— Опять он тащится со своими козами. Перерезал бы им глотки, всем бы спокойнее было.
— О чем ему беспокоиться? У них ничего нет, да и не о ком ему волноваться.
Так говорили люди, когда он проходил по деревне.
Выйдя за околицу, он наконец поднял голову и огляделся. Грозно покрикивая, он гнал коз вперед, пока они не оказались за деревней, у подножия памятника. Здесь он обычно просиживал до самого вечера. Отсюда ему было видно шоссе, по которому в горы шли грузовики и автобусы, и ему казалось, что и он участвует в жизни большого мира. Пьедестал у памятника был широким, так что он мог пересаживаться на нем по мере того, как солнце взбиралось вверх, а потом клонилось к закату. А можно было еще забраться под брюхо коня, где всегда была тень.
Конь был вылеплен из глины почти в натуральную величину. Обожженный на солнце, ярко раскрашенный, он гордо вздымал свою голову, встав на дыбы и выгнув дугой хвост. Возле коня стоял воин с серповидными усами, выпученными глазами и орлиным носом. Когда старые мастера хотели показать в мужчине силу, они всегда делали ему выпученные глаза и заостряли концы усов. Они украсили грудь воина ожерельем, камни которого теперь походили, скорее, на комья грязи, так их отделали солнце, ветер да дождь, когда он, конечно, шел. Впрочем, Муни всегда утверждал, будто помнит те дни, когда ожерелье сверкало, как бриллиантовое. Говорили, что конь был когда-то бел, словно полотно, только что выстиранное деревенской прачкой, на спине у него красовалась попона из черно-красной парчи с бахромой, а яркий пояс тех же цветов был повязан вокруг талии воина. Никто в деревне не помнил этого великолепия, так как никто не обращал внимания на памятник. Даже Муни, проводивший все дни у его подножия, ни разу не удосужился поднять на него глаза. Коня не коснулись юные деревенские вандалы, которые вырезали какие-то буквы на деревьях, сворачивали придорожные знаки, покрывали все стены непристойными рисунками. Раньше памятник стоял гораздо ближе к деревне и ее жителям, но, когда проложили шоссе (или, возможно, когда пересох водоем и колодцы), деревня переместилась мили на две вглубь.
Муни сидел у подножия памятника, посматривая на коз, которые бродили по сухой земле среди кактусов и кустов лантаны. Он глянул на солнце. Оно явно склонилось немного к западу, однако домой идти было еще не время: если он придет слишком рано, у жены не будет для него обеда. К тому же надо дать ей немного остыть и проникнуться к нему сочувствием, тогда она хоть достанет, хоть выпросит еды. Он стал смотреть на дорогу, идущую в гору, ожидая обычного знака, по которому он определял время. Когда из-за поворота покажется зеленый автобус, он может идти, а жена будет довольна, что он позволил козам попастись подольше.
Тут он заметил, что по дороге на полной скорости несется какое-то новое механическое чудо, похожее одновременно на автомобиль и на автобус. Раньше его занимала новизна подобных зрелищ, но в последнее время в горах у истоков реки шли работы и мимо него проносилось столько всяких людей и машин, что он перестал обращать на них внимание; теперь по вечерам он описывал жене не все подряд, как когда-то, а только что-нибудь действительно из ряда вон выходящее. Сегодня, глядя на желтый предмет, мчавшийся по дороге, он думал лишь о том, как описать его потом жене. Внезапно предмет зафыркал и остановился прямо перед ним. Краснолицый иностранец, сидевший за рулем, вылез из машины, обошел ее вокруг, наклонился и ткнул кулаком куда-то ей под брюхо; затем он выпрямился, взглянул на щиток, посмотрел в сторону Муни и направился к нему.
— Простите, нет ли здесь поблизости бензоколонки? Или мне нужно подождать, пока проедет другая машина?
Внезапно он увидел глиняного коня и, забыв, о чем спрашивал, воскликнул:
— Великолепно!
Муни почувствовал, что ему надо встать и бежать поскорее прочь, и проклял свой возраст. Ноги его теперь не слушались, а ведь когда-то он бегал быстрее гепарда, как, например, в тот день, когда он пошел в лес, чтобы нарубить дров. Тогда-то гепард и зарезал у него двух овец; это было знаком, что наступают плохие времена… Как он ни старался, ему все не удавалось подняться на ноги. К тому же он не знал, как поступить с козами. Не мог же он их здесь бросить…
Краснолицый был одет в хаки — видно, полицейский или солдат. Муни подумал: «Если я побегу, он погонится за мной или выстрелит. Иногда собаки кидаются только на тех, кто от них убегает… О Шива, защити меня! Не знаю, что ему от меня нужно». Между тем незнакомец снова воскликнул: «Великолепно!» Он обошел памятник кругом, не отрывая от него глаз. Сначала Муни сидел словно окаменевший, однако потом заерзал и попытался незаметно ускользнуть. Тут краснолицый внезапно сложил руки, улыбнулся и сказал:
— Намасте! Как поживаете?
В ответ на это Муни произнес единственные английские слова, которые он знал:
— Yes, no.
Исчерпав свой английский словарь, он заговорил по-тамильски:
— Меня зовут Муни. Это две мои козы, никто против этого и слова не возразит, хоть в нашей деревне теперь клеветников полным-полно. Они вам не постесняются сказать, что то, что тебе принадлежит, не твое.
Он закатил глаза и содрогнулся при мысли о злоумышленниках, наводнивших его родную деревню.
Иностранец послушно глянул туда, куда указывал Муни, с минуту озабоченно смотрел на двух коз и на камни, потом достал серебряный портсигар и закурил сигарету. Внезапно вспомнив об учтивости, обязательной для туристского сезона, он спросил Муни:
— Вы курите?
— Yes, no.
Тут краснолицый вынул сигарету и подал Муни, который принял ее с удивлением. Вот уже много лет, как никто не предлагал ему закурить. Давно канули в прошлое те дни, когда он курил бханг. Канули вместе со стадом овец и великодушным мясником. Какой там бханг! Теперь у него не было даже спичек. Чтобы разжечь утром очаг, жена шла за огнем к соседке через улицу. Ему уже давно хотелось выкурить сигарету; однажды лавочник дал ему одну в долг, он и сейчас хорошо помнил, какая она была вкусная.
Краснолицый щелкнул зажигалкой и, протянув ее к Муни, дал ему прикурить. Муни глубоко затянулся и закашлялся; мучительно, конечно, но приятно необыкновенно. Откашлявшись, он вытер глаза и заново оценил ситуацию, сообразив, что краснолицый не станет его преследовать. Все же, чтобы не ошибиться, он решил сохранять осторожность. К чему убегать от человека, давшего ему такое крепкое курево? От этих американских сигарет, набитых подсушенным табаком, в голове у него поплыло. Мужчина сказал:
— Я приехал из Нью-Йорка.
Вынул из кармана брюк бумажник и подал Муни свою карточку. Муни отшатнулся. Может, он пытается всучить ему ордер и арестовать его? Бойся хаки! — пронеслось у него в голове. Бери все сигареты, бери бханг или что там еще, но не давай себя поймать. Бойся хаки! Он пожалел, что ему семьдесят лет. Так ведь сегодня сказал ему лавочник. В семьдесят не побежишь. В семьдесят лет подчинишься, что бы там ни случилось. Правда, беду можно попробовать отвести беседой. И он заговорил на чистейшем тамильском языке, которым издавна славилась Критам. (Даже самые злостные клеветники не смели отрицать, что здесь родилась знаменитая поэтесса Аввайар, хотя никто не знал, где именно — в Критаме или в соседней деревушке Куппаме.) Из этого источника непрерывным потоком лился прозрачный тамильский язык, проходивший и через Муни.
— Клянусь богом, господин, — сказал он, — клянусь Бхагваном, который все видит, мы ничего об этом не знаем. Это я вам точно говорю, господин. Если было совершаю убийство, убийца, кто бы он ни был, не избежит наказания. Бхагван все видит. Только не спрашивайте меня об этом, я ничего не знаю.
Несколько недель назад на границе между Критамом и Куппамом под тамариндовым деревом было найдено изуродованное тело. Это вызвало множество толков и пересудов. Подумав, Муни прибавил:
— Здесь все может быть. Народ здесь такой — ни перед чем не остановится.
Иностранец вежливо кивал и слушал, хотя и не понимал ни слова.
— Вы, конечно, знаете, когда был сделан этот конь, — сказал в ответ краснолицый и вкрадчиво улыбнулся.
Почувствовав, что атмосфера смягчилась, Муни тоже улыбнулся и попросил:
— Пожалуйста, уезжайте отсюда, господин, я ничего не знаю. Если мы увидим здесь кого-нибудь подозрительного, обещаю вам, мы его задержим. А попробует убежать, мы его закопаем по горло в яму. Только у нашей деревни всегда была добрая слава. Преступник наверняка из той деревни.
Краснолицый с мольбой в голосе сказал:
— Прошу вас, я буду говорить очень медленно, пожалуйста, постарайтесь меня понять. Неужели вы не понимаете ни одного слова по-английски? Мне казалось, что в этой стране все знают английский. Меня здесь все понимали, только вы не понимаете. Может, вы не хотите говорить по-английски из религиозных или иных побуждений?
