моим [121]. Но, следуя учению Христа, он попросил благословения для преследователей своих, а перемену эту приписал не Порте, а тому послу, который стремится ущемить нас. Коли Господь с нами, то кто против нас? Я еще не знаю, куда хотят нас переселить. Но отъезд наш произойдет не так скоро, и об отъезде этом я весьма сожалею, потому что мы окажемся дальше друг от друга. Обо всем при первой же возможности сообщу вам. И с тем желаю доброго здоровья. Аминь.
34
Еникёй, 25 martii 1720.
Сегодня утром князь наш осматривал колонну Помпея [122], которая стоит в горловине Черного моря, на вершине большой скалы. Эта скала — маленький островок. Высадившись из лодки, мы немного поднялись вверх, но до самой колонны не добрались, потому как склон очень крутой, и надо было прыгать с камня на камень; капустный горшок же не умеет прыгать легко, как дикая коза. Узнать, какой высоты была колонна раньше, нам не удалось, поскольку она расколота на два или три куска. Тот кусок, который еще стоит на скале, вряд ли выше двух с половиной шингов [123]; смотреть на нем нечего, можно только подивиться его древности, коли правда это, что поставил колонну Помпей. Конечно, так все говорят, и все зовут ее колонной Помпея, но никаких письменных доказательств тому нет. Что правда, то правда, знаменитый римлянин много раз бывал на этой земле, но неизвестно, он ли поставил колонну. Может, это заслуга какого-нибудь греческого царя, или ее воздвигли еще до царей. А коли и Помпей его поставил, то какое мне до этого дело? Я готов поверить, что поставил именно он, лишь бы меня не послали к нему расспросить об этом. Одно знаю, Помпей не заплатит мне за шарф, который я потерял там, среди камней.
Теперь я уже знаю, куда нас переселят. Говорят, город неплохой, и недалеко отсюда, название его — Родошто [124], а больше мы ничего о нем не слыхали. Но я знаю, туда уже посланы люди, которые займут жилье для всех изгнанников венгров, и переберемся мы отсюда к середине следующего месяца. Так что давайте проведем это короткое время не напрасно, будем чаще видеться друг с другом и побольше смеяться. Вы не бойтесь, милая, что теперь я буду навещать вас реже, и не опасайтесь, что из-за сборов я к вам не стану приезжать, потому что пожитков у меня столько, что за полчаса все можно сложить. Как прекрасно, когда все твое имущество — только постель, сундучок и стол! Видите, милая, все это не доставляет большой заботы. Когда же у тебя много всего, то забот куда больше. Что поделаешь, если у меня ничего нет. Здесь по крайней мере десятеро таких, кому и половины этого времени хватит для сборов. Милая кузина, у тех, кто служит изгнаннику князю, может ли быть что-нибудь свое? Конечно, у нас, у двоих-троих, кто все время сопровождает его, пожитков могло бы быть и побольше, но тут я лучше промолчу, потому что нет таких. Эрдейская кровь велит служить за честь, а не за корысть, а коли за это платят неблагодарностью, мы на это не смотрим. В недавнем письме, видя такое, вы, милая, написали латинские слова: experto crede Roberto [125]; правда, я тоже могу сказать это другим. Но давайте бросим подобные мысли, лучше давайте радоваться тому, что послезавтра мы еще вместе будем обедать и ужинать, а тревогами и заботами пускай упиваются те, кто их любит, так ведь, милая кузина? С тем остаюсь, милая, привязанный к вам (цепью, веревкой, шнурком, бечевкой и всем, чем только можно) ваш верный слуга.
35
Еникёй, 16 aprilis 1720.
Бейте, барабаны, трубите, трубы! Мы готовы в дорогу, милая кузина. Галера, на которой поплывет наш господин, уже здесь; суда, на которых повезут имущество и людей князя, тоже загружены. Господину Берчени определили целое большое судно. Уже вся компания отплыла, только мы пока остались на месте; господин Форгач с нами, и, кроме нескольких людей из челяди, мы будем с князем втроем или вчетвером. И в семь утра мы тоже усядемся в тот большой водяной экипаж. Вчера же князь встретился с визирем наедине, и тот, прощаясь, выразил князю большую дружбу и даже подарил ему прекрасное турецкое ружье, и расстались они очень сердечно. Но вы представьте, милая, какие разговоры вел с князем турок. Князь во время беседы сказал визирю, что Родошто, наверно, это очень далеко и что он хотел бы быть поближе к Порте. На что визирь ответил: пускай немного далековато, но место хорошее, и не думай, что ты будешь так уж далеко, потому как расстояние тут такое, что коли здесь сварить рисовую кашу, то туда можно доставить ее горячей. Вот и судите сами, милая, как выражаются эти турки! Словом, мы сейчас отправляемся, мне только остается запечатать это письмо. Больше сейчас не могу писать, как прибудем на место, я обо всем доложу вам, милая кузина, а пока пусть Бог позаботится, чтобы вы были здоровы и чтобы я вас увидел как можно скорее. Вас же прошу об одном: пишите мне как можно чаще, а я писать не поленюсь. Полатети [126], милая кузина, и берегите свое здоровье. А мы отправляемся, уже семь часов.
36
Родошто, 24 aprilis 1720.
Милая кузина, если бы я и не сообщил, что мы прибыли на место, вы поймете это, увидев, откуда послано мое письмо. Одним словом, Господь благополучно доставил всех нас сюда. А как только сюда прибыл господин Берчени, он сразу сделал из названия города анаграмму, и получилось у него вот что: Ostorod [127]. Весьма подходит к нам, изгнанникам. Словом, об этом много еще можно рассуждать, но оставим это на другой раз. А теперь, как я обещал, опишу вам, как все было. Начну с того, что из Еникёя мы отправились 16-го. Галера уже ждала князя, что весьма польстило ему: султан послал ему отдельное судно. Да и галера была из больших, поскольку на ней насчитывалось двадцать шесть пар весел, на каждом весле сидело где по четыре, где по три человека, так что двигали галеру двести двадцать гребцов; кроме того, в ней было сто вооруженных солдат (или гайдуков). Одним словом, на галере было нас всего около четырех сотен, командовал галерой паша. С нами при
