Визит в Бруней оказался чрезвычайно воинственным, в зал для аудиенций целились дула больших английских орудий, а канониры держали в руках зажженные фитили. Затем - после нас хоть потоп! - «Флегетон» величественно покинул Бруней, оставив там Хассима и Бедруддина, о дальнейшей судьбе которых Белый раджа, видимо, особенно не задумывался.
У Омара Али было полно хлопот. На уменьшенной копии его большого пальца вечно отрастал похожий на тряпочку мягкий скрученный ноготь, который затем отваливался, оставляя чувствительную красную бляшку, после чего снова отрастал - такой же мягкий и скрученный, как прежде. Лодыжки султана были покрыты язвами, и с некоторого времени во рту у него появилась неотступная колющая боль. Считаясь неправоспособным из-за своего одиннадцатого пальца, он не имел никакой власти над фиктивными сыновьями. Один из них, Хашим Джелал, женившийся на дочери Усопа, подчинялся некоему Хаджи Сема-ну, который поклялся вместе с Макотой погубить раджу муду Хассима. Вдобавок Усоп, почувствовавший после возвращения Хассима, что остался за бортом, заключил союз с шерипом Гусманом, главой заговорщиков, решивших очистить Борнео от британского присутствия. Стоявший во главе иланунских пиратов Гусман занимал логово Маруду и грозился пойти на Бруней. Это было в конце лета. Но еще до наступления осени Белый раджа отпраздновал на борту «Арлекина» победу.
— Маруду перестал существовать, а мы потеряли всего шесть человек, - сказал Джеймс. - Так давайте же выпьем за наш успех, господа.
Он избегал слова «победа», казавшегося ему Циничным и сомнительным, но иногда оно все же срывалось с языка. Возможно, Джеймс смутно ощущал, что каждая взятая крепость входит в некую полую форму - фотонегатив - и что каждый убитый враг облекается укрепляющей его присутствие тенью. Джеймс боролся за идею и наблюдал за собой в этой борьбе, словно в зеркале.
— Мы победили, - сказал он опять, уставившись в какую-то невидимую точку.
А тем временем Бруней дожидался своего часа.
Расположенный у северо-восточного побережья Борнео островок Лабуан представлял идеальную базу, контролировавшую проход между испанскими Филиппинами и нидерландской Инсулиндой, поэтому лорд Хэддингтон спешно отправил на борту «Возничего» капитана Дринкуотера Бетьюна вместе с мистером Уайзом, дабы они на месте изучили саравакские и лабуанские возможности. Бетьюн думал в первую очередь о стратегических базах. Мистер Уайз планировал разработку угольных шахт. Джеймс считал, что непосредственное наблюдение за Брунеем с островка служило дополнительным доводом в пользу аннексии.
— Очень хорошо, - сказал Уайз, - но есть еще вопрос гарантий, которых мы можем ожидать от султана.
— Чечак, - подтвердил чечак.
— Наверняка малайцы без колебаний уступят Лабуан в обмен на защиту от пиратов, - предположил Бетьюн.
— Насколько мне известно, пиратство не всегда им во вред, - сказал Уайз и, развернув десятью своими сосисочками носовой платок, вытер лоб.
Хотя мистер Генри Уайз не читал Жан-Жака Руссо, он все же не преминул осведомиться о положении дел.
Джеймс нахмурился. Уже зарождался один из тех многочисленных конфликтов, что сталкивали их между собой. Раджу раздражал скептицизм Уайза в отношении Лабуана. Оставалась еще разработка Саравака. Уайз намеревался основать компанию, с которой получал бы 50 процентов доходов, но Джеймс, опасаясь, что эксплуатация по этому типу нарушит туземный образ жизни, умышленно отказывался превращать радж в промышленный центр. Противоречия между двумя говорившими на разных языках мужчинами усиливались внутренними противоречиями раджи. Именно он вначале прельстил Уайза неправдоподобными, вымышленными цифрами и посулил ему невиданные богатства, алмазные рудники - подлинное золотое дно, плод его романтизма и незнания арифметики. И вот, внезапно столкнувшись с жестким деловым миром, Джеймс перестал видеть какую-либо пользу от коммерческой компании. Он, скорее, представлял себе бесплановую экономику - chi va piano va sano... Но если что и было нездоровым, так это финансы.
Джеймс организовал военные силы раджа, состоявшие поначалу из простого корпуса вооруженной полиции: форты и Резиденцию охраняли фортмены - прообраз рейнджеров. Эти три десятка человек набирались среди сыновей малайских или даякских вождей: лояльность их была сомнительна, но они гарантировали повиновение своих отцов. Близ основных рек также размещалось хорошо вооруженное ополчение. Даже скромная армия обходилась недешево.
— Это ужасно, - сказал Чарльз Адэйр Кримбл, - я повсюду вижу цифры баланса. Я вижу их на своих простынях, в своей тарелке, на дне своей tub и даже на небосводе.
— Уверяю вас, когда вы туда вознесетесь, все эти испытания запишут в ваш актив, - с безобразным легкомыслием ответил Маккензи.
Хассим приказал задушить Усопа. Это произошло совершенно естественно: после попытки нападения на Бруней Усоп был обращен в бегство Бедруддином и спрятался в укрытии, которое ошибочно счел безопасным.
После возвращения Хассима и его приближенных в воздухе запахло государственным переворотом. Убийство Усопа не только не успокоило умы, но и подлило масла в огонь. Вместо того чтобы проводить соглашательскую политику, переоценивший европейскую протекцию горе-дипломат Хассим открыто рвался к власти. Он заставил султана подкрепить его титул заранее назначенного наследника - раджи муды - титулом вице-султана, султана муды, и этот шаг настроил силы заговорщиков против целой ветви правящей фамилии. Втайне действовал и Макота, который старался не появляться на людях, но втихомолку давал советы Хашиму Джелалу и беззаветно преданному Хаджи Семану.
Омар Али теребил ноготь своего сверхкомплектного пальца. Его бедная голова шла кругом от тревог.
— Ты видишь, о султан, что англичанин занимается спекуляцией, считая ее законной, и препятствует береговому и речному каперству. Если оно исчезнет, кто же будет поставлять нам рабов, торговля которыми обеспечивает твои царские доходы? - Спросил Хаджи Семан.
— Ты видишь, о благородный отец, - вставил Хашим Джелал, - что впору уже пожалеть о заключенных с Джеймсом Бруком соглашениях.
— Просто не надо их придерживаться, ха-ха-ха!..
— Разумеется, султан, но ты же знаешь, что в твой дом часто заходят его союзники.
— Твоя слава, о благородный отец, мозолит злодеям глаза.
— Ха-ха-ха! Хорошо сказано - мозолит глаза!
— Злодеи непрестанно подстрекают к расправе над Праведником. Они не успокоятся до тех пор, пока не узурпируют его престол, не разрушат его жилище и не погубят его благородную жизнь...
— Ах... - Вздохнул идиот и принялся нервно грызть ногти.
— Злодей прячется в темноте, дабы нанести роковой удар, но солнце, рассеяв мрак, изобличит его заговор.
— Ах... заговор...
— О султан, ты не вправе отменить свое решение, только если в твоем дворце царит доверие, но это невозможно, пока дворец посещают твои завистники.
— Завистники, да-да-да-да... Кофе...
— Кофе, о благородный отец, пробуждает недоверие, а недоверие заставляет извлечь из ножен крис.
Бедруддин ужинал у Хассима, надевшего в тот вечер вышитый черными пальмами широкий плащ из золотистого сукна: на нем ярко выделялась каждая холодная и сияющая, как луна, жемчужина ожерелья. Бедруддин же был во фраке, сильно контрастировавшем с обстановкой.
— До нас доходят довольно тревожные слухи, но я склонен думать, что на сей раз речь идет лишь об одной из так часто плетущихся мелких интриг. Кроме того, разве у нас нет британской помощи? - сказал Хассим и выбросил в окно куриную косточку, которая с плеском упала в воду.
Два филиппинских раба с отрезанными языками разложили на циновке рулеты с дорадой в банановых листьях, черепашьи сатаи соус с кокосовым молоком и небольшую чашу самбала.
— Не знаю, что и думать, дорогой Хассим, но мы должны соблюдать осторожность, дабы не угодить в какую-нибудь ловушку.
— Не следует притягивать опасность, пытаясь изваять ее образ. Маловероятно, что Омар Али отважится на дворцовый переворот, если только он увидит английский флот.
— Ты же знаешь о состоянии султана, дорогой Хассим. Неужели ты думаешь, что он позволяет или запрещает что-либо по своей доброй воле? За него решают другие, и важно, чтобы мы их опередили.
— Но какое решение ты желаешь принять, Бедруддин, ведь мы не знаем точного характера угрозы - что если она иллюзорна?
Раб с отрезанным языком запустил домашней туфлей в промчавшуюся через всю комнату жирную крысу.
— Необдуманные действия способны разбудить силы, которые иначе пребывали бы в спячке, - продолжал Хассим. - Мудрость - враг всякой спешки.
— Быть может, нелишне усилить охрану?
