Я снова вошел в подъезд. Женщина, эта отвратительная женщина, помогавшая обманывать меня за известную плату, спокойно вытирала чашки. О, если бы в такую минуту иметь неограниченную власть! Какую месть изобрел бы я!
— Вы скажете мне всю правду! — крикнул я, не помня себя от бешенства.
— Какую правду? — дерзко спросила она.
— Кому адресовано это письмо?
— Читать умеете — прочтите.
— Говорите! Я вас задушу!
Я терял всякое самообладание. Муж выступил на сцену.
— Мы честные люди, — заносчиво произнес он, — извольте уходить!
— Вы мерзавцы, подлецы, потворщики разврата! Если не скажете правду, я донесу на вас полиции!
Они переглянулись.
— Я знаю не больше вас! — сказала женщина. — Но готова сказать вам все, что мне известно. Квартира нанята каким-то господином.
— Имя его?
— Г-н Генри. Так он себя назвал, заплатил вперед, перевез мебель — больше нам ничего не нужно.
— Он живет тут?
— Нет, бывает иногда.
— Один? Принимает женщину у себя?
— Я почем знаю, кого он принимает? Это не мое дело.
— И давно это длится?
— Около двух лет, право не помню.
— Покажите его квартиру.
— У нас нет ключа.
— Настоящее местожительство этого господина вам неизвестно?
— Нет.
— Так письмо было к нему?
— Очевидно. Вообще я не охотница до подобных штук. У нас квартирант г-н Генри, письма на имя г-жи Генри велено передавать ему — больше я ничего не знаю. Если этого вам недостаточно, заявляйте в полицию… первая улица налево! Мы вполне правы и ничуть вас не боимся.
Это верно! Они были правы. Я очутился в глупом и смешном положении.
— Вы правы!.. — пробормотал я и вышел, шатаясь как пьяный.
Мне показалось, что я не то чтобы с ума сошел, а превратился в идиота. Я боялся, что вдруг начну петь и плясать на улице. Я думал о совершенно ничтожных, посторонних предметах, вспоминал исторические факты, тексты из учебников… Еще минута — и я упаду на тротуар, сраженный параличом. Последним усилием воли я встряхнулся и побежал домой. Только бы успеть добраться… до светопреставления!..
Словно во сне, увидал я шедшего навстречу знакомого поставщика и машинально ответил на его поклон. Собака моя, видя, что я бегу как угорелый, весело бежала рядом…
«Кто же это? Кто? — стучало у меня в голове, и имена всех „друзей“ попеременно проносились в памяти. Перед домом своим я остановился: мне нечем было дышать… Разъяснение в нескольких шагах… Я погладил собаку, стараясь прийти немного в себя, и взглянул на занавески „ее“ комнаты… Одна из них заметно колебалась: Иза ждала моего возвращения. Вероятно, горничная передала ей мои слова. Должно быть, первое впечатление обмануло ее: она вышла мне навстречу в переднюю, но, взглянув мне в лицо, поняла все.
Слегка побледнев, она все-таки спросила:
— Что с тобой?
— Имя этого человека? — едва выговорил я и показал ее письмо.
— Успокойся, я все объясню тебе. Ты увидишь, что я вовсе не так виновата, как может показаться!
Сомнения не оставалось! Иза сознавалась, что письмо было написано ею и предназначалось мужчине. Вообразите, что до этой минуты я все еще на что-то надеялся! Я отдал бы жизнь, чтобы Иза гневно крикнула, сказала бы, что это гнусная клевета! Увы! Она пошла прямо на объяснения… Значит, все погибло.
Какую месть придумаю я для них обоих?
Ревность — к стыду сказать — чувство чисто физическое. Мы простим любимой женщине платоническое обожание постороннего человека, даже мысли и желания — только бы не было фактической измены. Вот почему женщины всегда с первого слова отвергают „факт“; они знают, что все остальное мы можем простить — но „факта“ не простим. Если бы, несмотря на подавляющие улики, Иза могла уверить меня, что не принадлежала (о подлость) тому, чьи „обожаемые губки“ целовала в письме, я простил бы ей… и, почем знать? обвинил бы отчасти самого себя!
Иза поняла это: она приготовилась лгать и отвергать „факт“.
— Прежде всего имя этого господина! — крикнул я опять.
— Серж.
— Он ваш возлюбленный?
— Нет.
— Был им?
— Выслушай меня…
— Нечего слушать. Да или нет?
— Нет.
— Вы лжете, презренная женщина! За кого вы меня считаете? Какие выражения употребили вы в письме?
— Позволь мне говорить… Хочешь выслушать меня? — Я упал на стул и смотрел в ее глаза.
— Ты знаешь, что Серж был моим женихом. Я тогда мало знала тебя и не могла предполагать, что выйду за тебя замуж. Я все писала тебе откровенно. Кто принуждал меня? Мама мечтала о браке с Сержем; эта партия прельщала ее. Она старалась завлечь Сержа и поступала неосторожно. Мы оба были молоды…
— Вы были близки с ним до брака со мной?
— Ты знаешь, что нет. Можешь подозревать теперь, но не клевещи на прошлое. Сознаюсь, что я вела себя необдуманно… но мне не в чем упрекнуть себя серьезно!
„Необдуманно!“ — только и всего. Какие растяжимые слова употребляют женщины, когда хотят вывернуться, несмотря на очевидность!
— Оставим прошлое, — сказал я, — говорите о настоящем. — Она переменила тактику.
— Ничего не скажу. Ты все равно не поверишь.
— Отлично. Я убью вашего друга, да было бы вам известно.
— Что мне за дело? Разве я люблю этого человека, которого ты называешь моим другом? Убей его, если желаешь. Совесть замучает тебя.
Последний довод был утонченным ударом.
— Почему же вы с ним на „ты“? Зачем целуете его „обожаемые губки“?
— У нас это ничего не значит! Все целуются в губки!
Я слышал это собственными ушами, друг мой! Сам слышал, как Иза произнесла эти фразы!!
Упадка сил во мне как не бывало: внутри меня бушевал ураган.
Вдруг мне пришли в голову слова покойной матери: „Если тебе понадобится друг, вспомни Константина Рица!“
Иза не знала, чему приписать мое грозное молчание, и огляделась кругом, как бы намереваясь спастись бегством.
Я позвонил.
— Что вы хотите делать? — спросила она не без тревоги.
Вошел слуга.
— Идите к молодому г-ну Рицу и просите его немедленно явиться сюда.
Когда мы остались одни, Иза раздражительно сказала:
— Не вижу, какое дело до всего этого Константину?
— Увидите.
— Я не хочу оставаться с вами двумя. Вы меня убьете.
Она направилась к двери.
Я схватил ее за руку и злобно проговорил:
— Если вы попробуете бежать или звать на помощь, я растопчу вас ногами. Улики неопровержимые — я буду прав. Сядьте и ждите.
Я толкнул ее на диван, где она и осталась сидеть, полумертвая от страха.
— Я хочу видеть маму! — прошептала она.
— Молите Бога, чтобы она не явилась сюда!
— Вы подняли руку на беззащитную женщину!.. — шептала она. — Вы подлец.
Натура ее сказывалась.
Я ничего не ответил.
Странное дело! Все мое хладнокровие внезапно вернулось, и прежние страстные порывы уступили место презрению. В последующие минуты я объективно относился к разыгравшейся сцене, точно судил постороннюю женщину, а не собственную жену!
Дошло до того, что я принялся за работу и чертил начатые эскизы…
Какой-то голос громко говорил мне: „Убей ее, убей немедленно!“ — или спрашивал: „Что ты сделаешь с „тем“ человеком?“ И я приискивал для него пытки.
— Вы непременно желаете скандала? — заговорила снова Иза, на этот раз значительно спокойнее.
Я молчал.
— Есть еще время предотвратить несчастье! — продолжала она. — Я писала Сержу… Я нарочно назвала его, чтобы сбить вас с толку. Пошлите за мамой… отпустите меня к ней… и я клянусь вам, что назову имя моего возлюбленного!
„Возлюбленного“! Слово было произнесено! Неужели моя жена произнесла его? И в моем присутствии? Я не сказал ни слова, но сердце мое замерло от боли.
— Ну, да! У меня есть друг сердца! — не унималась Иза. — И я его люблю… всегда любила! Вы и не подозреваете, кто это!
„Убей же ее, убей!“ — настойчиво раздавался голос внутри меня.
Дверь отворилась, вошел Константин. Иза побледнела еще больше.
— Никого не принимать! — приказал я слуге, и, когда он удалился, я запер дверь мастерской и положил ключ к себе в карман.
— Что случилось? — спросил Константин.
— У этой особы есть друг сердца. Знал ты об этом?
Константин молчал. Я подал ему письмо Изы.
— Да, знал! — ответил он, пробежав письмо.
— И знал его имя?
— Да.
— Поэтому перестал бывать у нас?
Он кивнул головой.
— Прости, я подозревал тебя! — сказал я. — Эта особа уверяла, что ты ухаживал за ней.
— Она ошибалась.
— Почему не предупредил меня?
— Твоя мать умоляла меня не говорить тебе… Мы оберегали твое призрачное счастье. Жене же твоей я сказал все, что предписывал мне долг.
— Посоветуй, что мне делать?
