самого Багдада и Оманского залива. Какие необыкновенные усилия, какие великие траты требовались для защиты дорог и путей столь обширного государства, для безопасности его торговли!
И действительно, если кто-нибудь проникнет внимательным взором в суть положения страны в те времена, он поймет, какие невероятные старания прилагал этот мудрый падишах для процветания державы и благоденствия народа! От его внимательного взгляда не ускользала ни одна мелочь в деле расширения торговли и умножения народного богатства, а ведь они-то и являются важнейшей основой прогресса и цивилизации. Доказательством того служат хотя бы шоссейные дороги, которые можно увидеть во многих местностях Ирана. Они были построены для облегчения перевозок и переездов. Можно сказать, что в то время ни один из иностранных правителей так не заботился о расширении торговли, которая является причиной усиления государства, как этот мудрый монарх.
Все события той эпохи свидетельствуют о его поистине сулеймановой мудрости. [85] Выравнивали непроходимые пути, мостили дороги, строили крепкие мосты через реки, возводили в нужных местах прочные караван-сараи, завязывали дружеские отношения с разными странами, дабы вести успешную торговлю, и с совершенной религиозной терпимостью поддерживали эти отношения.
Об этом говорят и указы шаха Аббаса о неприкосновенности посланников иностранных держав, об охране жизни и имущества купцов любой национальности от всякого беззакония и притеснения, и назначение наиболее религиозных и умудренных послов в другие государства, и уравнение прав народов без различия их веры и обычаев при условии их верности государству.
Если кто-нибудь сопоставит все эти дела с условиями жизни той эпохи, то он восхитится и подивится ясной мысли и твердой воле сего правителя.
Впрочем, я несколько отвлекся. Я не ставил своей целью давать историческое описание, но похвальные деяния справедливого монарха невольно побудили меня к этому.
Всякий, кто захочет постичь всю высоту его благородства, чистоту помыслов и верность слову, пусть прочтет рассказ о том, как он пешком странствовал из Исфахана в святой Мешхед и босым прошел двести фарсангов пути, так что по окончании этого путешествия его ноги целый месяц были покрыты волдырями.
Силу преодолеть такие трудности может дать только искренняя любовь к своим святым. Да, место, где подняла свой флаг любовь, где сердце было пленено любимой, невольно тянет влюбленного, и все невзгоды пути покажутся ему благодатью.
Путь к любимой твоей не покажется долгим тебе,
Все колючки на нем — будто мягким подернутся шелком.
Вот почему за все время путешествия он ни разу не возроптал на трудности, а обращался со слугами и прочими окружавшими его людьми весело и приветливо, никого не обижал.
Чтобы определить расстояние от Исфахана до Мешхеда и получить самые достоверные разультаты, он измерил этот путь собственными ногами. Со всеми он был добр, часто ободрял погонщиков, чтоб они не пали духом и не сочли бы, что ему тяжелы путевые невзгоды. А потом, из почтения К восьмому имаму, он весь пост совершал обряд подметания благословенной гробницы и исполнял обязанности слуги у порога сего святилища, чистил своими руками подсвечники и все ночи напролет с ножницами в руках обрезал фитили у свечей.
Однажды ночью шейх Бахай [86] — да помилует его аллах! — глядя, как этот благочестивый государь обрезает фитили свеч, экспромтом сказал четверостишие, посвятив его шаху Аббасу и святой обители:
Ангелы вышние вьются над кущами рая,
Как мотыльки над свечами, резвясь и играя.
Бойся поранить крыло самого Гавриила,
Будь осторожен, фитиль у свечей подрезая.
Рассказывают, что однажды во время этого путешествия ему кто-то сказал, что, мол, слава богу, благодаря справедливости шаха и его вниманию к богоугодным делам во многих местах страны осталась о нем память, но от благородного царского разума не должно ускользнуть и такое благое дело, как постройка в некоторых местах государства общественных больниц. На что этот благородный правитель ответил: «Все мои помыслы направлены на здоровье и счастье народа, могу ли я помыслить об их болезнях?».
Ради бога, обратите внимание, какие остроумные мысли, какое благородство и какое красноречие! Вот уж истинно, «слово царя — царь всех слов».
В эпоху правления этого великого падишаха население Ирана равнялось примерно сорока миллионам и все иранцы жили с чувством своего национального достоинства.
Я уверен, что каждый иранец-патриот будет читать эти слова не без тяжкого вздоха и горючей слезы. Теперь наш удел — лишь тосковать о тех счастливых днях. Однако не следует отчаиваться, надо брать пример с прошлого и стараться исправить настоящее и устроить будущее, ибо упорство и труд всегда приносят результаты. Наша жизнь явит еще тысячи таких шахов Аббасов!
Всему черед — и то, что есть, пройдет.
Итак, мы выехали из Дамгана и через несколько дней прибыли в Шахруд-Бастам.
Наш возница хаджи Хусайн сказал:
— Здесь мы остановимся на два дня, но вам придется спать в саду под сеткой, так как в этом городе водится ядовитый клещ. Укусы этого вредного насекомого причиняют приезжим много страданий.
— Так зачем же останавливаться в городе, где такая опасность? Лучше уж уехать, — возразил я.
— Аошади не могут дальше идти, они очень устали, и никак нельзя гнать их без остановки до Тегерана.
Волей-неволей нам пришлось остановиться в одном из пригородных садов, где для нас приготовили сетки. Поскольку было лето, то спать в саду было даже приятно.
Разложив вещи, мы немного отдохнули. Тут мне вспомнилось, что у покойного отца был некогда в Шахруде друг купец по имени хаджи Исмаил, они вели переписку. Письмо этому купцу писал как-то я сам и потому помнил название караван-сарая, где он жил и вел торговлю.
Я подумал, что следует пойти навестить друга моего отца.
— Подымайся, давай-ка пойдем! — сказал я Юсифу Аму.
Выйдя, я назвал первому встречному имя купца и название караван-сарая, и мне сразу указали, куда идти.
Мы подошли к жилищу купца и увидели, что он по счастливой случайности дома. Поздоровавшись, мы сели. После обмена приветствиями я сказал:
— Вы, вероятно, и есть господин хаджи Исмаил?
— Да, но, простите, я вас не знаю.
— Я сын такого-то, проживаю в Каире, зовут меня Ибрахим, — отвечал я.
Услышав имя отца, этот достойный человек вскочил с места, заключил меня в объятья и, расцеловав в лицо и голову, сказал:
— Добро пожаловать! Я очень горевал, узнав о кончине вашего родителя. Да погрузит его аллах в
