На лице хозяев замка явственно отразилось беспокойство.
— Смотрите!.. — в ужасе воскликнул офицер. — Смотрите, портрет живой! Он только что подмигнули мне… Это он!..
Изумление гостя еще более возросло, когда внизу, на раме картины он увидел надпись: «Беренгельд, год 1500».
— Клянусь вам, — повторил офицер, — сначала этот портрет уставился на меня своими горящими глазами, такими, какие были у старика целителя, а потом подмигнул мне.
Испуганный отец Люнаде смотрел то на бледного, как смерть, графа Беренгельда, то на портрет, чьи черные глаза отнюдь не излучали того дьявольского огня, о котором говорил офицер.
— Взгляните же, — испуганно продолжал гость, — изображение зашевелилось!..
Никто не осмелился встать и подойти к портрету; тогда граф позвонил:
— Сен-Жан, снимите этот портрет…
И он дрожащим пальцем указал лакею на портрет Беренгельда-Столетнего Старца.
Но все усилия Сен-Жана снять портрет были напрасны: рама словно приросла к стене. Хозяева с удивлением переглянулись, а отец Люнаде, сохранивший, несмотря на охватившее его волнение, присущую членам его ордена невозмутимость, спросил:
— Извините сударь, но скажите нам наконец, что привело вас сюда?
— Сейчас вы все узнаете! Но… о чем я только что говорил? — взволнованно переспросил незнакомец, не отрывая взгляда от портрета.
— О старике, — с дрожью в голосе ответил граф.
— Так вот, в ответ на мою просьбу это сверхъестественное существо улыбнулось и произнесло следующие слова; я дословно запомнил их, ибо смысл их был мне не вполне ясен: «Смертный, ты хочешь прожить весь отпущенный тебе срок? Согласен. Я вылечу тебя, но поклянись исполнить все, чего я от тебя потребую. Тогда ты излечишься!» Это было справедливо, и, призвав в свидетели небо, я поклялся выполнить его просьбу. «Мне нужно от тебя совсем немного, — продолжал старик глухим надтреснутым голосом. — Ты отвезешь мое письмо в замок Беренгельд, и сам вручишь его хозяину замка». И он подробно рассказал мне, как до вас добраться, описал окрестности и харчевню возле ворот.
Итак, господин граф, я мгновенно выздоровел, на следующий день после исцеления я нашел у себя на столе письмо и поспешил отправиться в дорогу. Ведь всем известно: если тебе сделали добро, торопись ответить тем же, не важно, ссудили ли тебя деньгами, оказали услугу или замолвили словечко.
Говоря это, офицер достал из внутреннего кармана мундира письмо и протянул его графу Беренгельду.
— Наконец-то я исполнил свое обещание, — облегченно вздохнул он.
Дрожащей рукой граф взял письмо, распечатал и некоторое время с ужасом глядел на прыгающие перед глазами строки; наконец он собрался с духом и прочел:
«Граф Беренгельд должен узнать, что род его не угаснет.
Первого марта 1780 года в замок пребудет человек, который устранит все препятствия, мешающие появлению на свет наследника Беренгельдов.
Необходимо позаботиться, чтобы в указанный день в замке находились только члены семейства Беренгельдов и не было никого из посторонних.
Врач прибудет ночью; графиня должна ждать его, лежа в постели в парадной спальне замка».
Б. С.Таково было содержание таинственного послания. Читая эти строки, граф побледнел. Лицо его отразило глубочайшее беспокойство, он не знал, что и думать. Дабы не бередить свое воображение и не нарушать душевного покоя, он отогнал от себя тревожную мысль; передав письмо жене, он принялся внимательно наблюдать за ее лицом. Окончив чтение, графиня растерянно взглянула на мужа, и оба испуганно покосились на отца Люнаде.
Не лишенный известной проницательности, святой отец легко догадался, о чем идет речь в загадочном письме; не секрет, что монахи весьма сообразительны: в тихих стенах обители ничто не мешает им предаваться изучению человеческого сердца. Поэтому исповедник не спешил с расспросами — рано или поздно супруги сами сообщат ему все. Приучив себя никогда не опережать события, отец Люнаде всегда умел продемонстрировать свое превосходство над хозяевами замка.
Однако созерцание бледного лица графа Беренгельда породило в голове почтенного священника множество странных мыслей: он преисполнился тяжелыми предчувствиями, словно только что увидел страшный сон. Лицо же графини, напротив, выражало искреннюю радость женщины, у которой появилась надежда стать матерью. Но радость эта была робкой, так как графиня не без основания опасалась, как бы отец Люнаде не счел, что обращение к помощи сверхъестественных сил в столь щекотливом деле может помешать спасению души.
Однако подобные вопросы не принято обсуждать при посторонних. Обменявшись несколькими пустыми любезностями, граф приказал проводить приезжего в комнату для гостей, пустовавшую большую часть дней в году. Как только офицер удалился, графиня воскликнула:
— Если автор таинственного письма действительно поможет осуществить наше страстное желание, никакая сила не помешает мне поминать его в своих молитвах.
— Разумеется, — поддержал ее граф.
— А разве послезавтра не первое марта? — поинтересовалась графиня.
— Не знаю, — ответил Беренгельд.
— Первое марта завтра, — ответил иезуит.
— Вы правы, — эхом откликнулся граф.
— Завтра!.. — повторила графиня, и в голосе ее прозвучало удивление, смешанное со страхом. — А я и не думала, что… — И она впала в глубокую задумчивость.
— Прощайте, сын мой, и да пребудет с вами мир! — произнес священник, беря свечу и медленно направляясь к двери.
На все свои вопросы графиня с трудом добилась от графа лишь односложных ответов «да» или «нет»; ни улыбки, ни ласкового взгляда, ни дружеских слов — граф, всегда внимательно относившийся к жене, сейчас словно оцепенел. Графиня встала и уже собиралась удалиться, как вдруг послышался шум; под громкие крики дверь резко распахнулась, и с воплем «Пустите меня!» на пороге появилась Лаградна.
Ее неожиданное вторжение вызвало всеобщее замешательство.
— Сударь, — произнесла Лаградна, — я обязана предупредить вас, что Беренгельд-Столетний Старец бродит где-то поблизости. Впрочем, нет, сейчас он уже в замке! Я сама видела, как он вошел сюда!
Граф, его жена и двое слуг, пытавшихся ее остановить, застыли от изумления. Граф жестом приказал повитухе замолчать; дождавшись, когда установится тишина, он произнес:
— Идемте и посоветуемся с отцом Люнаде.
Лакей графа и горничная его жены еще не ложились, поэтому они последовали за господами, равно как и старая повитуха; все вместе они направились к спальне отца Люнаде.
Сен-Жан взял два факела, и, охваченные ужасом, господа вместе со слугами двинулись по длинным галереям замка.
Больше всех дрожал граф, но он изо всех сил старался скрыть свой страх и шел довольно уверенным шагом. Внезапно тишину нарушил пронзительный крик; нетрудно догадаться, какой испуг охватил слабых духом людей, робко бредущих по темным пустынным коридорам древнего строения. За стенами завывал холодный ветер, и всем было ясно, что, если сейчас что-нибудь случится, помощи ждать будет неоткуда. Сен-Жан уронил сразу оба факела; чудом один из них не погас и продолжал гореть, распространяя вокруг себя слабый свет, теряющийся под сводами поистине бесконечного коридора. Внезапно все остановились и прислушались. Сквозь протяжный вой ветра, крики ночных птиц, шум леса и журчание горных потоков до них донесся звук торопливых шагов… В конце галереи показался человек. Он остановился и поднял свечу, чтобы разглядеть тех, кто двигался ему навстречу. В отличие от супруга грядущие события вселяли в графиню уверенность, поэтому она первой узнала их вечернего гостя. Офицер быстро направлялся к ним; лицо его являло собой бледную маску ужаса.
— Господин граф, — произнес он изменившимся голосом, — я никогда не был трусом и готов сразиться с кем угодно, лишь бы мой противник был, как и я, существом из плоти и крови! Вы искренне предложили мне свое гостеприимство, я благодарю вас, но принять его… ни за что! Ни за какие богатства в мире я не останусь в этом замке: только что я видел излечившего меня врача, моего проводника — словом, вашего давно умершего предка!
При этих словах у всех, кто в этот ночной час стоял в мрачной просторной галерее пустынной цитадели, от страха закружилась голова; они замерли, не смея перевести дыхание.
— О! Я прекрасно узнал оригинал портрета, висящего у вас в гостиной! Я знаю, что обязан ему жизнью, но я, как и было договорено, исполнил его приказ, и теперь мы больше ничего не должны друг другу. И мне совершенно не хочется вновь встречаться с ним, особенно после того, что мне довелось узнать о нем. Больше всего я хотел бы умчаться прочь, подальше от этого страшного места. Уж лучше бы мне этой ночью заблудиться в горах, чем столкнуться лицом к лицу с этим исчадием ада. Если я верно прочел надпись под портретом, оригинал его родился — или был нарисован — в тысяча пятисотом году?.. Я не отличаюсь ни излишней набожностью, ни суеверием и признаю, что в природе нередко происходят совершенно необъяснимые явления: издали видишь одно, а подойдешь поближе — и оказывается совсем другое! Я дворянин, и хотя не богат, но принадлежу к старинному анжуйскому роду, верую в Бога, и мне хочется жить спокойно. Пусть знатные сеньоры забавляются, как хотят, меня это не интересует! Я не хочу знать, откуда взялся призрак, которого я только что видел собственными глазами: этого объяснить нельзя, к тому же меня это не касается. Я не склонен к авантюрам и не люблю сталкиваться с правосудием — ни со светским, ни с церковным, хотя и первое, и второе — вполне достойные институты. Пребывание здесь становится слишком опасным, поэтому прощайте, сударь! У вас нет претензий ко мне, у меня — к вам, я исполнил свое обещание, следовательно, я свободен, а что происходит в этих стенах — не мое дело! Имею честь с вами проститься.
