Без десяти семь явились первые гости. Женщины в черном, покрытые большими платками, подходили с печальным видом. Мужчины чувствовали себя точно связанными в суконных куртках, но держались проще и шли попарно, толкуя о делах.
Дядя Шико с женой растерянно встречали их, убитые горем, и, подойдя к первой группе, вдруг оба начали плакаться. Они объясняли, что случилось, рассказывали о своем затруднительном положении, предлагали гостям стулья, хлопотали, извинялись, из кожи лезли, доказывая, что на их месте всякий бы так поступил, и говорили без умолку, не давая никому вставить слово.
Они переходили от одного гостя к другому.
— Мы и сами никак не думали, что он столько протянет. Просто не поверишь!
Гости, поняв, что церемония не состоится, озадаченные, разочарованные в своих ожиданиях, не знали, что им делать, и расселись где пришлось. Некоторые собрались уходить. Но дядя Шико удержал их:
— Мы все-таки заморим червячка. Напекли пышек, так не пропадать же им.
Лица гостей просветлели при этих словах. Послышался негромкий говор. Двор понемногу заполнялся народом; прибывшие первыми сообщали новость остальным. Гости перешептывались. Узнав, что будут пышки, все оживились.
Женщины входили посмотреть на умирающего. Подойдя к постели, они крестились и, пробормотав молитву, уходили. Мужчины, менее падкие на такие зрелища, только заглядывали в окно, которое было теперь открыто.
Тетушка Шико объясняла:
— Вот уже два дня так, ни взад, ни вперед, ни хуже, ни лучше. Хрипит, будто насос без воды.
После того как поглядели на умирающего, пора было и закусить. Но кухня не могла вместить всех сразу, и потому стол вынесли во двор и поставили перед дверью. Четыре дюжины пышек, румяных и аппетитных, привлекали все взоры, покоясь на двух больших блюдах. Каждый торопился протянуть руку за пышкой, боясь, что на его долю не хватит. Однако четыре штуки даже остались.
Дядюшка Шико говорил с полным ртом:
— Если б он нас видел, папаша-то, вот бы расстроился! При жизни охотник был до пышек.
Толстый шутник-крестьянин отозвался:
— Ну, теперь уж он больше не попробует пышек. Каждому свои черед.
Это замечание ничуть не опечалило гостей, а, наоборот, развеселило. Теперь был их черед есть пышки.
Тетушка Шико, огорченная большими расходами, то и дело бегала в погреб за сидром. Кувшины быстро пустели. Все смеялись, говор стал громче, поднялся даже крик, как бывает на пирушках. Вдруг старуха крестьянка, которая осталась около умирающего из жадного любопытства и страха перед тем, что вскоре предстояло ей самой, высунулась из окна и пронзительно закричала:
— Помер! Помер!
Все замолчали. Женщины быстро встали из-за стола и побежали смотреть.
И в самом деле старик умер. Он перестал хрипеть. Мужчины переглядывались и опускали глаза, чувствуя себя неловко. Ведь еще и пышки не успели доесть. Вот уж нашел время, нечего сказать!
Супруги Шико больше не плакались. Все было кончено, и они успокоились. Они твердили:
— Мы так и знали, что это недолго протянется. А если бы он помер нынче ночью, никакого бы беспокойства не было.
Ну да все равно, теперь кончено. Похоронят его в понедельник, вот и все, и опять будут есть пышки — ради такого случая.
Гости ушли, разговаривая о совершившемся событии, довольные тем, что присутствовали при нем и заморили червячка.
А когда муж с женой остались одни, с глазу на глаз, жена сказала, озабоченно морща лоб:
— Опять придется печь четыре дюжины пышек! Не мог уж помереть нынче ночью!
Муж, покорный судьбе, ответил:
— Ну что ж, ведь это не каждый день бывает.
Напечатано в "Голуа" 6 января 1884 года.
