Он пренебрегал своими обязанностями или же выполнял их слишком равнодушно, а может, избирателей, которые бывали у него, шокировал вид его каминной доски. Так или иначе, он не прошел в парламент, но когда его друг Чарльз, принявший это поражение близко к сердцу, поспешил изъявить свое сочувствие, он нашел Джона в отличном расположении духа и вынужден был заключить, что бедняга просто еще не осознал всю серьезность случившегося.
А дело в том, что Джон побывал в тот день на Барнской пустоши неподалеку от Лондона и нашел под кустом утесника изумительный железный обломок. Он был почти такой же формы, как зеленое стекло — массивный и округлый, но такой тяжелый, черный и холодный, что Джон был уверен в его неземном происхождении: это либо осколок погасшей звезды, либо частица испепеленной планеты. Он оттягивал карман; даже каминная доска, казалось, прогибалась под его тяжестью; от него веяло космическим холодом. И все же этот метеорит стоял теперь здесь, совсем близко от зеленого стекла и фарфоровой звезды.
Переводя взгляд с одного предмета на другой, молодой человек испытывал мучительное, неодолимое желание обладать еще более чудесными сокровищами. Теперь он почти все силы отдавал поискам. Если бы не жгучая жажда новых находок и не твердое убеждение, что однажды какая-нибудь свалка щедро вознаградит его, то от бесконечных разочарований, не говоря уж об усталости и насмешках, у него бы опустились руки. Вооружившись сумкой и палкой с раздвижным крюком на конце, он исследовал земляные кучи, шарил в зарослях кустарника; прочесывал узкие тропинки и проходы между стенами, где, как он знал по опыту, попадаются выброшенные предметы. Его требования повысились, и вкус стал более изощрен, а следовательно, участились разочарования, но всегда какой-нибудь проблеск надежды — какой-нибудь причудливый осколок стекла или фарфора — манил его в неизведанную даль. Проходил день за днем. Он был уже немолод. Его карьера — то есть его политическая карьера — осталась в прошлом. Знакомые перестали навещать его. Он был так молчалив, что было бы бессмысленно приглашать его на обед. Он никогда не говорил о своих подлинных устремлениях; по поведению окружающих было ясно, что они его не поймут.
Теперь он сидел, откинувшись на спинку кресла, и смотрел, как Чарльз, сам того не замечая, поднимает один за другим камни с каминной доски и резко ставит их на место, чтобы придать больший вес своим словам о политике правительства.
— В чем была настоящая причина, Джон? — неожиданно спросил Чарльз, повернувшись к нему. — Почему ты все бросил? Почему у тебя вот так сразу опустились руки?
— У меня не опустились руки, — ответил Джон.
— Но теперь-то у тебя нет никакой надежды, — отрезал Чарльз.
— Вот тут я с тобой не согласен! — возразил Джон, и в голосе его прозвучала убежденность.
Чарльз посмотрел на него, и ему стало не по себе; в голову полезли чудовищные сомнения; у него было такое чувство, что они говорят о разных вещах. Пытаясь как-то развеять ужасное, гнетущее настроение, он огляделся, но царивший в комнате беспорядок еще больше расстроил его. Что это за палка и какая-то старая сумка на гвозде? А эти камни? Он снова посмотрел на Джона и застиг пристальный и невидящий взгляд, устремленный вдаль. Совершенно ясно, что его нельзя даже выпустить на трибуну.
— Красивые камешки, — бодро произнес Чарльз и, сославшись на деловое свидание, покинул Джона — навсегда.
