал.
Тогда она тщательно осматривала и приводила в порядок его одежду, а затем прилаживала где-нибудь новый кармашек. Петеру хотелось иметь как можно больше карманов — больше, чем у кого-либо из школьников, — это тешило его мальчишескую гордость. Так уж пусть в этом-то отношении он не чувствовал бы себя бедняком. Бели у нее была для него какая-нибудь обновка, она укладывала это на его сложенную одежду. Просыпался он обыкновенно свежим и бодрым, находил обновку и очень радовался, потом развертывал куртку и штанишки и искал, не вырос ли у него за ночь новый карман.
Петер не любил рассказывать, как он охотится за заработком. О чем тут рассказывать? Что ему пришлось целый час — пока погонщик сидел в трактире — караулить несколько голов скота на Скотном рынке, продрогнуть, как собака, и получить за это двадцать пять эре? Что удалось заработать десять эре, сбегав за бутылкой пива для шкипера одной баржи, стоявшей на якоре у Газового завода, и пятнадцать эре, сбегав к Северной заставе с письмом от штурмана? Или, что относил за за город спешное письмо и не получил за это ничего, так как велено было принести ответ, а человека того не оказалось дома? Подобные неудачи случались. Эйнар уверял, что такие поручения давались всегда с целью надуть, и требовал плату вперед. Но Петер был, стало быть, глуп и доверчив — о чем же было тут рассказывать? Героического в этом ничего не было.
А если он и совершал подвиги, то о них-то как раз и не следовало рассказывать; во всяком случае — взрослым; они слишком глупы. Поэтому мальчуган и помалкивал. Главный заработок давал им уголь, но и тут нужны были и удача и отвага, так что опять болтать много не стоило. Когда мальчики уходили после обеда из дому, катя перед собой старую детскую коляску, они были похожи на двух простодушных ребятишек, отправлявшихся завоевывать мир и воруженных детской наивностью. И возвращались они вечером домой такими же, только усталыми до смерти. Но между этими двумя моментами было немало переживаний.
Как только они выходили из своей улицы, они сбрасывали с себя свой детский наивный вид и превращались в двух маленьких насторожившихся хищных зверьков, от внимания которых ничто не ускользало. Они поделили между собой город. Главной ареной действий одного служила Сонная площадь с прилегающими к ней районами — бойнями и пристанью Газового завода, где всегда было много рабочих и матросов. Другой брал себе район Старой и Новой площади с университетом и улицами, где обычно останавливаются приезжие крестьяне. Через день мальчики менялись районами, — главным образом из-за «угольной вагонетки», как они называли остов детской коляски. Тот, кто шел на Сенную площадь, забирал с собой коляску и прятал ее за одним из вагонов Скотного рынка. Не очень-то весело было таскаться с нею — и некрасиво и неудобно, так как у нее недоставало одного колеса. Но все же уголь перевозить в ней можно, а уголь был для них главной доходной статьей. Когда ничто другое не удавалось, выручал уголь.
И сегодня мальчики, по обыкновению, встретились в пять часов на том месте, где была спрятана их «угольная вагонетка». День выдался плохой. Эйнар заработал тридцать эре. Петер — всего двадцать. Они разделили деньги поровну, как всегда, и отправились наверстывать упущенное. Для этого был один способ — насобирать угля и продать. В конце Южного бульвара проживала старуха, державшая лавчонку в подвале; она давала за мешок угля пятьдесят эре, и они часто продавали ей. Уголь же валялся всюду — на набережных, около Газового завода, а больше всего на огромном железнодорожном участке, прилегавшем к товарной станции. Но вход был запрещен, так что туда мальчики отправлялись лишь в крайнем случае. К пакгаузам, что около Глиняного озера, мальчики давно перестали ходить, — слишком далеко было, да и полусожженный кокс не то что настоящий уголь.
Сегодня времени терять было нельзя, и поэтому они остановились на железнодорожном участке. Чтобы проникнуть туда незаметно, надо было идти до самой тюрьмы, где участок освещался слабо. Мальчуганы припустились со своей «вагонеткой» бегом. Эйнар катил ее, а Петер поддерживал с того бока, где не хватало колеса.
По дороге они обсуждали планы действий. Старухе торговке пойдут два мешка, это составит целую крону — стало быть, каждый из них принесет домой по семьдесят пять эре. Затем мама Дитте могла обойтись без угля еще один день, у матери же Эйнера уголь весь вышел, и вдобавок завтра у нее стирка. Стало быть, надо два мешка с половиной, это они наберут живо.
Уже почти у самой Садовой улицы они прокрались на железнодорожный участок, оставив свою «вагонетку» на дороге. Набрав каждый в свой мешок угля, сколько в состоянии были снести оба вместе, они перетащили мешки к коляске и ссыпали все в один мешок. С другим они вернулись обратно и стали собирать в него оба, держа его каждый за свой угол и волоча за собой. Набрав опять по силам, они стащили и опорожнили и второй мешок в первый; и так раз за разом, пока первый мешок не был набит битком — лишь взрослому снести впору. Зато и устали они. Из второго мешка они высыпали уголь прямо на землю около вагонетки с тем, чтобы, когда наберется порядочная куча, набить и второй туго. Это была нелегкая задача. Старая торговка требовала, чтобы мешок был набит доверху, иначе сбавляла цену. Мальчики уже ко всему приноровились. Но времени на это требовалось немало, — почва была такая неровная, освещение плохое, да и возить далеко приходилось, а на «вагонетку» больше одного мешка сразу нельзя было нагрузить.
— Слушай, пойдем подальше, там у самого полотна угля много, и там светлее! — предложил Эйнар.
Они покатили «вагонетку» вдоль забора и у самого полотна сползли вниз со своим мешком.
Тут уголь валился всюду и пропадал зри; его затаптывали в грязь и в снег. Собирать его, однако, считалось большим преступлением. Если поймают — вздуют или в полицию сведут.
Полотно было ярко освещено, дуговые фонари висели высоко в воздухе, словно огненные птицы, парящие на распростертых крыльях. Когда же они взмахивали крыльями, полотно на секунду погружалось в полумрак. Мальчики держались в тени нескольких больших вагонов. Невдалеке слышались крики людей и свистки маневрировавших паровозов. Мальчики работали неутомимо, как пчелы, торопясь покончить сбор, не разговаривали и даже не перешептывались. Всюду тянулись высокие шпалы и рельсы, о которые легко было споткнуться. Эйнар остерегал Петера, дергая его за рукав. Петер начал дрожать, страшно было, но делать нечего, да и привыкли они, как ни малы были, шмыгать взад и вперед под колесом судьбы.
Вдруг голоса раздались совсем близко от них, какой-то человек бежал и кричал: «Ах вы, чертенята!» Эйнар потащил Петера за собой в тень товарных вагонов, по Петер упустил свой угол мешка и упал — прямо в полосу света. И свет быстро приближался. В левой руке Петера было зажато что-то белое, зажато крепко, чтобы не потерять. Он хотел упереться коленками в мерзлую землю, но одна нога завязла в стрелке. А на него катилась серая, чудовищно-огромная угольная платформа — без паровоза, только на задней подножке висел человек и поглядывал вперед. Мальчик громко закричал от ужаса…
Когда его подняли, он увидел Эйнара, на четвереньках ползущего по насыпи и волочившего за собой мешок.
Затем все вокруг него погрузилось во мрак, словно огненные птицы разом снялись со своих мест и улетели.
Поуль зашел проститься с мамочкой Дитте. Он получил письмо от Кристиана из Гамбурга, где его корабль простоит еще две недели. Настоящее письмо, на четырех страницах. Кристиан пространно описывал, как хорошо быть моряком, и звал Поуля, пусть он приезжает немедленно. И пусть только приедет, об остальном уж Кристиан позаботится. В письме были вложены и деньги на проезд, все как следует. И Поуль собирался уехать завтра же утром — в чем был, без долгих сборов. Ни мастер его, ни родители не будут знать ничего, пока он не очутится за морем. Никто — кроме Дитте — не должен знать ничего! Но, может быть, она не одобряет его намерения?
— Нет, поезжай себе, если тебя тянет на простор, — сказала Дитте. — Никаких таких особых причин нет тебе киснуть здесь. Кристиан тоже сбежал, и ничего худого из этого не вышло.
