Я не стала его удерживать. Я и так не без неловкости ощущала, что в своей двойной роли опекуна и сыщика-любителя мистер Эллин посещал мой дом чаще, чем дозволяли приличия. На меня вскоре обратятся придирчивые взгляды соседей и, прежде всего, трех сестер Уилкокс, за чьим чайным столом мистер Эллин стал появляться реже и менее охотно, чем раньше, впрочем, до известной степени восстановив с ними отношения. И все же, как жаль, что нельзя сейчас поговорить с ним о том, что может скрываться за испуганным молчанием Тины. К каким могущественным доводам или угрозам прибегнул ее отец, чтобы добиться рабского повиновения от такой маленькой девочки, как Тина, лишь дважды нарушившей обет молчания: когда она страстно протестовала против того, что ее зовут Эмма, и когда ненароком обронила слово «Нью…»? Во враждебном окружении ей, разумеется, приходилось хранить молчание, но что заставляло ее молчать сейчас, когда она жила с теми, кого любила и кому доверяла?
Ведь к этому времени наш февральский цветочек и в самом деле любил нас и испытывал к нам доверие — она уже не была живым воплощением бессловесного детского горя, как в ту пору, когда ее, одинокую, отвергнутую сверстницами, замученную лицемерной директрисой, увидел на дорожке школы мистер Эллин. Я окончательно убедилась в этом однажды ночью, через неделю после дня ее рождения, когда она проснулась от собственного крика. Я старалась успокоить и утешить ее, а она, чувствуя мою руку на плече, со всхлипываниями стала бормотать что-то бессвязное про ведьму, которая скребется в окно — «хочет, чтоб ее впустили», про «эти книжки, эти жуткие книжки, которые там у Энни, в гостиной». После терпеливых расспросов правда вышла наружу. Когда-то давно Энни привезла из Корнуолла половину годового комплекта «Арминианского журнала»[6] Джона Уэсли, в одном из номеров которого был помещен страшный рассказ о процессах над ведьмами в Швеции в 1682 году. Вскоре стало понятно, что эта мрачная история напугала Тину чуть не до потери рассудка. Впервые она прочла ее какое-то время назад, когда для поправки здоровья жила на ферме. С тех пор ее преследовали навязчивые мысли о том, что сталось с этими ведьмами, из-за чего ее и мучили ночные кошмары, а уж с тех пор, как эти самые Журнальные книжки вновь попались ей на глаза, страх вернулся с удесятеренной силой.
Я с детства помнила эту историю, которую когда-то прочла в тех же журналах с испугом и отвращением, но у меня, менее впечатлительной, чем Тина, чувства эти не переросли в неотвязный страх. Напрасно пыталась я успокоить Тину, уверяя, что процессы над ведьмами происходили очень и очень давно, что спустя столько времени ни одна ведьма не может добраться до ее окна и унести на Блокулу,[7] куда ведьмы летают на свои шабаши. Тина поддакивала каждому моему слову, но дрожала не переставая, и я поняла, что она меня просто не слышит. Тут мне пришла в голову счастливая мысль:
— Послушай, Тина, знаешь ли ты, что мистер Эллин жил когда-то в Швеции? Он наверняка все знает о тамошних ведьмах и убедит тебя, что они не могли добраться до Англии и мучить тебя здесь.
— Да? А я и не знала, что мистер Эллин долго жил в Швеции! — отозвалась Тина с явным облегчением. — А кто вам про это сказал?
— Миссис Рэндолф.
— Вы думаете, он захочет рассказать мне про этих ведьм?
— Ну конечно.
Ее перестала бить дрожь.
— Как хорошо, что он жил в Швеции и теперь может точно сказать, что ни одна ведьма не убежала и не поселилась в Англии. Конечно, очень многих тогда убили, но самые хитрые могли спастись бегством. Довольно и одной такой ведьмы, чтоб натворить немало бед, ведь правда?
Я сделала все, что было в моих силах, стараясь убедить Тину, что ни одной ведьме не удалось бежать, но пусть я была лучше всех на свете, я не жила в Швеции, поэтому на мои слова нельзя было положиться. Все-таки она доверчиво прильнула к подушке и открыла глаза только для того, чтобы спросить сонным голосом:
— А почему мистер Эллин сейчас не живет в Швеции?
— Наверное потому, что предпочитает жить у себя на родине.
— Мисс Уилкокс все думала, чем он зарабатывает на жизнь. А вы не знаете?
— Тина, дорогая, мистер Эллин сам нам скажет, если захочет.
— А спрашивать невежливо?
— Думаю, что нет.
— Но про ведьму, которая, может быть, убежала и спряталась в Англии, спросить можно? — забеспокоилась она и, получив заверения, что об этом можно, уснула.
Я спустилась вниз, намереваясь освежить в памяти книгу Энни, где ведьмы дули в замочные скважины церковных дверей и, собрав металлические стружки, образующиеся при изготовлении церковных башенных часов, и соринки с алтаря, сходились в песчаном карьере, а затем, задрав на голову сорочки, умащивали тело мазью троллей и, выкрикнув три раза подряд: «Антессер, приди и унеси нас на Блокулу!», мигом переносились в замок, стоявший среди бескрайних лугов, где устраивали пиршество, и так еженощно. Кроме того, они мучили священников и честных людей, чуравшихся колдовства. Они скреблись в окна — бедная Тина! — и, оставаясь невидимыми, впивались ногтями в головы ни в чем не повинных прохожих, до смерти задаивали коров, вытаскивали детей из кроваток и увлекали с собой на Блокулу; одевались они в красно-синие плащи и камзолы… Я снова читала, как король послал своих людей, «чтобы искоренить это адское племя путем покаянных дней и строгих допросов особ, подозреваемых в ведьмовстве». Посланные добросовестно исполнили королевское поручение, арестовав семьдесят взрослых ведьм и триста детей, сопровождавших их в полетах; двадцать три взрослых ведьмы и пятнадцать детей были тотчас осуждены и преданы смерти, очень многих умертвили впоследствии….
Этот рассказ, поразивший меня еще тогда, когда я была веселым, здоровым ребенком, сейчас произвел на меня ошеломляющее впечатление. Мудрено ли, что он так потряс Тину! Вся надежда была на то, что мистеру Эллину удастся рассеять ее страхи.
Он тотчас откликнулся на мой призыв. Разумеется, ему была отлично известна эта давняя история. Более того, он сам побывал на пресловутой Блокуле — Голубом острове, синим холмом вздымавшимся из вод. «Несчастные создания, они жестоко поплатились за несколько грубых шуток, да за ужасно невкусную еду, которой угощались на ужин: похлебку с капустой и салом, молоко, сыр и овсяные лепешки с маслом». Таковы были его объяснения, испугавшие меня поначалу: я решила, что он хочет отшутиться, но тревоги были напрасны. Он говорил с Тиной очень мягко и серьезно, как и следовало.
Бедные шведские ведьмы — женщины-тролли, как он их называл, — заслуживали жалости, а не осуждения; в те далекие дни судьи не понимали, что оовиняемых не за что было наказывать, ибо все они, и взрослые, и дети, пали жертвами душевного недуга, не менее прилипчивого, чем, скажем, эпидемия свинки, недавно прокатившаяся по Клинтон-Сент-Джеймс. Никто доподлинно не знает, что вызывало эту хворь, но очень может статься, что причиной тому был хлеб, выпекавшийся из зараженной грибком ржи. Известно, что и в других местах, в другое время люди, употреблявшие в пищу такой хлеб, вели себя диковинно. Но не меньше заболевших достойны были жалости и те, кто не страдал этой болезнью, ибо им тоже чудилось, что они слышат стуки, скрипы, царапанье, когда ничего такого и в помине не было, а все потому, что они верили в россказни больных о полетах на Блокулу и о пиршествах на бескрайних лугах. Это была грустная, очень грустная история! Как хорошо, что Мартина живет в наше просвещенное время! И уж совершенно невероятно, чтобы какая-нибудь так называемая ведьма сбежала в Англию; но даже если б, паче чаяния, сбежала — уже лет сто, по крайней мере, как она была бы покойницей. Да и в любом случае, такая ведьма не имеет силы над крещеным ребенком, верующим в Бога.
Увидев, что Тину вполне удовлетворили его объяснения, он стал увлеченно описывать детские и отроческие годы, которые он провел в Швеции, — стране, где расстилались безмолвные дремучие леса, где над голубыми озерами шелестели серебристые березы, где болота казались золотыми от ягоды морошки, а склоны гор были покрыты желтыми фиалками, и всюду царили покой и уединение. Особенно пришелся по душе Тине рассказ о том, как всякий раз, бывая у своих друзей, мистер Эллин навещает и свою старенькую няню, которая живет в маленьком домике среди сосен и всегда одета в черную юбку, красный корсаж и полосатый передник. Летом он всегда угощается у нее лесной земляникой со сливками, а зимой мчится по снегу на особых лыжах, каких и не видывали у нас в Англии.
— А сказки она вам рассказывала, когда вы были маленьким? — полюбопытствовала Тина.
— Еще бы! Но, разумеется, не об английских феях, — пояснил мистер Эллин, — а о великанах, троллях, эльфах, гномах, стучавших в горах молотками, о Неккане, игравшем на золотой арфе.
