один европеец, другой иранец — и здороваются по-английски. Иранец говорил по-английски так, что можно было подумать, что он англичанин. Я крайне удивился и, сделав вид, будто что-то рассматриваю, стал прислушиваться к их разговору. Иранец спросил:
— Ну, так как?
— Все улажено, — ответил англичанин, — тридцать тысяч туманов уже передано садр-азаму.
Он назвал и другую сумму, которую дали еще какому-то государственному лицу, но я не расслышал.
— Завтра его величество шах изволит поставить подпись.
На этом они расстались. Англичанин ушел. Я очень внимательно смотрел на иранца и спрашивал себя, где это он мог так хорошо овладеть английским языком. Заметив мой взгляд, он спросил:
— Земляк, что ты на меня уставился с таким удивлением?
— Мое удивление вызвано вашим разговором. Мне очень понравилось, как хорошо вы говорите по-английски.
— Разве вы знаете европейские языки?
— Да, немного.
Тогда он спросил меня по-английски, я ответил. Он в свою очередь подивился моему знанию языка и спросил:
— Куда изволите идти?
— Мы идем обедать в лавку, где торгуют челавом.
— В таком случае прошу вас — будьте моим гостем.
— Очень благодарен, но лучше сделайте любезность — укажите мне хорошую лавку и сами отобедайте со мной, я вам буду крайне признателен.
Мой новый знакомый привел меня в лавку, которая действительно была чище и опрятнее тех, что мне довелось видеть в Тифлисе. Между нами завязалась беседа, и я спросил:
— Скажите, что это был за англичанин и о чем он говорил?
— Это агент одной английской компании. [100] Он приехал в Тегеран получить концессии и подряды на производство горнодобывающих работ. Теперь он говорит, что дело вышло и он получил концессии. Он сказал, что дал господину садр-азаму «для подмазки» тридцать тысяч туманов. Доля шаха мне неизвестна.
— Где вы научились английскому языку? — полюбопытствовал я.
— Одно время я жил в Бомбее, там я выучил язык.
После обеда по долгу вежливости я предложил ему пойти ко мне побеседовать. Он согласился, и мы отправились на мою квартиру.
Во время разговора он поинтересовался, как меня зовут, откуда я родом и с какой целью путешествую.
— Я иранец по происхождению, — ответил я, — родился в Каире, зовут меня Ибрахим. Я выехал из Каира с целью посетить святой Мешхед, а уж оттуда, просто путешествуя, прибыл в этот город. А как вас зовут и откуда вы?
— Меня зовут Хасан Кермани, но более я известен под именем Мешеди Хасан.
— Надеюсь, что вы не оставите меня в эти несколько дней моего пребывания здесь и не лишите вашего гостеприимства?
— Разумеется, с удовольствием. Но скажите, какие у вас дела в Тегеране?
— Определенного дела у меня нет. Все сводится к тому, что я хочу добиться аудиенции у нескольких министров и представить им мои соображения. Однако не знаю, в чьих руках ключ от этой запертой двери, и недоумеваю, где найти посредника, чтобы добиться цели.
— Вы хотите подать какое-нибудь прошение?
— Нет. Я хочу лично с ним встретиться и побеседовать.
— Как это сделать, право не знаю, — заметил он. — Если бы требовался посредник, чтобы подать прошение по какому-нибудь делу, этому можно было бы помочь. Но такого человека, который взял бы вас за руку и отвел на прием к министру, я не знаю.
— А что это за человек, который может быть полезен при подаче прошения, и как его зовут?
— Вам нет надобности знать ни имени его, ни кто он. Это мой хороший товарищ. Все министры и государственные деятели с ним очень считаются. В нашей стране посредничество — обычное дело. Если кому-нибудь в Тегеране нужен в деле посредник, он обращается ко мне. Я, взяв с него десять-двенадцать туманов, передаю их тому человеку, а он уж устраивает дело. После завершения — десятая часть суммы поступает мне.
— Друг, — сказал я, — я дам тебе два тумана и тому человеку столько, сколько ему положено. А дело труда не составит: я хочу, чтобы ты только показал мне этого человека.
— Хорошо, согласен. Но сначала следует известить его, и, если он не откажется, завтра пойдем к нему. Я уверен, что он согласится. Это хороший человек, к тому же турок и любит всех турков. [101] Он весел, остроумен и спесивость, по его убеждению, тот же грех, что и кощунство.
С этими словами господин Мешеди Хасан Кермани удалился. На следующий день в четыре часа он снова наведался и сказал:
— Я видел этого посредника и уладил дело. С богом, пойдемте!
С этими словами мы отправились. Шли мы долго и, наконец, достигли узкой и темной улочки. Во мне зашевелились смутные опасения, и я подумал, что напрасно не взял с собой Юсифа Аму. Но, положившись на бога, я пошел дальше, и мы достигли конца улочки.
Мой спутник постучался в какую-то дверь, она открылась. На пороге стоял старик лет семидесяти в войлочной шапке, обмотанной повязкой. У него было темное лицо и рыжая крашеная борода. Заметно было, что он немало повидал в жизни горя. Зубы у него все выпали, полупотухшие глаза глубоко запали. Его грязная одежда не поддавалась никакому описанию — невозможно было разобрать, какой первоначальный цвет имела материя этого одеяния.
— Хаджи-хан изволили прибыть? — осведомился Мешеди Хасан.
— Да, пожалуйте. Он ждет вас.
Только мы вступили на лесенку, ведущую в комнату, в нос мне бросился запах водочного перегара. Можно было подумать, что прихожая дома не подметалась со времен великого Ноя; это была настоящая свалка мусора.
Мы переступили порог комнаты, старик поднял занавеску, и я вдруг увидел небезызвестного хаджи муллу Мухаммада Али, который с важностью восседал в центре помещения. Узнав друг друга, мы оба оторопели. Забыв в рассеянности даже поздороваться, я смог лишь невнятно пробормотать:
— Братец, сколько лет не встречались! Не ожидал увидеть тебя ханом!
Он тоже был потрясен, но при своей редкой находчивости нашелся быстро и громко воскликнул:
— Добро пожаловать, Ибрахим-бек, добро пожаловать! Проходите, проходите!
Он поднялся с места, пожал мне руку и обнял меня. Но я все еще не мог говорить; он один продолжал сыпать какие-то персидские фразы, и хотя я пытался заставить его сесть, но он все равно поднимался.
В конце концов, как-бы поглаживая бороду, он перекрыл рукой рот и незаметно шепнул мне, чтобы я ради его жизни ничего
