И его небольшая квартира, и его родной очаг с Ликой, – этой верной подругой, заботливой женой и очаровательной женщиной, которую после семи лет он еще более любит и более влюблен в нее, чем прежде, и которая, казалось, тоже еще сильнее чувствует счастье близости и верного и влюбленного друга, – вся обстановка, все привычки, словом – все, все казалось ему таким необходимым, дорогим и близким, добытым после бродяжной жизни необеспеченных правильным заработком интеллигентных людей, что Валерию Николаевичу казалось бесцельной подлостью с его стороны лишить семью удобств…
И он снова обиженно воскликнул:
– А ты: уходи! Нечего сказать… совет!
– Так оставайся…
– К сожалению, должен… Понимаешь: должен! Ты, небось, не уходишь?
– Еще бы… И не думаю.
– И не думаешь!.. Или твой хомут такая прелесть?
– Такой же, как твой, дружище… И атмосфера такая же, как и твоя… И мне приходится фарисействовать, как и ты… И я, Валерий Николаич, такой же, как ты! Только не такой красивый здоровяк, как мой благородный друг, и… знаешь ли еще что? – с насмешкой прибавил Иван Иванович.
– Что?
– Меня называют ретроградом-чиновником, а тебя… либералом. Ты по временам любишь «поманиловствовать» [3] о том, что было бы, если бы ничего не было, а я… помалчиваю, делаю, что велят – а ты знаешь, что иногда велят? – и получаю столько же, что и ты… Ну, а теперь… я тебе скажу, куда идти…
– Куда?
– К Лидии Антоновне!
– Зачем?
– Попроси ее разрешения послать за партнерами… Винтить пора. Право, полезнее, чем сотрясать воздух.
Несколько сконфуженный вошел Валерий Николаевич в спальную.
Дети уж были уложены, и Лика сидела за книгой.
– Ну что, милый, доспорились?
– Иван Иванович совсем закис, Лика, и только хихикает…
– А что?.. Да ты присядь, Валерий… О чем вы спорили?
– Да он не понимает, что можно возмущаться… Можешь себе представить, Лика?
И, присевши к Лике, Привольев поцеловал ее руку.
– Чего от него ждать… Сухой формалист и больше ничего!
– А говорит: уйди!
– Пусть он сам уйдет с своего места, – возмущенно сказала Лика. – Ты по крайней мере людям не вредишь, Валерий. Ты у меня ведь независимый… На сделки с совестью не пойдешь…
– Ну, положим, Лика!
– Что положим?.. Что ты хочешь сказать, Валя? – спросила Лика, сдерживая волнение.
– Я только что рассказывал Ивану Ивановичу, Лика…
– Напрасно считаешь его твоим другом. Хорош друг: «уйди». Что ж подало ему такой глупый совет?..
– Да ты не волнуйся, Лика… Не волнуйся, милая… Ну, ты ведь меня знаешь…
– Еще бы не знать своего хорошего?
– Ну, я говорил о неприятностях в правлении… Говорил, что бросил бы правление… Ну, конечно, если бы получил другое и лучшее место! – прибавил Валерий Николаевич, боясь огорчить свою Лику.
– Милый!.. Я знаю, как ты всех нас любишь и как мы тебя любим. Я первая сказала бы: уйди, если бы везде таким людям, как ты, не было подчас тяжело… Это вот только Ивану Ивановичу везде легко, а ты… Так уж лучше оставаться там, где тебя знают и ценят все-таки тебя… Разве не так?
– Умница ты моя. Конечно, так!
– Они с тобою подлость сделали… большую подлость! – горячо и возмущенно говорила Лика. – Обманули с наградными. Я понимаю твое раздражение порядочного человека. Но бог с ними!.. Плюнь на них!.. Без этих денег ведь мы не пропадем!.. Живем же мы с тобою и не нуждаемся… Я счастлива… Ты ведь тоже, кажется, немножко любишь свою Лику?
Любит ли он?
И вместо слов Привольев обнял жену.
– Дети у нас прелестные. Все у нас, слава богу, мирно и хорошо! – радостно говорила Лика, улыбаясь. – Так не тревожься, мой милый… Не мучь себя напрасными и незаслуженными упреками… Помни, что хорошие люди в таких условиях, в каких мы живем, приносят большую пользу уже потому, что на их местах могли быть нехорошие люди… Разве ты не согласен?..
Еще бы не согласен! Ведь Лика говорит так умно и убедительно, что часто думает и он. Недаром же он возмущается и все-таки сам не делает ничего, что заставило бы его покраснеть.
И Валерий Николаевич уже совсем успокоился и, обрадованный, что Лика по-прежнему считает его если не героем, то во всяком случае честным общественным деятелем, принимающим участие в разных благотворительных обществах вместе с Ликой, горячо и восторженно сказал:
– Ты такая… такая прелестная, моя умница… И как я счастлив…
И через минуту весело проговорил:
– А на Ивана Иваныча ты не сердись, Лика… Он так посоветовал… Верно, думал, что у меня есть другое место… А потом, напротив, советовал не уходить, точно я в самом деле идиот и злодей перед тобою и детьми, что мог бы вас сделать нищими… Не сердись… Лика, на него… Он хоть и воображает, что очень умен, а… Но все-таки он в сущности добрый.
– Он и не стоит того, чтобы сердиться… Бог с ним!..
– И уж знаешь ли что?
– Что хочешь, милый?
– Я пошлю за двумя партнерами…
– И отлично… Но не заигрывайся, Валя. Тебе вредно.
– Конечно, в двенадцать окончим. А ты что будешь делать, Лика?
– Дома останусь… По крайней мере почитаю. А на неделе три собрания… И мы везде должны быть…
В первом часу партнеры сели ужинать.
Хозяин с обычным вниманием отнесся к скромному ужину, умело и хорошо приготовленному и поданному благодаря заботам Лики, и, когда выпил несколько стаканов вина и раскраснелся, он поговорил о долге, об обязанностях общественных людей делать хоть маленькие дела, памятуя о больших, и не оставлять своих постов, хотя бы и встречались на них тернии.
Иван Иванович, выигравший десять рублей, не перебивал друга, не вставлял ехидных примечаний и не заводил спора. Он скромно помалчивал и усердно потягивал красное вино.
А Лика взглядывала на мужа блестящими ласковыми глазами и думала:
«И какой же он добрый и хороший человек, и как я его люблю!»
1901
О, да! О да! (нем.)
…и потом повинтить хоть до утра… – то есть проиграть до утра в винт. Винт – разновидность карточной игры.
«Поманиловствовать» – образовано от ставшего нарицательным имени героя «Мертвых душ» – Манилова.
