месту, — сказала Дэнни Люпита.
Сказанное означало, что ему больше не стоит спать в окружении ностальгических воспоминаний о Шарлотте Тернер, которая давно была замужем и имела свою семью. (Без единственного слова возражения со стороны «мистера писателя», Люпита убрала снимки Шарлотты и заменила их «фотодосками».)
Предложение Люпиты было резонным. Комната покойного повара теперь служила второй гостевой комнатой. Она редко использовалась, но оказывалась очень кстати, если к писателю в гости приезжала пара с ребенком (или детьми). Снимки Шарлотты не были убраны в стол, а переместились сюда. Учитывая то, в какую форму вылились отношения писателя с этой женщиной, все оказывалось очень даже логичным. Уважение к ней сохранялось, но переезд снимков в другой конец коридора подчеркивал и отстраненность, какая нынче существовала между Дэниелом Бачагалупо и Шарлоттой Тернер.
Спать в окружении «фотодосок», имеющих больше отношения к нему и его близким, — такую перемену Дэнни счел вполне разумной. Ему следовало бы благодарить Люпиту за осуществление этой перемены. Как и при жизни повара, она продолжала следить за снимками, убирая одни и добавляя другие (среди них были и те, что ни разу не оказывались на досках, и те, что уже когда-то там висели). Один-два раза в неделю Дэнни внимательно разглядывал снимки, чтобы отметить очередную «смену экспозиции», произведенную Люпитой.
Иногда среди фотографий мелькали снимки Шарлотты: в основном те, где она была сфотографирована вместе с Джо. (Каким-то образом им удалось пройти через непостижимые критерии отбора, установленные Люпитой.) На досках хватало снимков с Кетчумом; Люпита даже разыскала новые, еще ни разу не покидавшие ящиков письменного стола. Были фото молодой матери Дэнни и его еще более молодого отца. Эти снимки «кузины Рози» достались Дэнни вместе с Героем и ружьями (не говоря уже о бензопиле). Кетчум оберегал старые снимки от губительного действия света, закладывая их между страницами любимых романов Рози (те тоже оказались теперь у Дэнни). Писателя поражало, какую массу книг собрал у себя Кетчум! Но сколько из них он сумел прочитать?
Декабрьским утром 2004 года, когда Люпита застигла Дэнни работающим в кухне, он додумывал пару сцен, с которых можно было бы начать разворот событий в новом романе. Писатель даже набросал несколько фраз. Он подошел совсем близко к началу первой главы, но самая первая фраза, с которой должен был начаться роман, постоянно ускользала от него. Дэнни писал в простом линованном блокноте с пружинным креплением. Люпита знала, что у него приличный запас таких блокнотов и все они лежат в комнате на третьем этаже, где, по ее мнению, сейчас и должен был бы работать писатель.
— Вы пишете в кухне, — сказала уборщица.
Это было сказано как констатация факта, однако Дэнни уловил оттенок осуждения, словно он занимался чем-то предосудительным, если не сказать, непристойным. Почему-то фраза мексиканки застала его врасплох.
— Видите ли, Люпита, я не совсем пишу, — начал оправдываться Дэнни. — Я делаю наметки, по которым потом буду писать.
— Что бы вы ни делали, вы занимаетесь этим в кухне, — стояла на своем Люпита.
— Да, — признался Дэнни, не очень понимая, какой будет следующая фраза мексиканки.
— В таком случае я могу начать уборку с третьего этажа. С вашей писательской комнаты, где вы сейчас не работаете, — тоном обвинителя на процессе заявила Люпита.
Люпита вздохнула, будто мир был для нее нескончаемым источником страданий (впрочем, Дэнни знал, что так оно и есть). Писатель терпимо относился к ее характеру и проявлениям властности. Эта женщина хватила горя, и прежде всего она потеряла своего ребенка. Одно это делало Дэнни снисходительным к ее ворчанию и выговорам в его адрес. Но перед тем как Люпита покинула кухню (страдая от нарушения заведенного ею порядка уборки), Дэнни сказал ей:
— Люпита, можно вас попросить вычистить холодильник? Просто выбросите все вон.
Мексиканку было трудно чем-либо удивить, но сейчас Люпита застыла на месте и некоторое время стояла неподвижно. Придя в себя, она открыла дверцу холодильника и убедилась, что внутри совсем чисто (она недавно там убирала). Продуктов внутри почти не было. (Они появлялись, лишь когда Дэнни приглашал гостей, а такое на памяти Люпиты было за это время всего один или два раза.)
— Нет, я имел в виду — вычистить снаружи. Отдерите все эти листочки и выбросите их.
Здесь недовольство Люпиты сменилось беспокойством.
– ¿Enfermo? — вдруг спросила мексиканка.
Ее полная рука коснулась лба писателя. Лоб был вполне холодным.
— Нет, Люпита, я не заболел, — успокоил ее Дэнни. — Мне просто надоело отвлекаться на посторонние вещи.
Люпита знала: предрождественские и рождественские дни — тяжелое время для писателя, который далеко не мальчик. Рождество тяжело для всякого, кто потерял родных: в этом Люпита не сомневалась. Она немедленно принялась выполнять просьбу Дэнни. (Люпита даже обрадовалась возможности прервать его кухонные писания, поскольку он работал в неположенном месте.) Уборщица охотно содрала все листочки с дверцы и стенок холодильника. Сложнее было удалить скотч: здесь Люпита пустила в ход собственные ногти. Оставалось вымыть холодильник снаружи бактерицидной жидкостью, но это она успеет и потом.
Вряд ли мексиканка догадывалась, что вместе с бумажками сдирает целый пласт навязчивых мыслей Дэнни о том, как отнесся бы Кетчум к тем или иным ошибкам Буша в Ираке. Но она оказалась проницательнее и сообразила: здесь что-то большее, чем «отвлечение на посторонние вещи». Сам писатель думал о том, что этим шагом он хотя бы немного освободится от злости, испытываемый по отношению к «стране его прежнего проживания».
Кетчум называл Америку погибшей империей, а американцев — исчезнувшим народом. Дэниел Бачагалупо не знал, справедливо ли так говорить (по крайней мере, в данное время). Но как писатель, он знал: для него Америка действительно стала бывшей страной. С момента переизбрания Буша на второй срок Дэнни понял, что Америка для него потеряна; отныне он — сторонний наблюдатель, живущий в Канаде и намеренный жить здесь до конца своих дней.
Пока Люпита возилась с холодильником, Дэнни пошел в спортзал и оттуда позвонил в ресторан «Поцелуй волка». Как всегда по утрам, голос Патриса, записанный на автоответчик, предложил ему оставить сообщение. Дэнни неторопливо и подробно изложил свою просьбу. Он просил зарезервировать ему столик на все вечера, пока Патрис и Сильвестро не закроют ресторан на рождественские каникулы. Люпита была права: с некоторых пор Рождество приносило ему одни потери. Сначала гибель Джо, оборвавшая веселые рождественские поездки в Колорадо. Потом гибель отца, застреленного Карлом сразу после Рождества. А через год он лишился и Кетчума. Теперь предрождественские и рождественские дни не сулили ему ничего, кроме тяжких воспоминаний.
Дэнни не был Кетчумом;
