Оскорбление было уже готово слететь с его губ, он поднял кулак, словно хотел обрушить его на презренную, но слова замерли у него на языке и рука медленно опустилась: он вдруг понял — как он не догадался об этом раньше? — что он был уже готов продать себя. И не только ей, а любой другой, каждой, кто мог предложить ему сумму, которая могла его спасти. И — при всей жестокости и коварстве обиды, причиненной ему злобной бабой, — в глубине души, как он ни сопротивлялся, он начал постигать скрытую и тем не менее неизбежную справедливость, которая глубоко потрясла его, несмотря на всю мрачность и запутанность его положения.
Он очнулся, огляделся по сторонам, словно проснувшись после тяжелого сна. Леопольдины не было. Он не успел открыть рта, как она уже ушла. Он не в состоянии был понять, как она могла исчезнуть из комнаты так внезапно, так незаметно. Он почувствовал во все еще сжатой руке скомканную ассигнацию, бросился к окну и распахнул его, словно собирался швырнуть деньги ей вдогонку. Она шла по двору. Он хотел крикнуть, но она была уже далеко. Она шла вдоль стены бодрой, самодовольной походкой, с зонтиком в руке, в своей покачивавшейся флорентинской шляпе, шла, словно после обычного любовного свидания, как шла после них уже сотни раз. Вот она у самых ворот. Часовой взял перед ней «на караул», будто перед большим начальством, и она скрылась.
Вилли закрыл окно и вернулся в комнату. Взгляд его упал на смятую постель, на стол с остатками ужина, на опустошенные рюмки и бутылки. Невольно он разжал руку, и оттуда выпала ассигнация. В зеркале над комодом он увидел свое лицо — всклокоченные волосы, темные круги вокруг глаз; он содрогнулся, ему стало невыразимо противно, что он еще в рубашке; он схватил шинель, висевшую на вешалке, надел ее в рукава, застегнул, поднял воротник. Несколько раз бесцельно прошелся взад и вперед по комнатке. Наконец, словно зачарованный, остановился перед комодом. Там, в среднем ящике, между носовыми платками, лежал револьвер, — он знал это. Да, теперь пора. Так же пора, как и тому, другому, для которого, быть может, это уже позади. Или он все еще ждет чуда? И все-таки он, Вилли, сотворил для него это чудо, даже больше, чем чудо. В эту минуту ему и в самом деле казалось, что он сел за карточный стол только ради Богнера, только ради Богнера он так долго испытывал судьбу, пока сам не стал ее жертвой.
На тарелке рядом с начатыми кусками торта лежала ассигнация, которую он минуту назад бросил туда, и — странное дело! — эта ассигнация даже не выглядела особенно смятой. Она сама по себе расправилась — это заняло совсем немного времени; теперь она была уже гладкой, совсем гладкой, словно чистый лист бумаги, и никто больше не догадался бы, что это, собственно говоря, не что иное, как плата за позор и грех. И вот эти деньги принадлежали ему, это было его, так сказать, наследство. Горькая усмешка заиграла на его губах. Он может их завещать, если захочет и если на них найдется претендент. Богнер, пожалуй, — скорее чем кто-либо другой. Вилли невольно рассмеялся. Превосходно! О нем-то уж он, во всяком случае, позаботится. Надо надеяться, Богнер за это время еще не покончил с собой. Итак, для него чудо свершилось! Ему остается только подождать.
Где Йозеф? Он же знает, что сегодня выход в поле. Вилли должен был быть готов ровно в три, а сейчас уже половина пятого. Во всяком случае, полк давно ушел. Он спал так крепко, что ничего не слышал. Он открыл дверь в переднюю — там сидел денщик, сидел на табуретке около маленькой железной печки.
— Осмелюсь доложить, господин лейтенант, — вытянулся он, — я сказал, что господин лейтенант нездоров.
— Нездоров? Кто вам приказал?.. Ах да…
Леопольдина!.. С таким же успехом она могла сказать, что он мертв, — это было бы проще.
— Хорошо. Приготовьте мне кофе, — сказал он и закрыл дверь.
Куда девалась визитная карточка? Он стал искать ее, он искал ее во всех ящиках, на полу, во всех углах… искал так, словно от этого зависела его собственная жизнь. Напрасно. Ее не было… Значит, не суждено. Вот и Богнеру тоже не повезло, — видно, их судьбы неразрывно связаны… Внезапно он увидел ее: она белела в нише камина. Итак, карточка на месте, адрес на ней указан: Пиаристенгассе, двадцать. Совсем близко… А хоть бы и далеко!.. Значит, этому Богнеру все-таки повезло! Ведь не найди Вилли визитной карточки…
Он взял ассигнацию, долго рассматривал ее, ничего, впрочем, не видя, потом сложил ее пополам, завернул в белый лист бумаги, хотел было написать несколько сопроводительных слов, но пожал плечами: «Зачем?» — и написал только адрес на конверте: «Господину обер-лейтенанту Отто фон Богнеру». Обер-лейтенанту… Да!.. Он возвращал ему этот чин собственной властью. Все-таки офицер всегда остается офицером, что бы он ни сделал, или снова становится им… если выплачивает свой долг.
Он позвал денщика, дал ему письмо и велел отнести.
— Поторопитесь.
— Ответ нужен, господин лейтенант?
— Нет. Передадите письмо ему в собственные руки и… ответа не нужно. Когда вернетесь, меня не будите ни в коем случае. Я буду спать, пока сам не проснусь.
— Слушаюсь, господин лейтенант.
Денщик щелкнул каблуками, повернулся и ушел. На пороге он услышал, как позади него в двери повернулся ключ.
XVТри часа спустя в парадном позвонили. Йозеф, давно уже вернувшийся и мирно дремавший на своем месте, вздрогнул и открыл дверь. За нею стоял Богнер, которому он согласно распоряжению три часа назад передал письмо своего хозяина.
— Господин лейтенант дома?
— Извиняюсь, господин лейтенант еще спит.
Богнер взглянул на часы. Желая немедленно поблагодарить своего спасителя, он сразу же после ревизии отпросился на час и не мог задерживаться дольше. Нетерпеливо он прошелся взад и вперед по маленькой передней.
— Разве господин лейтенант сегодня свободен от службы?
— Господин лейтенант нездоров.
В открытую дверь вошел полковой врач Тугут.
— Господин лейтенант Касда живет здесь?
— Так точно, господин полковой врач.
— Могу я говорить с ним?
— Осмелюсь доложить, господин полковой врач, господин лейтенант нездоров. Сейчас он спит.
— Доложите ему, что пришел полковой врач Тугут.
— Покорнейше прошу простить, господин полковой врач, господин лейтенант приказали его не будить.
— Это срочно. Будите господина лейтенанта под мою ответственность.
Йозеф, чуточку поколебавшись, начал стучать в дверь, а Тугут подозрительно оглядел штатского, стоявшего в передней. Богнер представился. Имя офицера, вышедшего в отставку при весьма неприятных обстоятельствах, было знакомо полковому врачу, однако он, не подав вида, назвал в ответ свое имя. Руки они друг другу не подали.
В комнате лейтенанта Касды было по-прежнему тихо. Йозеф постучал сильнее, приложил ухо к двери, пожал плечами и, словно успокаивая присутствующих, сказал:
— Господин лейтенант всегда спят очень крепко.
Богнер и Тугут посмотрели друг на друга, и между ними словно рухнула преграда. Полковой врач сам подошел к двери и громко окликнул Касду по имени. Ответа не было.
— Странно, — нахмурился Тугут и подергал за ручку, но безуспешно.
Йозеф стоял весь бледный, широко раскрыв глаза.
— Позовите полкового слесаря, да поживей, — приказал Тугут.
— Слушаюсь, господин полковой врач.
Богнер и Тугут остались одни.
— Непостижимо, — заметил Богнер.
— Вы в курсе дела, господин… фон Богнер? — спросил Тугут.
— Господин полковой врач имеет в виду проигрыш?
Тугут кивнул.
— Разумеется.
— Я хотел узнать, как у него обстоят дела, — нерешительно начал Тугут. — Удалось ли ему эту сумму… Может быть, вы знаете, господин фон Богнер?
— Мне ничего не известно, — сказал Богнер.
Тугут снова подошел к двери, потряс ее, окликнул Касду по имени. Ответа не было. Богнер стоял у окна.
— Вон уже Йозеф идет со слесарем.
— Вы были его товарищем? — спросил Тугут.
У Богнера дрогнули уголки рта:
— Я и сейчас его товарищ.
Тугут словно и не заметил этой поправки.
— Да, бывает, что после больших волнений… — снова начал он. — Понятно, что он не спал и прошлую ночь.
— Во всяком случае, вчера днем денег у него еще не было, — деловито заметил Богнер.
Тугут, словно предположив, что Богнер, возможно, принес часть требуемой суммы, вопросительно взглянул на него, и тот, как бы отвечая, сказал:
— Мне, к сожалению, не удалось достать ничего.
Появился Йозеф, а с ним и полковой слесарь, упитанный, краснощекий, совсем еще молодой человек в форме полка; необходимый инструмент он принес. Тугут еще раз изо всех сил постучал в дверь — последняя попытка; несколько секунд все стояли, затаив дыхание, — в комнате ничто не шевельнулось.
