— Для Нового-то года! — прибавила бабушка.
— Не понимаю… — начал папаша.
Но тут снова раздался звонок.
— Верно, Рублевы! — сказал папаша.
Раздался второй звонок.
— Верно, Кредитовы! — сказала мамаша.
Произошло маленькое движение. Дедушка и бабушка выпрямились, родители двинулись к выходным дверям, старшая сестрица таки ухитрилась, что и на ее личико хватило местечка в зеркале, в котором отразились быстро повернувшиеся к нему разнообразно убранные головки тетенек, дяденьки обдернули на себе лацканы, поправили галстуки, а у кого были усы, те разгладили и усы.
Средние братец и сестрица воспользовались этим движеньем, чтобы сначала высунуть друг другу языки, а затем поддать друг другу в бока, за какое неприличие старший братец счел необходимым наградить их равносильными пинками, что, надо отдать ему справедливость, он исполнил мастерски.
Меньшой братец был оставлен, отошел к окну, стал глядеть на улицу и опять задумался.
Долго он тут простоял и продумал, никем не замечаемый за спущенными оконными занавесками.
Собравшееся около стола под новою яркою скатертью общество весело и шумно разговаривало. То и дело дребезжал смех дудушки, за которым непосредственно дребезжащим эхом доносился смех бабушки, неумолкаемо звенели голоса тетенек и их приятельниц Рублевых, раздавались более резкие и более полные ноты из замечаний дяденек и их приятелей Кредитовых, веские, хотя смягченные ноты из беседы родительниц и все покрывающие басовые ноты из беседы родителей.
Из ближнего угла доносился раздраженный шепот.
— Дура! — шептал средний братец.
— Дурак! — шептала средняя сестрица.
— Моська!
— Обезьяна!
Суетливая езда и ходьба на улице прекратились. Изредка только проезжал извозчик с пустыми санками или проходила, пошатываясь, какая-нибудь темная фигура. Звезды все так же ярко сверкали на прозрачном голубом небе, белый город, испещренный огненными точками, представлял все ту же великолепную панораму.
Шумно поднялись все с мест, раздались перекрестные восклицанья, поздравленья, пожеланья, поцелуи.
Часы прогудели двенадцать.
— Вот это тебе, а это тебе, а это тебе, — начал дедушка, оделяя внучат подарками. — А где ж меньшой?
— Верно, заснул где-нибудь, — сказала бабушка.
Все стали искать меньшого и нашли.
Старшая сестрица привела его за руку и поставила перед дедушкой, который сидел на диване, обложенный свертками.
— Ах, ты, соня! — сказал дедушка, ущипнув его за щеку. — Ведь ты проспал коня! Погляди-ка, каков конь!
И дедушка, развернув сверток, показал коня.
Конь, действительно, был кавалергард-кавалергардом! Просто загляденье!
— Что ж ты? Еще, видно, не проснулся, дружище, а? Совсем неподвижный стоишь?
Дедушку, видимо, волновала эта неподвижность: он дарит такого коня внучку, а внучек словно и не чувствует!
— Ты спишь, а?
— Нет, — отвечал меньшой, принимая в руки подарок.
— Хорош конь?
— Хорош.
— Нет, ты спишь!
— Проснись же! — сказала бабушка с укором.
— Проснись! — сказал внушительно папаша.
— Ну, вот тебе еще бархатный кафтан, — продолжал дедушка, накидывая этот кафтан на стоящую перед ним фигурку. — Ну, что ж? Или не нравится? Пойдем-ка к зеркалу, посмотрись!
Дедушка подвел меньшого к зеркалу, и меньшой посмотрелся.
— Поведи-ка рукою — атласисто?
Меньшой повел рукою и проговорил:
— Атласисто.
— Не понимаю, что с ним сделалось! — сказал папаша.
Старшая сестра, стараясь пробудить в нем сознание, даже стала на колени около него и слегка его потормошила, приговаривая:
— Благодари же милого дедушку! Благодари!
И подтолкнула его к милому дедушке.
Он машинально приложился к морщинистой щеке.
— И бабушку! — учила старшая сестрица.
Он так же машинально приложился к другой морщинистой щеке.
В темных глазах его выражалась какая-то тревога; он крепко сжимал в руках дареного коня.
Дедушка, ожидавший восторга и любивший шумные проявления восторженных чувств, был, очевидно, разочарован в своих ожиданиях. Он несколько омрачился и оперся руками на диван, приготовляясь встать и уйти в столовую, куда уже почти все перешли, как вдруг меньшой проговорил:
— У Федьки нет коня!
— Что? — спросил дедушка.
— Что? — спросила бабушка.
— У Федьки нет коня!
— Какой Федька? — спросил дедушка.
— Это он говорит про одного мальчишку, — бойко вмешалась средняя сестрица. — Есть такой мальчишка Федька… Оборванный… Он говорит, что у него нет коня…
— А! Ну, конечно, у него нет коня!
— Я хочу, чтобы у него был конь!
— Что?
— Что?
— Я хочу, чтобы и у него был конь!
— Не понимаю, что городит этот глупый мальчик! — проговорил с неудовольствием папаша.
Бойкая средняя сестрица опять выступила с пояснением.
— Когда мы ходили с мамашей, — начала она, — покупать по дешевой цене коробки на конфеты к коробочнику — к тому, что делает коробки, — так мы там видели мальчишку Федьку…
— Почему ты знаешь, что этот мальчишка — Федька? — строго прервал папаша.
— Его так кликали там… Он худой, как кость… И на нем рубашка черная-черная… такая, как чернила… И шея у него тоненькая, как ниточка… И он босой… и ноги тоже черные… и как березовая кора…
— И от него так нехорошо воняет, — вмешался средний братец, который никак не мог допустить, чтобы другие рассказывали, а он молчал. — Я не мог…
— Полноте болтать глупости! — перебил папаша.
И, обратясь к дедушке, сказал:
— Пойдемте в столовую, папенька!
Меньшой, у которого в то время, как бойкая средняя сестрица очерчивала портрет Федьки, по лицу пробегали какие-то тени, а темные глаза расширились и увлажнились, повторил опять:
— Я хочу, чтобы у него был конь!
— Иди-ка лучше спать! — не без суровости произнес папаша.
— Нельзя, чтобы у всех были кони! — мягко и наставительно заметила сестрица и хотела взять его за руку.
Но он вырвал у нее свою руку. Темные глаза с тоскою перебегали по окружающим его лицам.
Ни одно не выражало сочувствия его желанью доставить и Федьке коня!
— Я хочу…
— Полно, полно! — произнес папаша тоном, не допускающим возражений.
— А когда он таков, — сказала бабушка, которую тоже несколько омрачило разочарованье, постигшее дедушку, — так мы отдадим его коня этому Федьке… А?
Лицо меньшого мгновенно озарилось, и темные глаза засияли, точно его вдруг навели на настоящую дорогу среди темного леса, где он мучительно блуждал.
Он протянул коня бабушке.
— Может, и бархатный кафтанчик тоже Федьке? — не без горечи заметил дедушка.
Он схватил со своих плеч бархатный кафтанчик и протянул его дедушке.
— Дедушкин-то подарок! — тихо вскрикнула старшая сестрица.
Старший братец только пожал плечами и улыбнулся, как бы желая сказать: «Чего ж вы от него хотите!»
— Пошлите Григорья за Федькой! — сказал дедушка.
С минуту длилось молчанье. Все ожидали раскаянья.
Раскаянья не было и признака!
— Ах, ты, затейник! — проговорила, наконец, бабушка. — Пойдем-ка чай пить…
— А?.
— Пойдем, пойдем…
Затейник громко заплакал.
— Приказываю тебе: утри глаза и иди за бабушкой! — сказал папаша.
— Перестань, — сказала старшая сестрица, — все на тебя смотрят…
— Если под Новый год отдать коня, то целый год будешь всех своих коней отдавать! — предостерегла средняя сестрица.
— Что тебе за дело до Федьки? — вмешался средний братец, ни за что не хотевший уступить сестрице поле красноречия.
— Если ты под Новый год будешь плакать о Федьке, — перебила средняя сестрица, — то целый год будешь о нем плакать!
Этот «глупый каприз», как называл папаша, привлек всех из столовой. Все окружили плачущего затейника, гладили его по голове, целовали, давали совет успокоиться, приводили разные назидательные примеры плачущих мальчиков.
Мамаша сказала:
— Не огорчай нас своими капризами и будь умницей, — отерла ему глаза и повела за чайный стол.
— А это показывает доброе сердце! — сказал один Рублев, усаживаясь в кресле и набирая себе печенья.
— Но служит, в то же время, и признаком увлекающегося характера, — сказал один Кредитов, наливая сливок в чай, — а увлечения…
— Воспитанье все это сгладит! — успокоительно заметил второй Рублев.
— А главное, жизнь покажет, что всему необходима своя мера! — заметил второй Кредитов.
— Все это пройдет! — говорил дедушка на другом конце стола. — Мало ли каких затей не бывает в ребячестве! Я вот, когда был таким, как он, залез раз в овин и не хотел оттуда выходить!
— В овин!
— Да, да, в овин, в копоть! А потом и прошло! Теперь уж не залезаю! Хе-хе-хе!
