Маша. Что?
Желтухин. Францюсский.
Князь (не оборачиваясь от окна). Что ты говоришь, Абрам?
Желтухин. Францюсский жанр. Говорю, в комнате – францюсский жанр. (Потягивается.) Хорошо. А я всхрапнул часика четыре. Пить, а? Промочить есть чем, Касатка?
Князь. Вон каменщики мостят улицу. Идет чухонка,[10] несет молоко.
Желтухин (Маше). Что с ним?
Маша. Проигрались.
Желтухин. Как, дотла?
Маша кивает.
Я в коридоре на Уранова наскочил, он тоже говорит – фю-ю!
Князь. На этот раз мы погибли.
Маша (несколько повышенно). Роковой конец.
Пауза.
Желтухин. Что же, спать будем или разговаривать? Спать, по-моему, неудобно как-то сейчас. А?
Князь. В гостинице долг очень велик. По ресторанам тоже должны везде, кроме третьего разряда. Если переехать из этой гостиницы в другую, меня сейчас же арестуют.
Желтухин. Да, здесь хорошая гостиница, отличная гостиница. Персидский бест.[11] Все жулики здесь живут, шулера, спекулянты.
Князь. Ты не забудь, – на моих плечах женщина.
Желтухин. Что, Касатка, видно, покровителя надо искать?
Маша. Не могу. Ненавижу мужчин. (Показывает на горло.) Вот у меня где клубок сидит.
Князь. Этот шаг Марья Семеновна не повторит. Касатка стала порядочной женщиной. Я ее поднял. Если когда-нибудь мои дела поправятся, я на ней женюсь.
Желтухин. Женишься!.. Ну, прямо золотые слова… Ты слышишь, Маша, он сказал, что женится, и я свидетель.
Маша (князю). Что-то уж очень ты уверен. Смотри, как бы я сама тебя на улицу не выбросила.
Желтухин. И не думай его бросать. По рукам пойдешь.
Маша. Хуже не будет.
Желтухин. Ну, уходи.
Маша. Кабы не полюбила я этого… павлина…
Желтухин. Оба вы нерьвастервики.
Князь. Нужно говорить неврастеники. Если бы только заснуть и проспать весь день! Абрам, ты инженер, придумай что-нибудь.
Желтухин. Во-первых, я бывший инженер, в настоящее время без практики. Но шулером я не был никогда, нет. Хотя несколько раз били, но зря. Надо мной тяготеет квипрокво.[12]
Князь. Какую-нибудь службу взять, должность.
Желтухин. На всякой службе нужно работать как вол. И куда бы ты ни поступил – все равно жалованье твое пойдет судебному приставу.
Князь. Ты прав. Биржевая игра?
Желтухин. Облапошат.
Князь. А как ты смотришь на такую идею – если отыграться в карты?
Желтухин. Деньги нужны.
Князь. Занять?
Желтухин. Ну, займи…
Князь. Да, конец. Безвыходно.
Маша (негромко). Ненавижу вас обоих. Пустомели.
Желтухин. Подожди, я все-таки подумаю. Во-первых, нельзя представить, чтобы мы пропали. Мы, в общем, превосходные люди, веселые, никого не обижаем. Почему же мы? Пускай другие пропадают.
Князь. Клянусь тебе, я начну новую жизнь. Мне тридцать два года. Из них последние двенадцать лет я делал усилия создать новую, светлую жизнь. От этой мечты я не откажусь никогда. Подумай – моя карьера начиналась блестяще. В министерстве меня обожали. Одному швейцару я был должен восемьсот рублей. Но вот… Грустно вспомнить. Был день, когда все полетело вниз. Это был мой первый крупный проигрыш. Меня погубили рестораны, игорные дома и скачки. Но не женщины, нет. В моей жизни два начала: темное – это игра, и светлое – женщины. Любовь всегда очищает. Пока я способен волноваться, я еще не погиб. Женщины общества теперь мне недоступны. Увы, я слишком потрепан. Я порвал со светом. Теперь мой идеал – малютка, блондиночка, мещаночка, кроткое существо. Тюль на окне, герань, птички. Там покой, там блаженный сон, отдохновение от этих воробьиных ночей.
Маша. Блондинка? Кто такая? (Идет к нему.)
Желтухин. Маша, Касатка, брось, это он в идеале.
Маша (князю). Нет! Как ее зовут? Ты мне в глаза гляди, когда тебя спрашивают. (Садится около.)
Князь. Как ты бездарна. Какая ты femme.[13] Маша. Фам! А пока у меня деньги были, – тебе черные волосы нравились. Блондинка! Сегодня же узнаю, какая у тебя милочка. Я ему верила. Весь год была верна. Ущипнуть себя никому не позволила. Да ты помнишь, – каким тебя в игорном доме подобрала? Худой, небритый, пиджачишко на нем коротенький. Стоит дрожит. «Мне, говорит, мадам, отчего-то все холодно». Влюбилась. Обстановку мою в сорок тысяч прожил. Драгоценности проиграл, две шубы продал, одну обезьяньего меха, другую на горностае, сверху жеребенок. Что же ты? Отвечай, хиздрик![14]
Князь (Желтухину). Ты не находишь, что идет сильный дождь?
Желтухин. Н-да, сквозит.
Маша. Ненавижу. Я от тебя не отстану. Высохну, назло чахотку получу. У меня и теперь кровь горлом хлещет.
Желтухин. Перестань чепуху говорить. Гадко. Князь. Маша, а когда мы сходились, помнишь, какие были слова? Маша. Какие слова?
Князь. О чувствах, о возвышенном, чем сердце было полно. Помнишь наш первый романс? Маша, ты жестока. Касатка, ты слишком резко берешь. (Схватывает гитару.) Когда-нибудь поймешь, – я хотел только любви, но я малопрактичный человек. Желтухи н. Всегда до слез прошибет. Маша. Ничему не верю!
Князь. Наш романс. (Запевает фальшивым голосом.)
Маша. Перестань. Положи гитару. Мука моя! Не хочу, все равно не хочу я тебя!
Желтухин. Эх, не так поешь. (Берет у князя гитару и поет тот же романс с большим чувством.) Огнями ресторан сиял, Румынская запела скрипка, И ты глядела в дымный зал С печальной, нежною улыбкой. Я подошел. О, будь со мной, Люби меня. Ты сжала руки. Какою дивною тоской Нам пела скрипка о разлуке. Забудь. Приди. Люби. Живи… И билось сердце странно, сладко… О, вспомни эту ночь любви, Красавица моя, Касатка…
Маша. Господи… Господи…
Князь. Да, в жизни есть красота.
Желтухин (откладывает гитару). А все-таки положение у нас, братцы мои, перпендикулярное.
Князь. Мы можем пойти по дворам и петь.
Желтухин. Действительно. С попугаем билетики вытаскивать на счастье… Эх, Анатолий, Анатолий, голова у тебя фиником, никуда не годится. Нельзя ли нам уехать? Нет ли у тебя какой-нибудь завалящей тетки?
Князь. Тетки? Да, у меня есть одна тетка. Она помещица.
Желтухин. Помещица? Значит, живет в деревне, на всем готовом? Анатолий, едем к тетке! Пусть она нас покормит с недельку, ну, с месяц. Я сейчас в таком положении: как проснусь, так и думаю – все равно пропал, и уж весь день – никакой фантазии. Мне бы с недельку пожить спокойно, я бы вывернулся. Ей-богу, вывернусь и вас вытащу.
Князь. Дай бог памяти, как ее зовут? Варвара Ивановна Долгова. Она всегда была большим чудаком. Добра и гостеприимна. Представь, все время старается поддерживать со мной переписку. Где-то валялось ее письмо, а я до сих пор не распечатал. Решил прочесть в светлую минуту… (Достает письмо.) Абрам, это прежде всего святая женщина!
Желтухин. Ну, тогда нам к ней ехать нечего.
Князь. Почему?
Желтухин. Как же я вдруг приеду к святому человеку? Мне все время будет совестно.
Князь. Ты можешь приехать несколько позже. Я тетушку приготовлю. (Идет к окошку, глядит на промозглую площадь, со вздохом опускается на диванчик.) Представь, живет в старом, наполовину запущенном доме, в нижнем этаже, где темно от кустов сирени и весь день кричат воробьи.
Желтухин (растроганно). Птички… а!
Князь. В комнатах пахнет шалфеем, некрашеные полы, киоты,[15] ходят босые девки. По праздникам приезжают сонные помещики со своими помещицами. Пьют чай в саду, говорят о гусях, о какой-то пшенице или вспоминают прошлое, как дедушка женился на бабушке и какие были праздники и балы. А во втором этаже навалена пшеница, там бегают только мыши, грызут штофные диваны и старую библиотеку. Абрам, все это не так давно было моим родным. Как далеко, как безнадежно все это далеко! Какие там пекутся сладкие пирожки, какие засолы. Какие закаты за рекой! Деревенские песни. Вечером выйдешь в рожь, – пахнет медом, повиликой, булькают перепела, и чувствуешь, что душа без греха. Да.
Маша заплакала.
Там не бывает головной боли и отвращения ко всему. А? Ты о чем, Маша?
Желтухин. Знаешь, Анатолий, ты все-таки свинья.
Маша. Не поеду с тобой никуда.
