Ознакомительная версия.
– Да, пожалуйста, Эдди, – попросил Том-младший, и Эдди пошел вниз.
– Вот уже десятая рюмка, – сказал Эндрю, глядя в люк.
– Да заткнись ты, всадник, – осадил его Том-младший. – Имей уважение к великому человеку.
– Возьми еще рыбы, Дэвид, – сказал Томас Хадсон.
– А где тут мой большой желтохвост?
– По-моему, его еще не поджарили.
– Тогда я возьму вот эту желтенькую.
– Какая она сладкая!
– Когда ловишь на острогу, рыбу лучше есть сразу – тогда она еще вкуснее, потому что вся кровь из нее вышла.
– Папа, можно пригласить Эдди выпить с нами? – спросил Том-младший.
– Можно, – ответил Томас Хадсон.
– Он уже пил с нами. Вы что, не помните? – вмешался Эндрю. – Когда мы пришли, он сразу с нами выпил. Помните?
– Папа, можно я приглашу его еще с нами выпить и поесть тоже?
– Конечно, – сказал Томас Хадсон.
Том-младший пошел вниз, и Томас Хадсон слышал, как он говорит:
– Эдди, папа говорит, чтобы вы приготовили себе выпивку, поднялись к нам, выпили и поели.
– Да нет, Томми, – сказал Эдди. – Никогда не ем днем. Только утром и вечером.
– Тогда хоть выпейте с нами.
– Я уже пропустил пару стаканчиков.
– Выпейте еще один со мной, а я выпью пива.
– Что ж, давай, – сказал Эдди. Томас Хадсон услышал, как хлопнула дверца холодильника. – За тебя, Томми.
Было слышно, как звякнули две бутылки. Томас Хадсон взглянул на Роджера, но тот смотрел на океан.
– За вас, Эдди, – послышался голос Тома-младшего. – Для меня большая честь выпить с вами.
– Да ладно, Томми, – ответил Эдди. – Это для меня честь пить с тобой. У меня прекрасное настроение, Томми. Ты видел, как я пришил эту чертову акулу?
– Конечно, видел, Эдди. Может, все-таки присоединитесь к нам?
– Нет, Томми. Правда не хочу.
– Можно я здесь постою, чтобы вам не пить в одиночку?
– Ну уж нет, Томми. Ты что-то спутал. Вовсе мне пить не надо. Мое дело что-нибудь сготовить и заработать на жизнь. Просто у меня прекрасное настроение. Ты видел, Томми, как я ее подстрелил? Видел?
– Да лучше этого я ничего не видел, Эдди. Я вот подумал, вдруг вы хотите, чтобы с вами кто-то постоял, и тогда вы не будете чувствовать себя одиноким.
– Никогда в жизни я не чувствовал себя одиноким, – сказал Эдди. – Я счастлив, и у меня есть здесь кое-что, от чего я стану еще счастливее.
– В любом случае, Эдди, мне хотелось бы побыть с вами.
– Нет, Томми. Возьми вот это блюдо с рыбой и иди к своим. Там твое место.
– Но я все-таки вернусь к вам.
– Я не болен, Томми. Будь я болен, мне было бы приятно видеть тебя рядом. Напротив, я чувствую себя так хорошо, как никогда в жизни.
– А вам хватит этой бутылки?
– С лихвой. А не хватит, позаимствую у Роджера или у твоего отца.
– Что ж, тогда отнесу рыбу наверх, – сказал Том-младший. – Я ужасно рад, что вам хорошо, Эдди. Это просто замечательно.
Том-младший принес к столу блюдо с желтохвостом, желтыми и белыми окунями и прочей рыбой. Поджаренную до золотистой корочки рыбу, надрезанную по бокам треугольниками до белого мяса, Том стал передавать всем за столом.
– Эдди просил всех благодарить за приглашение, но он уже выпил, – сказал Том-младший. – А днем он не ест. Ну как, рыба вкусная?
– Не оторвешься, – ответил Томас Хадсон. – Ешь, пожалуйста, – сказал он Роджеру.
– Ладно, – ответил Роджер. – Попробую.
– А вы еще ничего не ели, мистер Дэвис? – спросил Эндрю.
– Нет, Энди. Но теперь поем.
8
Просыпаясь ночью, Томас Хадсон слышал спокойное дыхание спящих сыновей. При свете луны ему были видны все трое и спящий Роджер тоже. Теперь тот спал крепко и почти не ворочался во сне.
Томасу Хадсону было радостно, что сейчас они все вместе, и он не хотел думать о том времени, когда дети уедут. До приезда мальчиков он жил вполне счастливо, научившись за последние годы жить и работать, не давая чувству одиночества захватить его целиком, однако с появлением сыновей созданный защитный барьер рухнул и теперь надо было очередной раз привыкать к новому состоянию. Обычный, приносящий ему удовлетворение жизненный уклад состоял из упорной работы, житейских забот, уходу за вещами, еды и выпивки, чтению новых книг и перечитыванию старых. В этой жизни получение ежедневной газеты было событием, а ее нерегулярное поступление разочарованием. У него было много придумок, которые изобретают одинокие люди, чтобы спастись от одиночества и даже побороть его, он создал свои правила и привычки, к которым прибегал сознательно и бессознательно. Но с приездом мальчиков они были уже не нужны, и Томас Хадсон чувствовал большое облегчение.
Но потом, когда все вернется на свое место, думал он, будет тяжело. Он прекрасно знал, как оно бывает. Первые полдня будет даже приятно видеть дом чистым, думать и читать в тишине, молча смотреть на предметы, ничего о них не говоря, работать в полную силу, не боясь, что тебе помешают, но потом, он знал, подступит одиночество. Три мальчика вновь заполнили его жизнь и, уехав, оставят пустоту, которая еще долго будет ощущаться.
В основе его существования лежали работа и жизнь на острове вблизи Гольфстрима, вот они и помогут ему прийти в норму. Все его уловки, привычки и обычаи были предназначены, чтобы скрасить одинокое существование, но он знал, что теперь с отъездом мальчиков перед ним откроются просторы для нового одиночества. Но с этим уж ничего не поделаешь. Все это наступит позднее, и раз уж разлуки не избежать, нет нужды страшиться ее раньше времени.
А пока лето всех радовало. То, что могло сложиться плохо, оборачивалось хорошо. И это относилось не только к таким драматическим событиям, как драка Роджера с яхтсменом на причале, которая могла очень плохо кончиться, или к встрече Дэвида с акулой, а к обычным незначительным вещам. Считается, что счастье скучно, думал он, лежа с открытыми глазами, но это, наверное, потому, что скучные люди часто счастливы, а люди умные и интересные умудряются всех вокруг, включая себя, сделать несчастными. Сам он никогда не считал счастье скучным. Ощущение счастья казалось ему самым волнующим состоянием, оно, по его мнению, может по силе не уступать горю, если только люди умеют быть счастливыми. Возможно, это не так, но Томас Хадсон долгое время в это верил, а этим летом атмосфера счастья длилась уже целый месяц, и по ночам он уже тосковал, что это скоро закончится.
Он знал почти все о жизни в одиночестве, и он также знал, что такое жить с тем, кого любишь и кто любит тебя. Детей он любил всегда, но никогда раньше так остро не осознавал, насколько сильно их любит и как плохо то, что он живет не с ними. Ему бы хотелось, чтобы они всегда были рядом и чтобы мать Тома оставалась его женой. Глупое желание, подумал он, такое же глупое, как стремление обрести все богатство мира и разумно им распорядиться, или рисовать как Леонардо, или стать живописцем, как Питер Брейгель, или обладать полной властью над всяким злом, безошибочно его распознавать и пресекать каким-нибудь простым способом, вроде нажатия кнопки, и при всем этом оставаться здоровым, жить вечно, не разрушаясь ни умом, ни телом. Хорошо бы все это иметь, думал он по ночам. Но это невозможно, как и то, чтобы дети жили с ним, а те, кого он любил, были бы живы, если они умерли или ушли из его жизни. Но среди невозможного кое-что было возможно, и прежде всего умение радоваться счастью и наслаждаться каждой минутой, пока оно есть. Прежде многое делало его счастливым. Но сейчас в этом месяце четыре человека принесли ему столько радости, сколько когда-то мог доставить ему один человек, и пока печалиться было не о чем. Совсем не о чем печалиться.
Его не беспокоило даже то, что он не спит, но было время, и он его помнил, когда сон тоже не шел к нему, и он лежал ночами, думая, какого же он свалял дурака, потеряв троих мальчишек. Думал он и о том, что делал некоторые вещи, потому что не мог иначе, или думал, что не может, и совершал одну за другой непоправимые ошибки. Но теперь все осталось в прошлом, и угрызения совести больше не мучили его. Он был дураком, а дураков он не любил. С этим покончено, мальчики были с ним, он их любил, и они его любили. Пусть все пока так и идет.
В конце отпущенного срока сыновья уедут, и он опять почувствует одиночество. Но оно будет длиться только какое-то время и закончится, как только мальчики снова вернутся к нему. Будет легче, если Роджер останется работать на острове и составит ему компанию. Но с Роджером никогда нельзя знать наверняка. Он улыбнулся в ночной тишине, подумав о Роджере, и даже пожалел его, но тут же решил, что это предательство по отношению к другу, который терпеть не мог, чтоб его жалели, и, отогнав эти мысли, уснул под мерное дыхание спящих.
Но проснувшись снова от падавшего на лицо лунного света, он вновь подумал о Роджере и о его запутанных отношениях с женщинами. Они оба вели себя с женщинами глупо и неправильно, но о своих ошибках ему думать не хотелось, поэтому он стал думать об ошибках Роджера.
Ознакомительная версия.
