— Верно, черт возьми! Я полагаю, то же самое и у вас. Я чувствую себя отвратительно. Ай-ай-ай — я, должно быть, проспал целую неделю!
— Конечно, вы пропустили по крайней мере три обеда, а я — два. Я был в состоянии выбраться только на ужин.
— Ах, ужин! Скажите, он, как всегда, был поздно?
— Да, как обычно. Мы у себя называем это ужином, хотя я думаю, что в Англии это как раз время обеда, после восьми часов.
— В самом деле! Это плохо. Я припоминаю кое-что из того, что произошло вчера вечером. Вы были со мной вчера, не так ли?
— Конечно, я был с вами вчера. Я дал вам свою визитную карточку.
— Да-да, я помню это. Товарищ оскорбил меня — этот мистер Майнард. Как я припоминаю, он ударил меня по лицу, не так ли?
— Да, это так, именно так он и сделал.
— Если я верно все помню, я обратился к вам с просьбой — не будете ли вы так любезны, чтобы быть моим секундантом?
— Совершенно верно, — ответил довольный Лукас, предвкушая, как он отомстит врагу, причем без всякого риска для себя. — Совершенно верно, и я готов выполнить вашу просьбу, как обещал.
— Благодарю вас, Лукас! Тысяча благодарностей! Но сейчас не время для разговоров. Черт возьми! Я слишком долго спал, но не забыл того, что вчера случилось. Что теперь мне — ждать вызова или вы предпочли бы, чтобы я сам это сделал? Вы ведь видели все, что произошло, и знаете, как надо себя вести.
— Не составит никакого труда написать и послать вызов, — ответил собеседник, который привык всегда действовать в соответствии с «кодексом». — В нашем случае это довольно просто. Вы были серьезно оскорблены этим мистером, или капитаном, Майнардом, как там его зовут? Я слышал, что об этом говорят в гостинице. Вы должны вызвать его на поединок или заставить извиниться.
— Ах, без сомнения. Я сделаю это. Напишите вызов для меня, и я его подпишу.
— Кто может написать это лучше вас? Вызов должен быть написан вашей рукой. Я могу только предъявить его.
— Верно-верно! Черт бы побрал этот алкоголь! После него все, что ты ни делаешь, дается с большим трудом. Но в данном случае я сам должен написать.
И, сев за стол, твердой, совершенно не дрожащей рукой мистер Свинтон написал:
«Сэр — после недоразумения, произошедшего вчера вечером, я, джентльмен, честь которого Вы задели, требую от Вас удовлетворения. Меня устроит поединок или же Ваши извинения. Я оставляю Вам это на выбор. Мой друг мистер Луи Лукас будет дожидаться Вашего ответа.
РИЧАРД СВИНТОН».
— Такое послание подойдет? — спросил экс-гвардеец, вручая лист своему секунданту.
— То, что надо! Коротко и ясно. Я предпочитаю не писать в конце «Ваш покорный слуга». Это звучит примирительно и, вполне вероятно, после этого он сможет извиниться. Где я смогу его найти, чтобы передать это? Если я не ошибаюсь, у вас имеется его визитная карточка? Наверное, там указан номер его комнаты?
— Верно-верно! У меня есть его визитка. Давайте посмотрим.
Подняв брошенное на пол пальто, Свинтон достал из кармана визитную карточку. Там не было номера комнаты, только имя.
— Ничего страшного, — сказал секундант, держа в руке прямоугольник картона. — Положитесь на меня, я найду его. Я вернусь с ответом от этого господина прежде, чем вы успеете выкурить сигару.
Дав такое обещание, мистер Лукас вышел из комнаты.
Мистер Свинтон сидел, курил сигару, и теперь, когда никто его не видел, перестал скрывать свои чувства. На лице его сияла саркастическая ухмылка, достойная Макиавелли.
Сигара была выкурена примерно наполовину, когда послышались шаги мистера Лукаса, спешащего назад по коридору.
На лице ворвавшегося в комнату секунданта было написано, что он принес с собой удивительные известия.
— Ну как? — спросил Свинтон довольно спокойно. — Что сказал наш приятель?
— Что он сказал? Ничего!
— Он обещал послать ответ через друга, я полагаю?
— Он не обещал мне ничего по одной простой причине: я не видел его!
— Не видели его?
— Нет, и вряд ли его увижу. Трус смылся.
— Смылся?
— Да! Уехал в Техас!
— Черт возьми! Мистер Лукас, я вас не понимаю!
— Что тут не понять? Ваш соперник покинул Ньюпорт. Уехал вечерним пароходом.
— Вы соображаете, что говорите, мистер Лукас? — вскричал англичанин, притворно удивляясь. — Определенно, вы несете чушь.
— Ничего подобного, ручаюсь вам. Клерк сообщил мне, что ваш соперник оплатил счет за гостиницу и уехал на одном из гостиничных экипажей. Кроме того, я встретился с кучером, который отвез этого господина и только что вернулся. Он сказал мне, что подвез Майнарда и помог ему донести багаж до парохода. С ним был еще один человек, с виду иностранец. Можете убедиться сами, сэр, что он уехал.
— И он не оставил никакого сообщения или адреса, чтобы я смог его разыскать?
— Ничего, я ничего об этом не слышал.
— Черт побери!
А в это время тот, о ком они так возбужденно говорили, стоял на палубе парохода, стремительно рассекающего океанскую гладь, оставляя за собой пенный след. Капитан Майнард стоял на корме рядом с матросами и пристально глядел на огни Ньюпорта, постепенно тающие вдали.
Он был сосредоточен на одном из этих огней, на том, который мерцал на самой вершине холма — Майнард знал, что это свет южных окон «Океанхауза». Он, конечно, не знал о том, что сейчас говорят о нем в этом улье, иначе он раскаялся бы в своем поспешном отъезде. О том деле, которое позвало его в дорогу, он тоже не думал. Он был грустен и полон сожалений. От этих сожалений его не могло отвлечь даже желание участвовать в священной борьбе за Свободу. Розенвельд, стоявший рядом, заметил тень на лице друга и без труда догадался о ее причине.
— Ну, Майнард, — сказал он шутливым тоном, — я надеюсь, ты не будешь винить меня в том, что я заставил тебя уехать? Я вижу, что ты кое-что оставил здесь!
— Кое-что оставил здесь? — удивленно переспросил Майнард, прекрасно понимая, о чем речь.
— Конечно, оставил! — шутливо продолжил граф. — Разве ты можешь, пробыв в каком-то месте целых шесть дней, не оставить после себя возлюбленную? Ты известный повеса!
— Ты все неправильно понял, граф. Уверяю тебя, нет у меня там никого…
— Ну ладно, ладно! — прервал его революционер. — Если даже у тебя была возлюбленная, пусть она останется воспоминанием. Теперь твоей возлюбленной будет сабля. Думай об этом роскошном будущем. В тот момент, когда твоя нога ступит на европейскую землю, ты примешь командование армией студентов! Так решил комитет. Прекрасные товарищи, эти немецкие студенты, ручаюсь тебе: истинные сыновья Свободы — в духе Шиллера, так сказать. Они пойдут на все, лишь бы победить деспотизм. Мне жаль только, что не я буду командовать такими ребятами.
Слушая эти проникновенные слова, Майнард постепенно стал забывать Ньюпорт и Джулию Гирдвуд.
— Наверное, все это к лучшему, — рассуждал он, пристально глядя на след, оставляемый пароходом на водной глади. — Даже если бы я смог ее завоевать, что весьма сомнительно, она не подошла бы мне в жены; это совсем не то, что мне сейчас надо. Конечно, я ее больше не увижу. Но не свет же на ней клином сошелся, как говорится. Настоящее счастье ждет меня впереди, и оно дороже тех бриллиантов, которые так ценятся здесь!
Пароход, на котором плыли капитан Майнард и его друг, еще не обогнул мыс Джудит, чтобы выйти из Наррагансетта, а имя нашего героя уже было у всех на устах, и говорили о нем с презрением. То, как он публично оскорбил чужестранца-англичанина, видели несколько джентльменов, и слух быстро разнесся по всему отелю. Конечно, все ожидали вызова и поединка со стрельбой из пистолетов. Другого исхода никто не мог себе представить. Поэтому известие о том, что обидчик ускользнул, было воспринято с удивлением, и этому сразу нашлось объяснение, отнюдь не лестное для Майнарда.
Известие было неприятно многим. Майнарда почти никто не знал, однако газеты писали о нем в связи с Мексиканской войной. Из этого следовало, что он служил в американской армии. Его соперник (о чем все тоже быстро узнали) — служил в английской, и эта неприятная история задевала национальные чувства сограждан капитана.
— В конце концов, — говорили некоторые, — Майнард не американец!
То, что он трус, можно было оспорить тем, что он целый день оставался в гостинице, дожидаясь дуэли, но противник послал свой вызов после того, как Майнард уехал. Свинтон не замедлил оправдать свою задержку — демонстрируя стыд, он все же пояснил, что был накануне пьян и весь день мучился похмельем.
Поскольку о письме Розенвельда, казалось, никто не знал, приговор общества был таков: герой С… — как называли его в свое время газеты — опозорил свое имя, удрав с поля боя.
В то же время не все объясняли его поспешный отъезд трусостью, были те, кто верил в Майнарда и подозревал, что у него могла быть другая причина для отъезда, правда, никто не знал этой причины.
