2. УЛИЧНАЯ РЕВОЛЮЦІЯ
Разъ лѣтомъ въ 1894 году меня разбудилъ датскій писатель Свенъ Ланге; онъ вошелъ въ мою комнату на улицѣ Вожираръ и сказалъ:
— Въ Парижѣ вспыхнула революція.
— Что!? Революція!?
— Студенты хозяйничаютъ въ городѣ, вышли бунтовать на улицу.
Мнѣ хотѣлось спать, я былъ золъ и сказалъ:
— Выставьте пожарную кишку на улицу и облейте молодцовъ.
Но Свенъ Ланге былъ на сторонѣ студентовъ, поэтому ушелъ, разсердившись.
Причина, изъ-за которой студенты принялись «хозяйничать», была слѣдующая.
Извѣстное общество «Четырехъ изящныхъ искусствъ» устраивало балъ въ увеселительномъ заведеніи Moulin Rouge. Четыре дамы, которыя должны были олицетворять на этомъ балу изящныя искусства; явились почти голыми, — только вокругъ таліи у нихъ были шелковые пояса. Парижская полиція терпѣлива и ко всему пріучена, но тутъ вмѣшалась, балъ былъ запрещенъ, а учрежденіе закрыто. Художники протестовали; студенты Латинскаго квартала поддержали ихъ, и скандалъ разросся.
Спустя нѣсколько дней, по бульвару Сенъ-Мишель шелъ небольшой полицейскій отрядъ. Передъ однимъ изъ многочисленныхъ кабачковъ сидѣло нѣсколько студентовъ, они язвительно подсмѣивались и подзывали патруль. Парижская полиція терпѣлива и ко всему пріучена, но тутъ одинъ изъ полицейскихъ разозлился, — онъ схватываетъ тяжелую каменную спичечницу, стоящую на одномъ столикѣ на бульварѣ, и швыряетъ въ зачинщика. Онъ цѣлитъ очень неудачно: спичечница, разбивъ окно, влетаетъ въ кабачокъ и попадаетъ въ голову ни въ чемъ неповинному студенту, да такъ, что несчастный убитъ на мѣстѣ.
Изъ-за этого-то студенты и «хозяйничаютъ» теперь.
Когда Свенъ Ланге ушелъ, я всталъ и вышелъ. На улицѣ неспокойно, множество народу, конная и пѣшая полиція. Протискиваюсь, добираюсь до своего ресторана; послѣ завтрака закуриваю сигару и направляюсь домой. Но толпа уже выросла и давка усилилась. Охранять порядокъ явилась теперь національная гвардія — пѣшая и конная. Когда она показалась на бульварѣ Сенъ-Жерменъ, толпа съ крикомъ начала бросать въ нее камнями. Лошадей невозможно было удержатъ, онѣ фыркали, становились на дыбы. Толпа ломала асфальтъ на улицѣ и швыряла имъ.
Какой-то господинъ, возмущаясь, спросилъ меня:
— Время ли теперь курить сигару?
Я отвѣтилъ, что не французъ, и не догадываюсь, какая мнѣ предстоитъ опасность, — и это мнѣ извинительно.
Но онъ кричитъ въ изступленіи:
— Революція! Революція!
Тогда я бросилъ сигару.
Теперь уже поднялись не одни студенгы и художники, — со всѣхъ концевъ Парижа стекались лацарони, разные праздношатающіеся, неопредѣленные субъекты. Они выползали изъ всѣхъ угловъ, выныривали изъ боковыхъ улицъ и смѣшивались съ толпой. И у многихъ приличныхъ джентльменовъ пропадали часы.
Толпа увлекла меня. Тамъ, гдѣ скрещивались бульвары Сенъ-Мишель и Сенъ-Жерменъ, былъ главный пунктъ безпорядковъ, и возстановитъ спокойствіе тамъ казалось очень труднымъ. Толпа долгое время дѣлала все, что хотѣла. Одинъ омнибусъ переправлялся черезъ мостъ съ того берега Сены. Когда онъ приблизился съ площади Сенъ-Мишель, какой-то человѣкъ вышелъ изъ толпы, снялъ шляпу и сказалъ:
— Милостивыя государыни и милостивые государи, не будете ли вы такъ любезны выйти…
Пассажиры вышли.
Тогда распрягли лошадей и съ радостными криками опрокинули омнибусъ на тротуаръ. Слѣдующіе экипажи подверглись той же участи. Конки, проходящія мимо, задерживались и опрокидывались въ одно мѣсто, такъ что скоро отъ одного тротуара къ другому протянулась высокая баррикада. Всѣ сообщенія были прерваны; тѣмъ, кому нужно было пробраться дальше, не могли ничего подѣлать, ихъ увлекла за собой волнующаяся толпа, ихъ оттѣсняли въ боковыя улицы или оттискивали къ дверямъ.
Я случайно очутился опятъ у ресторана, откуда вышелъ, — меня несло все впередъ, пока я не очутился у высокой желѣзной рѣшетки, которая окружала музей, и здѣсь я прочно утвердился. Мнѣ чуть не оторвали рукъ отъ тѣла, но я держался крѣпко.
Вдругъ — выстрѣлъ, за нимъ другой. Паника охватила толпу; съ криками ужаса она бросилась въ боковыя улицы; полиція воспользовалась случаемъ разогнать толпу по разнымъ направленіямъ, опрокинуть ее и саблями прорубиться самой.
Въ этотъ моментъ было похоже на войну. Счастіе, что я держался за рѣшетку, — никакая давка меня не пугала. Какой-то задыхающійся безумецъ налѣзъ на меня. Онъ держалъ высоко надъ головой визитную карточку, совалъ мнѣ ее въ руку и умолялъ о пощадѣ: онъ думалъ, я его убью. На карточкѣ было: докторъ Іоханнесъ. Онъ мнѣ объяснялъ, дрожа какъ осиновый листъ, что онъ армянинъ, пріѣхалъ въ Парижъ съ научной цѣлью, а въ Константинополѣ онъ врачомъ. Я пощадилъ его жизнь и не отнялъ ее у него. Живо помню его разстроенное лицо съ черной рѣдкой бородой и большими промежутками между зубами на верхней челюсти.
Теперь прошелъ слухъ: стрѣляли изъ сапожной лавки, или, собственно, изъ мастерской при ней. Будто бы это были «итальянскіе» рабочіе, которые хотѣли стрѣлять по полиціи, — ужъ, конечно, виноваты были итальянцы. Теперь толпа опять ободрилась и снова устремилась на бульваръ. Конная полиція пыталась отрѣзать главный пунктъ отъ толпы, прибывавшей изъ другихъ частей города. Но толпа, замѣтивъ эту уловку, начала бить окна газетныхъ кіосковъ, бросать камнями въ фонари и ломать желѣзныя прутья, которые защищаютъ каштановыя деревья, — все, чтобъ помѣшать загородить это пространство. Когда это не помогло, удалось совсѣмъ взбѣситъ лошадей полицейскихъ — онѣ ужъ и такъ становились на дыбы. Для этого принялись поджигать баррикады изъ опрокинутыхъ омнибусовъ. Кромѣ того, продолжали выламывать и швырять куски асфальта, а такъ какъ работа эта была тяжелая, да и самое главное оставалось совершенно не защищеннымъ, то взялись за другія средства. Вывороченные желѣзные прутья изъ каштанновой аллеи разломали, изсѣкли въ куски, сносили перила у лѣстницы и скоро очередь дошла до моей большой, отличной желѣзной рѣшетки. И тутъ начали разорять, швырять, всѣ бѣжали куда-то и опятъ возвращалясь. Такъ шло время. Тогда блюстители порядка получили подкрѣпленіе изъ Версаля — появились войска. Толпа, заволновалась. Надъ полиціей и надъ національной гвардіей смѣялись и придумывали злыя шутки, но когда показались войска, раздалось: «Да здравствуетъ армія! Да здравствуетъ армія!» Офицеры, отдавая честь, благодарили за вѣрность. Но какъ только войска прошли, опятъ начались безчинства съ полиціей, съ рѣшетками, битье стеколъ, и все пошло попрежнему.
Наступилъ вечеръ.
Вдругъ студенты закричали:
— Оплевать Лозе!
Лозе былъ префектъ полиціи. Тогда организовалось огромное шествіе къ дому префекта, чтобъ «оплевать Лозе». Шествіе двинулось. А оставшіяся сзади тысячи продолжали безчинствовать. Мнѣ казалось, что сегодня ничего интереснаго больше я не увижу, поэтому я отправился въ ресторанъ, поѣлъ и вернулся дальней дорогой домой.
Но дни шли, а безпорядки продолжались. Теперь на улицѣ можно было видѣть и слышать много удивительнаго. Разъ вечеромъ я отправился въ ресторанъ поужинать. Шелъ небольшой дождь, и я захватилъ дождевой зонтикъ. Вдругъ наполдорогѣ меня останавливаетъ какая-то банда, она занималась разрушеніемъ баррикады, выстроенной на время, — эта баррикада должна была изолировать улицу отъ толпы. Она была выстроена изъ бревенъ и досокъ. Я выглядѣлъ сильнымъ и былъ имъ нуженъ, они въ очень опредѣленномъ тонѣ просятъ меня помочь имъ разрушить баррикаду. Я зналъ, сопротивленіемъ не поможешь; я отвѣтилъ, что радъ имъ помочь. И начали мы и ломать и швырять. Но ничего не помогало. Насъ было, вѣроятно, человѣкъ пятьдесятъ, но мы работали недружно и не могли совладать съ баррикадой. Вдругъ меня осѣнила мысль затянуть пѣсню, какъ это дѣлаютъ норвежскіе каменьщики, когда поднимаютъ тяжесть. Это помогло. Скоро бревна начали трещать, и черезъ нѣсколько минутъ баррикада обрушилась. Мы закричали: ура!
Я хотѣлъ уже итти въ ресторанъ, вдругъ ко мнѣ подходитъ какой-то оборванецъ и, ни слова не говоря, беретъ мой дождевой зонтъ, который я поставилъ тутъ же, — и разгуливаетъ съ нимъ. Онъ и не думаетъ его отдавать, говоря, что дождевой зонтъ принадлежитъ ему. Я позвалъ своихъ товарищей по баррикадѣ, чтобы они засвидѣтельстовали, что этотъ зонтикъ былъ со мной, когда я пришелъ.
— Вѣрно, — отвѣтилъ человѣкъ. — Но развѣ теперь не революція?
Тутъ всѣ замолчали, и онъ воспользовался своимъ правомъ.
Но я этого не одобрилъ, я взялъ силой мой зонтъ, а такъ какъ я это сдѣлалъ не особенно ласково, то намъ обоимъ, ему и мнѣ, пришлось кубаремъ покатиться по улицѣ; онъ началъ кричать о помощи. Въ это время подошли товарищи, и онъ началъ жаловаться, что я его повалилъ; я отвѣтилъ:
— Вѣрно! Но развѣ теперь не революція?
Послѣ этого я взялъ свой зонтикъ и продолжалъ путь.
