— Нам ещё нужно обсудить подарок для Константина. Давайте войдём.
По контрасту с ослепительным шоссе, главным впечатлением внутри была темнота. Спустя несколько мгновений я начала различать и запах. Всё в магазине пропахло — и казалось, навечно — этим смешанным духом, царящим во всяком сельском универмаге, но здесь как будто окрепшим и увядшим в одно и то же время. Я до сих пор его помню.
— Не обязательно что-то покупать, — сказал отец, — но, раз мы зашли, почему бы не осмотреться?
Со времён мистера Селфриджа это суждение звучит как нечто само собой разумеющееся, но в ту пору ему только предстояло завоевать популярность. Хозяин универмага едва ли его разделял. Он был моложе, чем я себе представляла (необычная мысль для ребёнка, но я, вероятно, ожидала увидеть белобородого гнома), — однако бледен, почти лыс и весь перепачкан сажей. Помятый серый костюм и шлёпанцы довершали картину.
— Осмотритесь, дети, — сказал отец. — Не торопитесь. Не каждый день мы покупаем подарки.
Я заметила, что мама до сих пор стоит в дверях.
— Мне нужны провода, — повторил Константин.
— Сперва убедись, что здесь нет чего-нибудь поинтересней.
Константин, держа за спиной свою книгу, скучающе отвернулся и зашаркал по полу ногой. Мне не оставалось ничего другого, как поддержать отца. Не отходя от него далеко, я начала застенчиво осматриваться. Хозяин универмага молча не сводил с меня глаз, казавшихся в сумерках бесцветными.
— Те игрушечные телеграфные столбы в витрине, — заговорил отец после паузы, преисполненной для меня тревоги и ответственности. — Сколько бы вы за них взяли?
— Они не продаются, — сказал хозяин универмага, и больше ничего не сказал.
— Зачем же вы выставили их в витрине?
— Что-то вроде украшения, должно быть.
«Разве он не знает?» — удивилась я.
— Даже если обычно они не продаются, возможно, вы продадите их мне, — сказал мой отец-бродяга, улыбаясь, как Ротшильд. — Видите ли, они очень приглянулись моему сыну.
— Сожалею, — ответил продавец.
— Вы здесь главный?
— Да.
— Тогда, конечно, как разумный человек… — сказал отец, меняя тон с надменного на заискивающий.
— Они нужны для украшения витрины, — сказал торговец. — Они не продаются.
Краем уха я слушала их диалог, в то же время робко и ненавязчиво изучая затхлый ассортимент. В глубине магазина серая кружевная занавеска плотно закрывала окно, которое, судя по лившемуся из него тусклому свету, выходило на жилые кварталы. В этом приглушённом сиянии мерцал фасад огромного кукольного дома. Я тут же в него влюбилась. Куклы никогда не составляли основу моего счастья, но это их жилище было самой взрослой вещью во всём магазине.
У него были длинные прямые стены с зубцами под крышей и множеством стрельчатых окон. Неоготический дом, без сомнения, — или даже дворец. Он был выкрашен под цвет камня; серого камня, темнее того серого света, который сиял вокруг него. Входную двустворчатую дверь украшал маленький классический портик. Весь дом невозможно было увидеть целиком, поскольку он, грязный и неухоженный, стоял в углу широкой полки на козлах. Очень медленно я обошла его с двух сторон: две другие, скрытые в темноте, примыкали к стенам магазина. Из окна второго этажа, с той стороны, которая была не видна издалека, свисала поникшая и растрёпанная кукла. Мне никогда ещё не доводилось видеть настоящий дом, похожий на этот, не говоря уже о кукольных домиках, которые почти всегда напоминали виллу близ Джеррардс Кросс, принадлежавшую удачливому брату моего отца. Его особняк был похож на игрушку больше, чем это суровое, величественное здание передо мной.
— Просыпайся, — сказал мамин голос. Она стояла у меня за спиной.
— Нельзя ли пролить больше света? — осведомился отец.
Щёлкнул выключатель.
Дом в самом деле был великолепен — и, очевидно, финансово недосягаем.
— Похоже на макет Пентонвильской тюрьмы, — заметил отец.
— Какой красивый! — сказала я. — Как раз то, что мне нужно.
— Самая тоскливая игрушка, которую я видел.
— Я хочу притвориться, что живу в нём, — сказала я, — и устраивать маскарады.
Мой социальный анамнез был энергичным, но беспорядочным.
— Сколько он стоит? — спросила мама. Хозяин универмага стоял в стороне с обиженным видом, сцепив руки в замок и перебирая большими пальцами.
— Товар из вторых рук, — откликнулся он. — А скорее, из десятых. Какой-то леди понадобилось от него избавиться — так она сказала. Не хочу продавать вам то, что вам не нужно.
— А что если нужно? — вспылил отец. — Или в этом магазине вообще ничего не продаётся?
— Можете забрать его за фунт, — сказал хозяин универмага. — Буду рад освободить место.
— Там кто-то выглядывает, — сказал Константин. Он изучал дом с видом землемера или оценщика.
— В нём полно кукол, — сказал хозяин универмага. — Надеюсь, вы сможете его увезти?
— Не сейчас, — сказал отец. — Но я кого-нибудь пришлю за ним.
Это, как я знала, мог быть торговец семенами по фамилии Мун, у которого имелся большой, обтянутый брезентом грузовик, и с которым отец, бывало, братался на лужайке для гольфа.
— Ты уверена? — спросила мама.
— Он займёт слишком много места?
Она покачала головой. В самом деле, наш дом, хотя и отживший свой век, был чересчур велик для нас.
— Тогда пожалуйста!
А бедный Константин остался ни с чем.
К счастью, все двери в нашем доме были достаточно широкими, так что водитель из магазина Муна и паренёк-разносчик, назначенный по такому случаю ему в помощники, сумели осторожно водрузить мой подарок на его новое место, не накренив его и не поцарапав стену, которую мама совсем недавно покрасила. Я заметила, что кукла на втором этаже благоразумно отошла от окна.
Родители предоставили для моего дворца нашу главную гостевую, поскольку в центре неё располагался широкий стол, привезённый когда-то из Линкольншира — за ним обедали слуги в доме, где провёл детство мой отец, — и составлявший теперь всю её обстановку. (Две меньшие по размеру гостевые комнаты были уставлены картонными коробками, которые тихими летними ночами то и дело обрушивались внезапной, до замирания сердца, лавиной). На этом самом столе водитель и его помощник установили мой дом. Он доходил почти до краёв, так что узкие тропинки по его бокам опасно нависали над бездной; но поскольку длина стола намного превосходила его ширину, перед домом и позади него раскинулись роскошные деревянные лужайки, натёртые содой и блестевшие, как флюорит.
Определившись с местоположением, при котором палисаднику достался бы солнечный свет от двух окон, а лужайка у фасада, где обнесённый колоннами вход смотрел прямо на дверь гостевой, оказалась бы шире, чем на задворках, я отошла в дальний угол, предоставив двоим мужчинам водружать и выравнивать мой дворец.
— Уютно устроился, — сказал водитель Муна, когда опасные тропинки по бокам дома были подогнаны по ширине и спрямлены.
— Уютней некуда, — сказал его помощник.
Я дождалась, пока их ботинки с серповидными стальными набойками отгремят по нашей скрипучей, устланной кокосовыми циновками лестнице, затем крадучись вышла на площадку второго этажа, огляделась и прислушалась. Перед самым их приездом небо подёрнулось облаками, и пылинки в коридоре прервали свой танец. Было три часа дня, мама всё ещё работала в одной из её школ, а отец отправился в тир. Я слышала, как мужчины вышли с чёрного хода. Главная гостевая никогда раньше не была занята, так что ключ от неё торчал снаружи. В тот же миг я переместила его внутрь, захлопнула дверь и заперлась.
Снова, как и в магазине, я не спеша обошла мой дом, но теперь — со всех четырёх сторон. Затем костяшкой тонкого белого пальца я осторожно постучала в парадную дверь. Похоже, она не была укреплена, поскольку обе её створки открылись от одного моего прикосновения. Я заглянула внутрь — сначала одним глазом, потом другим. Свет из множества стрельчатых окон пятнами лежал на стенах и на полу миниатюрного вестибюля. Ни одной куклы я не увидела.
В отличие от большинства кукольных домиков с их раздвижными стенами, мой дом можно было исследовать, лишь неучтиво заглядывая по очереди в каждое окно. Я решила начать с первого этажа и двигаться по часовой стрелке от парадного портика. Входная дверь всё ещё была распахнута, но я не смогла придумать, как закрыть её снаружи.
Комната справа от вестибюля вела в две другие, расположенные по правой стороне дома и таким же образом соединявшиеся между собой. Все они были обставлены и украшены в стиле миссис Фитцерберт: симпатичные полосатые обои, ковры в ботанических узорах и стулья с ножками, похожими на палочки от хрустких золотых леденцов. В висевших по стенам картинах я тут же узнала семейные портреты. Комнату по соседству с вестибюлем я назвала Случайной, а ту, что шла за ней — Утренней. Третья комната была очень маленькой: дав волю фантазии, я назвала её Китайским кабинетом, хотя в ней не было ни фарфора, ни вееров. Я знала, как должны называться комнаты в большом доме, потому что мама часто листала со мной пухлые подшивки иллюстрированных и когда-то модных журналов, которые отец покупал, из-за их толщины, у старьёвщиков.
