— Стиффи, где блокнот? — спросил я, возвращая ее к нашим баранам.
— Бог с ним, с блокнотом. Меня больше интересует Юстас Оутс. Как вы думаете, он в самом деле подаст на меня в суд?
Я сказал, что да, подаст, именно такое впечатление у меня сложилось, если читать между строк, фигурально говоря, и Стиффи сделала rnoue,[17] кажется, так это называется… или не так?.. словом, надула губки и нахмурилась.
— Я тоже думаю, что он всерьез. Юстас Оутс — форменный людоед, точнее про него не скажешь. Рыщет по округе и выискивает, кого бы сожрать. Что ж, значит, дядюшке Уоткину прибавится работы.
— О чем вы?
— Он будет рассматривать иск против меня.
— Он, что же, продолжает работать, хоть и ушел в отставку? — спросил я, вспомнив с легким беспокойством разговор, который состоялся между экс-судьей и Родериком Сподом в гостиной, где была выставлена коллекция старинного серебра.
— Он ушел в отставку только с Бошер-стрит. Если человек родился на свет с судейской жилкой, ее ничем не вытравишь. Сейчас он у нас добровольный мировой судья. Проводит в библиотеке что-то вроде заседаний Звездной палаты. Туда-то меня и вызывают. Чем бы я ни занималась — гуляю ли, ухаживаю за цветами, сижу у себя в комнате и с увлечением читаю книгу, — дворецкий меня всюду отыщет и сообщит, что я приглашаюсь в библиотеку. А там восседает за столом с важным видом дядюшка Уоткин, и Оутс тут как тут — готовится давать показания.
Я представил себе картину. Н-да, приятного мало. Не позавидуешь девушке, у которой в доме такое творится.
— И каждый раз одно и то же. Он надевает свою черную судейскую шапочку и объявляет, что на меня налагается штраф. Говори я, не говори — он никогда не слушает. По-моему, он не знает самых азов судопроизводства.
— К такому же выводу пришел и я, когда он меня судил.
— И ведь что самое гнусное: ему в точности известно, сколько я получаю на карманные расходы, и он всегда может высчитать, на какую именно сумму ограбить меня. В этом году два раза оставлял без гроша, и все по наущению этого подонка Оутса: за превышение скорости в населенном пункте и за то, что Бартоломью слегка, ну просто почти совсем незаметно куснул его за ногу.
Я повздыхал сочувственно, однако мне не терпелось вернуть разговор к блокноту. Увы, барышни не в состоянии долго удерживать внимание на действительно важных предметах.
— Оутс так бесновался, можно было подумать, Бартоломью выгрыз у него фунт мяса. Сейчас он тоже рвет и мечет. Я больше не в силах терпеть это полицейское преследование. Можно подумать, мы живем в России. Берти, надеюсь, вы тоже ненавидите полицейских?
Я не готов идти столь далеко в своем отношении к этой превосходной в целом категории людей.
— Пожалуй, но, так сказать, не en masse,[18] надеюсь, вы меня понимаете. Они все разные, как и представители других слоев общества. Есть спокойные и добродушные индивиды, у кого-то этих качеств не хватает. Я знаю очень достойных полицейских. С тем, что дежурит возле «Трутней», мы просто приятели. Что касается этого Оутса, мне трудно судить, я ведь его почти не знаю.
— Можете поверить мне на слово: редкостный негодяй. И этот негодяй будет жестоко наказан. Помните, я не так давно обедала у вас? Вы еще рассказывали о том, как пытались сорвать каску с полицейского на Лестер-сквер.
— Да, тогда-то я и познакомился с вашим дядюшкой. Именно этот инцидент свел нас.
— В тот день ваш рассказ не произвел на меня особого впечатления, но на днях он мне вдруг вспомнился, и я подумала: «Поистине, из уст младенцев и грудных детей!».[19] Я так давно искала способ отомстить Оутсу, и вот, пожалуйста, — вы мне его подсказали.
Я вздрогнул. В значении ее слов нельзя было ошибиться.
— Неужели вы решили украсть его каску?
— Ну что вы, конечно, нет.
— Очень мудро с вашей стороны.
— Я отлично понимаю: это должен сделать мужчина. И потому попросила Гарольда. Он, святая душа, постоянно твердит, что готов ради меня на все.
Обычно на лице у Стиффи задумчивое, мечтательное выражение, кажется, что мысли ее витают в высоких и прекрасных далях. Упаси вас Боже поверить этому лицедейству. Она не узнает прекрасную, возвышенную мысль, даже если ей подать ее на вертеле под соусом «тартар». Как и Дживс, она редко улыбается, но сейчас на ее лице сияла экстатическая — проверю потом это слово у Дживса — улыбка, а глаза ярко горели.
— Ах, он такой необыкновенный, удивительный, — пропела она. — Знаете, мы с ним помолвлены.
— В самом деле?
— Да, только никому ни слова. Это великая тайна. Дядя Уоткин ничего не должен знать, пока мы его не умаслим.
— А кто такой этот ваш Гарольд?
— Наш деревенский священник. — И она обратилась к Бартоломью: — Правда ведь, наш прекрасный, добрый священник украдет для твоей мамочки каску у этого противного, злого полицейского, и твоя ненаглядная мамочка станет самой счастливой женщиной на свете?
И так далее в том же духе, но меня от сюсюканья тошнит. А вот представления этой юной преступницы о нравственности — если только слово «нравственность» здесь вообще уместно — привели меня в полное смятение. Знаете, чем больше я провожу времени с женщинами, тем крепче убеждаюсь: необходим закон. Нужно что-то делать с прекрасным полом, иначе здание общества рухнет до основания, а мы будем только хлопать ушами, как ослы.
— Священник? — повторил я. — Господь с вами, Стиффи, не станете же вы просить священника похитить у полицейского каску!
— Не стану? А почему?
— Очень странная просьба. Из-за вас беднягу могут лишить сана.
— Что значит лишить сана?
— Так наказывают духовных лиц, которые совершают неподобающие поступки. И, несомненно, именно так закончится для праведного Гарольда позорная авантюра, на которую вы его подбиваете.
— Не вижу в ней ничего позорного.
— Вы считаете подобные эскапады для священника в порядке вещей?
— Да, считаю. Во всяком случае, у Гарольда они получаются виртуозно. Когда он учился в колледже Магдалины,[20] он невесть что вытворял, пока на него не снизошло духовное прозрение. А так он просто удержу не знал.
В колледже Магдалины? Интересно. Я и сам в нем учился.
— Стало быть, выпускник Магдалины? А в каком году он ее окончил? Может быть, я его знаю.
— Еще бы не знать! Он часто вас вспоминает. А когда я ему сказала, что вы едете к нам, страшно обрадовался. Это Гарольд Пинкер.
Я чуть дар речи не потерял.
— Гарольд Пинкер! Растяпа Пинкер, старый дружище! С ума сойти! Один из моих лучших друзей. Я часто думал, куда он подевался? А он, оказывается, втихаря заделался священником. Лишний раз подтверждает истину, что половина людей не знает, как живут остальные три четверти. Это надо же — Растяпа Пинкер! И он сейчас спасает души, вы меня не разыгрываете?
— Спасает, да еще как. Начальство о нем самого высокого мнения. Не сегодня—завтра он получит приход, и тогда уж за ним никто не угонится. Он непременно станет епископом, вот увидите.
Радость от того, что нашелся потерянный друг, начала гаснуть. Мысли обратились к делам практическим. Под ложечкой тоскливо засосало.
Сейчас объясню, почему. Стиффи может сколько угодно восхищаться, какой виртуоз наш Гарольд по части разных каверз и проделок, но она-то его не знает, а я знаю. Я был рядом с Гарольдом Пинкером в те годы, когда формируется характер человека, и мне отлично известно, что он собой представляет — эдакий здоровенный увалень, напоминает. щенка ньюфаундленда: энтузиазм бьет через край, за все берется с величайшим рвением, душу вкладывает без остатка, и никогда ничего путного из его стараний не выходит, потому что если есть хоть малейший шанс погубить дело и сесть в лужу, он его ни за что не упустит. А если ему поручить такое тонкое и деликатное задание, как похищение каски у полицейского Оутса… Кровь застыла у меня в жилах. Крах, всему конец, неминуемая катастрофа!
Мне вспомнился Пинкер в студенческие времена. Сложением почти как Родерик Спод, играл в команде регби не только Кембриджского университета, но и в сборной Англии, и что касается искусства швырнуть противника в грязную лужу и сплясать у него на спине в подбитых железом бутсах — тут он не знал себе равных. Напади на меня разъяренный бык, я сразу же вспомнил бы о нем— лучшего спасителя просто не найти. Окажись я по воле злой случайности в одной из подземных камер службы безопасности, я стал бы молиться, чтобы ко мне на помощь спустился по трубе его преподобие Гарольд Пинкер, только он, и никто другой.
Однако, чтобы умыкнуть у полицейского каску, одних только стальных мускулов мало. Здесь требуется ловкость рук.
— Епископом станет, говорите? — хмыкнул я. — Если он попадется на краже касок у собственной паствы, не видать ему епископского сана как своих ушей.
