на дебюте спел, а режиссер мне говорит: «Вы, говорит, Леонид Юрьевич, изумительные надежды подаете. Вам бы, говорит, надо ехать в Москву, в Большой театр...» Обнял меня и...
Елена. И что?
Шервинский. И ничего... Пошел по коридору.
Елена. Неисправим!
Шервинский. Леночка!
Елена. Что ж мы будем делать с Тальбергом?
Шервинский. Развод, развод. Ты его адрес знаешь? Телеграмму ему и письмо о том, что все кончено, кончено.
Елена. Ну хорошо! Тоскливо мне и скучно. И одиноко. Хорошо, согласна.
Шервинский. Ты победил, Галилеянин! [17] Лена! (Указывает на портрет Тальберга.) Я требую выбросить его в срочном порядке. Он — оскорбление для меня. И я его видеть не могу.
Елена. Ого, какой тон!
Шервинский (ласково). Я его, Леночка, видеть не могу. (Рвет портрет из рамки, бросает на диван.) Крыса! И совесть моя чиста и спокойна. Лена, поиграй мне. Идем к тебе. А то ведь два месяца мы словом не перемолвились. Все на людях да на людях.
Елена. Да ведь придут сейчас. Ну идем.
Уходят, закрывают дверь. Слышен рояль. Шервинский великолепным голосом поет эпиталаму из «Нерона».
Николка (входит, в черной шапочке, на костылях. Бледен и слаб). Елена! Елена! Ты слышишь?.. А! Репетируют! (Видит пустую раму портрета.) А, вышибли. Понимаю. Я давно догадывался. Ну репетируйте. (Ложится на диван.)
Лариосик (появляется в передней). Николаша! Что ж ты сам? Позволь, позволь, я тебе сейчас подушку принесу. (Приносит подушку Николке.)
Николка. Не беспокойся, Ларион. Видно, Ларион, я так калекой и останусь.
Лариосик. Ну что ты, Николаша, как тебе не совестно! Что ты! Что ты!
Николка. Их еще нету?
Лариосик. Будут скоро. Обозы сейчас, понимаешь ли, по улицам едут. И на них эти, с красными хвостами. Видно, здорово их поколотили большевики.
Николка. Так им и надо!
Лариосик. Тем не менее, несмотря на всю эту кутерьму, водочку достал! Единственный раз в жизни мне свезло! Думал, ни за что не достану. Такой уж я человек! Погода была великолепная, когда я выходил. Звезды блещут, пушки не стреляют... Ну, думаю, небо ясно, все обстоит в природе благополучно, но стоит мне показаться на тротуаре, как обязательно пойдет снег. И действительно, вышел — мокрый снег лепит в самое лицо. Погода точь-в-точь такая, как в тот вечер, когда я приехал к вам, Николаша. Вот она, водочка! Принес! Пусть видит Мышлаевский, на что я способен. Два раза упал, затылком трахнулся, но водку удержал в руках.
Шервинский за сценой: «Ты любовь благословляешь...»
Николка. Смотри, видишь, нету портрета. Потрясающая новость. Елена расходится с мужем. И сердце мое чувствует, что она за Шервинского выйдет.
Лариосик (разбил бутылку). Уже?
Николка. Э, Лариосик! Э-э!..
Лариосик. Как, уже?
Николка. Что ты, Ларион, что ты? А, тоже врезался?
Лариосик. Никол, когда речь идет об Елене Васильевне, такие слова, как «врезался», неуместны. Она золотая!
Николка. Рыжая она, Ларион, рыжая. Прямо несчастье! Оттого всем и нравится, что рыжая. Все ухаживают. Кто ни увидит, сейчас же букеты начинает таскать. Так что у нас в квартире букеты все время, как веники, стояли. А Тальберг злился. Собирай, Лариосик, осколки поскорее. А то сейчас Мышлаевский придет, он тебя убьет.
Лариосик. Ты ему не говори. (Собирает осколки.)
Звонок. Лариосик впускает Мышлаевского и Студзинского, оба в штатском.
Мышлаевский. Здравствуй, Ларион! Здорово, братцы, Петлюра город оставляет!
Студзинский. Красные в Слободке [18]. Через полчаса будут здесь.
Мышлаевский. Завтра, таким образом, здесь получится советская республика... Позвольте, водкой пахнет! Ей-богу, водкой! Кто пил водку раньше времени? Сознавайтесь. Что ж это делается в этом богоспасаемом доме!! Вы водкой полы моете?! Я знаю, чья это работа! Что ты бьешь все?! Это в полном смысле слова — золотые руки! К чему ни притронется — бац — осколки! Ну если уж у тебя такой зуд — бей сервизы!
За сценой все время рояль.
Лариосик. Какое ты имеешь право делать мне замечания! Я не желаю!
Мышлаевский. Что это на меня все кричат? Скоро бить начнут! Впрочем, я сегодня добрый почему-то. Мир, Ларион, я на тебя уже не сержусь.
Николка. А почему стрельбы нет?
Студзинский. Тихо, вежливо идут. И без всякого боя!
Лариосик. И главное — удивительнее всего, что все радуются, даже буржуи недорезанные. До того всем Петлюра осточертел!
Николка. Интересно, как большевики выглядят.
Мышлаевский. Увидишь, увидишь.
Лариосик. Капитан, ваше мнение?
Студзинский. Не знаю, ничего не понимаю теперь. Лучше всего нам подняться и уйти вслед за Петлюрой. Как мы, белогвардейцы, уживемся с ними? Не представляю.
Мышлаевский. Куда за Петлюрой?
Студзинский. Пристроиться к какому-нибудь обозу и уйти в Галицию.
Мышлаевский. А потом куда?
Студзинский. А там на Дон, к Деникину, и биться с большевиками.
Мышлаевский. Так, опять, стало быть, к генералам под команду. Очень остроумный план. Жаль, жаль, что лежит Алешка в земле, а то бы он много интересного мог рассказать про генералов. Но жаль, успокоился командир.
Студзинский. Не терзай мою душу, не вспоминай.
Мышлаевский. Нет, позвольте, его нет, так я говорю... Опять в армию, опять биться?.. «И прослезился»?.. Спасибо, я уже смеялся. В особенности, когда Алешку повидал в анатомическом театре.
Николка заплакал.
Лариосик. Николашка, Николашка, что ты, погоди!
Мышлаевский. Довольно! Я воюю с девятьсот четырнадцатого года. За что? За отечество! А когда это отечество бросило меня на позор? И я опять иди к этим светлостям! Ну нет — видали? (Показывает шиш.) Шиш!
Студзинский. Изъясняйся, пожалуйста, словами.
Мышлаевский. Я сейчас изъяснюсь, будьте благонадежны. Что я, идиот, в самом деле? Нет. Я, Виктор Мышлаевский, заявляю, что больше я с этими мерзавцами генералами дела не имею. Я кончил.
Николка. Капитан Мышлаевский большевиком стал.
Мышлаевский. Да, ежели угодно, я за большевиков, только против коммунистов.
Лариосик. Позволь тебе сказать, что это одно и то же. Большевизм и коммунизм.
Мышлаевский (передразнивая). «Большевизм и коммунизм». Ну тогда и за коммунистов...
Студзинский. Слушай, капитан, ты упомянул слово «отечество». Какое же отечество, когда большевики. Россия — кончена. Вот помнишь, командир говорил, и был прав командир: вот они, большевики!..
Мышлаевский. Большевики... Великолепно, очень рад!
Студзинский. Да ведь они тебя мобилизуют.
Мышлаевский. И пойду, и буду служить.
Студзинский, Николка. Почему?!
Мышлаевский. А вот почему. Потому. Потому что у Петлюры, вы говорите, — сколько? Двести тысяч! Вот эти двести тысяч пятки салом смазали и дуют при одном слове «большевик». Видал? Чисто! Потому что за большевиками мужички тучей... А я им всем что могу противопоставить,
