и что их ярость вызывается именно этим».
Напомним, что 1927–1928 годы были последними в литературной судьбе Булгакова, когда его произведения сколько-нибудь подробно освещались прессой. Дальше наступило молчание, и лишь фамилия опального писателя изредка мелькала в перечне «подкулачников в литературе» либо «классовых врагов в драматургии». Вполне вероятно, что именно статьи 1925–1927 годов, многочисленные, обильные, уничтожающие и прозу, и спектакли по его пьесам, — и были теми реальными источниками, которые дали Булгакову материал для последующих одиноких размышлений о своих отношениях с «официальной», огосударствленной литературой.
Сам автор, по свидетельству мемуариста, оценивал повесть скромно, несмотря на то что и 5 лет спустя, в 1930 году, «Роковые яйца» все еще пользовались успехом, вместе с фединскими «Городами и годами» были в числе наиболее спрашиваемых книг. В дневнике Э. Ф. Циппельзона 12 июня 1930 года сделана запись о Булгакове: «Между прочим, совершенно не рисуясь, считает, что «Роковые яйца» только проба пера, фельетон. Был, кажется, искренне удивлен, когда, восторгаясь этой вещью, я пророчествовал в будущем огромный успех этому произведению, которое, безусловно, будет неоднократно переиздаваться, и непременно с иллюстрациями талантливых художников» [269].
Представляет немалый интерес, что повести Булгакова, возможно, были органичным откликом на сформулированный на страницах прессы «социальный заказ». Вслед за лозунгом: даешь «красных Толстых» последовал и призыв дать «красных Пинкертонов». «С легкой руки тов. Бухарина, отметившего необходимость создания красного Пинкертона, авантюрный роман начинает возрождаться», — писал в рецензии на роман Н. Карпова «Лучи смерти», вышедший в «Библиотеке приключений», М. Рабинович [270].
В «Роковых яйцах» сюжетным стержнем тоже стал волшебный луч, уловленный профессором Персиковым. Первотолчком к зарождению замысла могли послужить слухи, циркулировавшие во время гражданской войны: «Беженцы клялись, что у союзников имеются ультрафиолетовые лучи, которыми они могут в течение нескольких часов уничтожить и “красных”, и “самостийников”», — вспоминал И. Эренбург о Киеве 1919 года [271].
В повести явственно прослеживаются по меньшей мере три смысловых слоя, тесно связанных друг с другом. Конечно, это повесть фантастическая, повесть-утопия, повесть-сатира. Но не менее заметны и связи «Роковых яиц» с авантюрным романом, приключенческим жанром, сложно переосмысленным. Вспомним характерное высказывание Булгакова, записанное его другом, П. С. Поповым: «Читал очень разнообразных авторов; интерес к Салтыкову-Щедрину соединился с интересом к Куперу». «Роковые яйца», как кажется, и есть та вещь, в которой органично «сплавлены» в одно острая социальность и гротескность Щедрина — с увлекательной фабулой «приключенческой повести».
Главный герой «Роковых яиц», гениальный зоолог Персиков, досконально владеющий своим предметным знанием (что еще и еще раз подчеркивается Булгаковым, отнюдь не боящимся, что читателю «будет скучно», предлагающим и длинные названия ученых трудов профессора, и целый очерк «отряда куриных», и «узкоспециальные» вопросы профессора студентам), открывает «красный луч», дающий невиданный эффект мгновенного созревания, размножения и увеличения в размерах амеб. Перед нами — эволюция, проходящая молниеносными темпами. Одновременно с открытием профессора Персикова начинается куриный мор, уничтоживший всех кур в стране. Зоолога призывают на помощь. Вступают в действие социальные и идеологические мотивировки, рожденные десятилетия назад, но прочно укоренившиеся и в нашем сегодня:
«Я, — говорил Персиков, — не могу понять вот чего: почему нужна такая спешность и секрет?
— <...> вы же знаете, что куры все издохли до единой.
— Ну так что из этого? — завопил Персиков. — Что же вы, хотите их воскресить моментально, что ли?..
— Я вам говорю, что нам необходимо возобновить у себя куроводство, потому что за границей пишут про нас всякие гадости. Да.
— И пусть себе пишут...
— Ну, знаете, — загадочно ответил Рокк и покрутил головой».
Решительность, соединенная с невежественностью, олицетворенная Рокком, дает катастрофический результат. Заметим, что самого Рокка, виновника бесчисленных бедствий и человеческого горя, спасает прежняя, дореволюционная профессия, которой он, в отличие от новой — директора совхоза, — владеет. Вальс из «Евгения Онегина», сыгранный бывшим флейтистом, — то есть «культура» — оказывается в схватке со змеями действеннее, нежели электрический револьвер и пулемет бесстрашных агентов.
Персиков не может вмешаться в затеянный Рокком эксперимент, хотя и предполагает его разрушительные последствия.
«Знаете что, — молвил Персиков. — Вы не зоолог? Нет? Жаль... Из вас вышел бы очень смелый экспериментатор... Да...»
«Очень смелый экспериментатор», но не зоолог, Рокк не сумел отличить яйца змей, крокодилов и страусов от куриных, безграмотность одного человека, завладевшего открытием, стала причиной катастрофы, разразившейся надо всей страной, и причиной гибели гениального ученого.
Но гибель профессора означает и гибель найденного им «луча жизни». «Как ни просто было сочетание стекол с зеркальными пучками света, его не скомбинировали второй раз, несмотря на старания Иванова. Очевидно, для этого нужно было что-то особенное, кроме знания, чем обладал в мире только один человек — покойный профессор Владимир Ипатьевич Персиков». Булгаков сказал о том, что незаменимые люди — есть, задолго до того, как эта мысль, в качестве уже новонайденной, стала наконец укореняться в сознании общества, долгое время убеждаемого в обратном.
И, наконец, еще один важный смысловой пласт повести: Булгаков, с его приверженностью к описанию современных событий в их непременной соотнесенности с «большой» историей, — в сниженном, пародийном варианте будто повторяет в ней путь (и финал) наполеоновского похода. Змеи наступают в «Роковых яйцах» по дорогам, по которым некогда шли на Москву французы.
Эксперимент Рокка происходит в начале августа («зрелый август» стоит в Смоленской губернии), события разворачиваются с невероятной быстротой, в середине августа «Смоленск горит весь», «артиллерия обстреливает можайский лес», «эскадрилья аэропланов под Вязьмою» действовала «весьма удачно» и чуть позже: Смоленск «загорелся во всех местах, где бросили горящие печи и начали безнадежный повальный исход».
Именно в начале августа происходит сожжение Смоленска оставляющими его жителями в войне 1812 года, и так же, как и в Отечественной войне с Наполеоном, нашествие останавливают и морозы.
Но финал «Роковых яиц» откровенно ироничен, о чем сообщает читателю уже заголовок последней главы: «Морозный бог на машине», то есть deus ex machina. Булгаков не скрывает, а, напротив, обнажает художественную неубедительность, «механистичность» благополучной развязки, «хеппи-энда». И тем самым, возможно, в известном нам варианте окончания — скрыто присутствует «память» о том первоначальном финале произведения, который донесли до нас воспоминания современника.
Намеченный уже в «Похождениях Чичикова» и продолженный в «Дьяволиаде» мотив ни с чем не сообразной бумажной власти, мистической и всемогущей, развивается и в «Роковых яйцах». Красноречивая фамилия персонажа, явившегося «с бумагой из Кремля», Рокка, — звучит как зловещее предупреждение о грядущих бедах. Панкрат «сложил руки по швам и, бледнея от страха
