— Спасибо, мадам, не могу, — сказал Гомер. — Я спешу на работу.
Он протянул женщине телеграмму, и она взяла ее так, словно там не было ничего, кроме поздравления.
— Ерунда! — весело возразила она. — Я вас не отпущу, пока вы не сведите кусок пирога и не выпьете глоток пунша.
Она потащила Гомера за руку в комнату к столу, ломившемуся от пирогов, сандвичей и пунша. Звучала музыка, и гости танцевали по-прежнему.
— Сегодня мой день рождения, — сказала женщина. — О господи! — засмеялась она. — Я уже совсем старая. Ну, все равно, пожелай мне счастья, мальчик.
И она налила Гомеру стакан пунша.
— Желаю вам… — начал Гомер.
Он поперхнулся, а потом начал снова:
— Желаю вам…
Но он не мог продолжать. Рассыльный поставил стакан с пуншем на стол и кинулся к двери. Мать огляделась по сторонам и вышла в холл, где ее никто не видел, а дочь проводила мать глазами и отошла к противоположной стене.
А Гомер в это время был уже на своем велосипеде и быстро несся под дождем назад к телеграфной конторе. В холле, прямо перед глазами матери, в раме висел портрет красивого рыжеволосого мальчика. В углу фотографии была надпись: «Маме от Алана, с любовью, в день его 12-летия». Мать распечатала телеграмму, прочла ее и беззвучно зарыдала. Патефон играл «Песню для моей брюнетки», а веселые гости танцевали. Дочь выглянула в холл и увидела мать. Она ринулась к патефону как безумная и остановила его.
— Мама! — крикнула девушка и со всех ног кинулась к женщине, стоявшей в холле.
Глава 20
СЕГОДНЯ НАМ ПОВЕЗЛО, А НЕ ВАМ
Кончился последний сеанс, и кинотеатр «Синема» опустел. Выйдя на улицу, Бесс сказала солдату по прозвищу Толстяк:
— Ну вот, пора и домой.
— Спасибо вам, дамы, — сказал солдат по прозвищу Толстяк.
Настало время прощаться, однако все они стояли, сбившись в кучу посреди улицы, словно ждали, что вот-вот с ними случится что-то нежданное-негаданное. Солдат по прозвищу Толстяк перевел взгляд с Бесс на Мэри, а потом просто и очень целомудренно поцеловал сперва одну девушку, а потом и другую. Солдат, которого звали Лошадкой, закричал:
— Эге, а мы что, не люди? А как же мы с Техасом? Чем мы хуже? Мы ведь тоже солдаты.
Поэтому он тоже поцеловал Бесс и Мэри. После него расцелован их и Техас. Проходившая по улице женщина поглядела на них с глубоким отвращением. Девушки стыдливо отвернулись и побежали домой. Солдат по имени Лошадка подпрыгнул и толкнул солдата, которого звали Техасом; тот изловчился и толкнул Толстяка. Они двинулись по переулку, перекликаясь друг с другом.
— Хо-хо-хо! А ну, Техас! А ну, Толстяк, — кричал Лошадка.
— Золотые слова, парень! — завопил Техас Толстяку. — Золотые слова. Достопочтенный сенатор Толстяк из Чикагского университета.
Шагая по темной улочке, солдат, которого звали Толстяком, закатился от смеха; все трое толкали друг друга, хохотали и выкрикивали всякую чепуху.
— Будьте уверены! — кричал Толстяк. — Дайте мне только попасть в конгресс! Я им расскажу, что к чему.
— Га-га-га! — горланил Лошадка. — «Марш вперед, собачьи дети. Сегодня нам повезло, а не вам!»
И три солдата, потешаясь, стали прыгать друг через друга в стремительной, веселой чехарде, уходя все дальше и дальше по темной и, казалось, такой безопасной улице — все ближе и ближе к войне.
Глава 21
И МИР БУДЕТ ЛУЧШЕ, И ЛЮДИ БУДУТ ЛУЧШЕ
Когда удрученный рассыльный вернулся из дома Бофферов в телеграфную контору, дождь перестал, вышла луна и по небу понеслись вереницы уже проливших свою влагу, обессиленных и бледных облаков. Рассыльный вошел прихрамывая, еле волоча ноги от усталости.
— Что у тебя с ногой, мальчик? — спросил старый телеграфист. — Ты сегодня весь день хромаешь.
— Ерунда, — сказал Гомер. — Есть еще телеграммы?
— Пусто, — сказал мистер Гроген, — скоро сможешь пойти спать. Ну а ты все-таки расскажи, что у тебя с ногой?
— Может, растянул связку, а может, и перелом, — сказал Гомер.
Он попробовал выпрямить ногу.
— Участвовал в беге с препятствиями. Тренер итакской средней школы, оказывается, меня недолюбливает. Я бежал первый, а он вышел на дорожку и попытался меня задержать. Тут уж, видно, я сам был виноват… Я его заметил и, если бы хотел, мог вовремя остановиться, но я не захотел. Он не имел права меня задерживать… Я прыгнул через барьер, и мы оба упали. Другие ребята тоже остановились. И еще один мальчик, его зовут Хьюберт Экли Третий. Этот Экли мне никогда не нравился. Он из богатой семьи, такой благовоспитанный! И, кроме того, девочке, которая мне нравится, нравится он. Ее зовут Элен Элиот. Чем больше он ей нравится, тем сильнее у меня внутри все кипит и тем больше она мне нравится. А она меня, по-моему, просто не замечает. Да нет, вообще она, конечно, не может меня не замечать, но, по-моему, она считает, что я задаюсь. Видно, я совсем ей не нравлюсь. Может, она меня даже терпеть не может, эта девочка, которую я люблю больше всех на свете, если не считать, конечно, моих родных. Видите ли, мистер Гроген, этот тренер — его зовут Байфильд, — он вроде ничего, если бы его можно было понять, но кто же его поймет? Он только и знает, что делать гадости. Мисс Хикс говорит даже, что он любит приврать. Мисс Хикс — это наша учительница древней истории. Она преподает в итакской средней школе уже тридцать пять лет. У нее учились мой брат Маркус и моя сестра Бесс. Конечно, когда мы упали, я сразу вскочил и побежал дальше. Другие ребята побежали тоже. Игра была честная, без дураков. Я почувствовал, что с ногой у меня что-то не того, но не стал обращать внимания — мне очень хотелось победить. И не просто так, ради победы, мне даже не очень хотелось побить Экли — надо вам сказать, он меня удивил! Он не дал бежать другим потому, что мистер Байфильд помешал бежать мне. Экли, оказывается, славный парень, у него только уж слишком хорошие манеры. Если говорить начистоту, мне сперва хотелось участвовать в беге с препятствиями потому, что мистер Спенглер тоже участвовал в таком беге, когда учился у нас в средней школе, но потом, после того, что случилось, мне захотелось прийти первым из-за мисс Хикс.
Понимаете, мы с Экли на уроке немножко повздорили, и ей, понятно, пришлось оставить нас в классе после школы. Потом пришел этот самый тренер и обманул мисс Хикс. Он увел с собой Экли, чтобы тот смог участвовать в беге, а меня не взял. Мисс Хикс сказала, что он соврал, совсем как врал когда-то, на уроках древней истории. Она была очень расстроена. Мне кажется, что она просто не переваривает, когда люди ни с того ни с сего начинают врать. Она рассказала мне о моем брате Маркусе, а потом говорит: «Ступай на стадион и прими участие в состязании». Мистер Спенглер был чемпионом всей нашей долины. Я бы тоже хотел когда-нибудь стать чемпионом. Не думаю, правда, чтобы мне это удалось в нынешнем году.
Рассыльный стал сгибать и вытягивать ногу.
— Пожалуй, натру ее ночью мазью. Заметно, что я хромаю?
— Как тебе сказать, — ответил мистер Гроген. — Не больно заметно, но все-таки заметно. А тебе не трудно ездить на велосипеде?
— Да нет, — сказал Гомер. — Болит чуть-чуть, особенно когда поднимаю левую ногу, поэтому я выжимаю педаль одной правой, а левая педаль у меня идет холостым ходом. Иногда я снимаю левую ногу совсем и даю ей немножко повисеть. Тогда она отдыхает. Да, видно, что-то случилось со связкой, натру ее мазью.
Они помолчали. Потом старый телеграфист сказал:
— А ты здорово изменился за те три дня, которые здесь работаешь.
— Вы заметили, мистер Гроген? Да, и мне кажется, я здорово изменился. Вроде как вырос. Мне, правда, давно пора было повзрослеть. Разве я что-нибудь знал, пока не начал работать? Конечно, я знал уйму всяких вещей, но не знал и половины того, что надо знать, и, боюсь, так никогда и не узнаю. А может, и никто никогда не узнает. Но если кому-нибудь и полагаюсь бы знать, то уж это мне. Все говорят, что я самый способный парень в средней школе Итаки, даже те, кто меня не любит. Но совсем я не такой уж способный. Во многом — в самом главном — я, по-моему, такой же отсталый, как все остальные. Но я хочу все знать, и я всегда буду хотеть. Буду стараться, но как этого достичь? Может человек до всего дойти так, чтобы ему все стало ясно и понятно?
— Как тебе сказать, — ответил старый телеграфист. — Я и сам не знаю, как можно до всего дойти, но я рад, что ты решил этого добиваться.
— А как же! — сказал рассыльный. — Понимаете, мистер Гроген, не знаю, как там с другими, и не уверен, стоит ли вам это говорить, но я ведь не совсем то, чем я кажусь. Я еще что-то куда более стоящее. Иногда я и сам не понимаю, как это получается.
Рассыльный все говорил и говорил, потому что устал и у него не ладилось с ногой, потому что ему пришлось передать известие о смерти в дом, где все были счастливы, и потому, что старый телеграфист, на его взгляд, был человек хороший.
