Жорж Санд - Последняя любовь

Однажды вечером Жан, отведя меня в сторону, сказал мне:

— Эту ночь я видел дурной сон. Я не суеверен и не думаю, чтобы сны нам могли предсказывать будущее, но в них есть грустное или же скорей полезное преимущество, что они заставляют нас подумать о том, что с нами может случиться, и о тех, кого мы оставляем в нужде. Мне снилось, что я был на охоте и убил серну, но убитым зверем оказался я сам. Я видел себя повешенным на скале, кровь лилась из моей раскрытой раны; мой пес Медор подошел, чтобы покончить со мной, я хотел заговорить с ним, но не мог, а он не узнавал меня. Я в испуге проснулся совершенно больным. Мне теперь смешно это, но тем не менее я спросил себя, все ли у меня в порядке на случай моей смерти. Необходимо, чтобы вы помогли мне узнать это. Тот процесс, который вы счастливо окончили в Сионе, дал вам возможность узнать мое состояние, а также и расположение к Фелиции моих родных. Они все богаты, и поэтому и хочу, чтобы Фелиция была моей единственной наследницей. Мое завещание написано, и я хочу вместе с вами просмотреть его. Скажите мне, хорошо ли оно составлено и вполне ли обеспечит мою сестру.

После тщательного обсуждения я нашел все в исправности, собрал и привел в порядок все документы, а Жан указал мне то место, куда он прятал ключ от своего письменного стола.

— Теперь я спокоен, — сказал он, — и могу видеть тысячи снов, не беспокоясь о будущем.

Несмотря на его веселый вид, мне казалось, что мрачное предчувствие преследовало его. Люди, одаренные жизненными силами, без внутреннего содрогания не могут думать о своей смерти. Я несколько раз замечал, как облако грусти пробегало по его широкому я низкому лбу, который уже начинал лысеть. Это грустное впечатление скоро изгладилось. Однажды Жан предложил мне отправиться с ним на охоту.

— Я должен, — сказал он, — убить серну, чтобы убедиться в лживости моего сна.

Я отправился с ним. Охота была удачна, вместо одной серны мы убили двух. Медор прекрасно вел себя, и хозяин осыпал его похвалами и ласками.

Фелиция, при которой мы тщательно избегали говорить о сне ее брата, с радостью принялась за стряпню и приготовила нам вкусное блюдо из лучших кусков. Ужин был очень веселый. Жан пригласил несколько соседей и вместе с ними Сикста Мора, который мне показался все еще влюбленным в Фелицию, несмотря на то что она по-прежнему не обращала на него внимания.

Это был красивый еще молодой человек, богатый, не получивший образования, но обладавший здравым природным умом. Жан выпил немного больше, чем обыкновенно, и, не будучи пьяным, казался только возбужденным в разговоре. Когда подали десерт, Фелиция оставила нас.

Я заметил, что она с прежним рвением начала заботиться о хозяйстве и, не боясь больше испортить своих красивых рук, опускала посуду в бассейн с проточной водой, устроенный посреди обширной кухни. Жан начав говорить о ней, восхвалять ее мужество, преданность и хозяйственные способности. Он растрогался, почувствовал дружбу к сидевшему рядом с ним Сиксту и, обнимая его, говорил:

— Если я умру, я хочу, чтобы ты не беспокоился о будущем и убедил бы Фелицию выйти за тебя замуж. Я вижу и знаю, что ты все еще любишь ее и ты один достоин ее. Поклянись мне, что ты сделаешь ее счастливой!

Когда все разошлись, Жан находился еще в большем возбуждении и, забыв о том, что говорил Сиксту Мору, повторил мне слово в слово то же самое, прося меня никогда не покидать его сестру и дать клятву жениться на ней.

В эту минуту радостного свидания с друзьями он забыл о своей смерти, но во время опьянения неотступная и ужасная мысль снова овладела им.

Жан обыкновенно был очень воздержан, и потому меня сильно беспокоило то, что следующие дни он продолжал пить и предаваться веселью, как будто, считая себя осужденным на близкую смерть, желал забыться и утопить в вине свои мрачные мысли.

Фелиция также тревожилась. Она старалась остановить его, но неудачно принялась за это и не имела успеха. Мне более посчастливилось, так как удалось снова возбудить интерес Жана к его любимой идее, и он опять с рвением принялся за работу на острове Моржерон. Мы там оставались и работали в продолжение нескольких дней, когда гроза наполнила поток и принесла нам впервые землю, которую благодаря разрушенным скалам мы могли ожидать.

При этом первом успехе Жан почти обезумел от радости и гордости. Он начал говорить о том, что, когда солнце высушит землю на его новом владении, он раскинет палатку и устроит празднество для всех бедных и богатых жителей их края, но вдруг, с каким-то отчаянием бросая лопату, воскликнул:

— К чему же тратить столько сил и трудов, если не придется наслаждаться успехом?

Фелиция, которая была при этом, испугалась и просила меня сказать ей причину такого неожиданного отчаяния Жана. Я должен был ей сознаться, что с некоторых пор одна мрачная мысль преследует ее бедного брата. Она сильно встревожилась.

— Я не верю в предчувствия, — сказала она, — но мне всегда казалось, что у моего брата слишком сильное воображение, чрезмерная страсть к предприятиям и что он может сойти от этого с ума. Вот почему я всегда боюсь, когда он возбуждается от вина и пищи. Но ка ним бы способом можно отвлечь его от этой мысли? Если мы посоветуем ему отдохнуть от работы и поехать путешествовать, чтобы рассеяться, он не послушает нас. Постарайтесь же придумать что-нибудь, потому что я более не в силах… Когда я останавливаю его и противоречу, он сердится, когда же я уступаю ему и восхваляю его намерения, он слишком возбуждается. Что делать, господин Сильвестр, что делать? Дайте же добрый совет, потому что я чувствую, что тоже могу сойти с ума.

Я достаточно изучил характер и темперамент Жана Моржерона и потому знал, что движение, перемена воздуха и места были положительно необходимы для его беспокойной натуры. Отсутствие Тонино и мое заставили его целое лето провести за работой, а для него это было слишком тяжело. Фелиция, которой я передал мои размышления, нашла их справедливыми, и мы вместе с ней старались найти предлог, благодаря которому можно было заставить нашего дорогого хозяина отправиться путешествовать и в то же время не дать ему заметить наших опасений. Я скоро нашел этот предлог. Тонино удерживало в Лугано горе его старика-отца, который не хотел расстаться со своей страной и вместе с тем приходил в отчаяние при мысли о разлуке с сыном. Граф-ткач был горд и не хотел стать в тягость Моржеронам, которые не могли ему поручиться, что его ремесло найдет себе применение у них в долине. Жан своею добротой, прямодушием и откровенностью один мог бы успокоить старика и убедить его приехать вместе с сыном и жить в Диаблерете. Льстя самолюбию Жана, ссылаясь на его доброе сердце, можно было быть уверенным в успехе. И поэтому его отъезд был назначен на следующий же день. Мысль отправиться в путешествие, действовать, говорить, убеждать, быть полезным, выказать себя любезным и великодушным рассеяла его меланхолию; он с радостью начал готовиться к своей экскурсии, поручил мне следить за работой и отложил до своего приезда с Тонино праздник по случаю освящения острова.

Жан не выносил общественных карет: задыхался них, если там вместе с ним ехали попутчики, и смертельно скучал, оставаясь один. Поэтому он всегда ездил на своей верной и сильной лошади, снаряжая ее для путешествия. Мы торопили Жана, боясь, чтобы он не передумал. Увы, желая его спасти, мы сами натолкнули его на погибель!

Я взял другую лошадь и поехал провожать его до спуска гор. Доехав с ним до равнины, мы позавтракали в маленькой гостинице, где он был очень весел и спокоен. Его призраки, казалось, совершенно рассеялись, и потому он благоразумно и добродушно говорил со мной о положении Тонино и его семьи.

Когда мы дружески обнялись и он сел верхом на свою сильную лошадь, которая помчалась во всю прыть, звеня своей сбруей из накладного серебра, я долго следил за ним. Думал ли я, что последний раз вижу этого здорового и энергичного человека, жизнь которого была постоянным волнением, постоянным излишеством сил, если можно так выразиться?

Я уже начал терять его из виду, когда заметил, что за ним не следует его постоянный спутник Медор, которого он всегда брал за шиворот и клал поперек загривка лошади, замечая его усталость. Жан не беспокоился, зная, что его охотничья собака часто сворачивала с дороги и забегала в лес, но потом всегда догоняла его. Медор также знал, что, когда он прибегал усталым, его всегда клали на лошадь. Между тем я искал его глазами и был очень удивлен, увидев собаку, лежавшую на боку, с тусклым взглядом. Я хотел прогнать Медора к хозяину, но мои побуждения и угрозы были тщетны. Истощенная и усталая собака взглянула на меня, как бы желая сказать мне, что она больна и скорей согласна погибнуть от удара, чем пытаться продолжать путешествие.

Жан был слишком далеко, не мог заметить, что происходило у нас и вернуться обратно. Я должен был принести собаку домой. На другой день Медор не хотел ни есть, ни пить; все думали, что он тоскует о своем хозяине. На следующий день напрасно искали его: он исчез. «Славный Медор, — говорили все, — он убежал, как только почувствовал в себе силы. Он сумеет найти своего друга».