Специальностью Лукана было изучение душевных болезней, и он достиг в этом отношении большой известности.
Он сам создал себя, и некоторая резкость обращения, которую он усвоил себе, была выражением, быть может бессознательным, того презрения, которое подчас бывает свойственно человеку, возвысившемуся собственными силами и ясно сознающему, что его противники, несмотря на все их социальные преимущества, стоят гораздо ниже его в умственном отношении, что отчасти уменьшило в его глазах значение его собственной победы.
Лукан был известен своей нелюбезностью, но считав ее деловой необходимостью относительно многих; для немногих же он делал исключения.
Сара принадлежала к этим последним.
Он улыбнулся ей, и его грубое, но умное лицо казалось даже симпатичным в эту минуту.
— Ну что? — спросила она, подавая ему чашку.
— Нехорошо, — ответил он. — Я бы хотел, чтобы было лучше. Новое лечение не принесло пользы, и это огорчает меня.
— Оно не помогло нисколько?
— Абсолютно.
— Но оно не причинило страданий Коти? Ведь вы обещали мне, что оно не причинит этого. Скажите, не оттого вы выглядите теперь таким серьезным, что опасаетесь последствий?
Лукан покачал головой.
— Нет… говоря по чести, нет. Я разочарован, как вы видите. Это все.
Они оба с минуту молчали. В открытое окно донеслось пение птичек.
— Значит, теперь ничего уже больше нельзя предпринять? — тихо спросила Сара.
— Я этого не думаю.
Он пристально взглянул на нее и неожиданно сказал:
— Я бы хотел, чтоб вы уехали отсюда совсем.
— Я не могу.
— Вы не хотите.
— Лучше говорить, что я не могу.
— Это одно и то же… Слушайте, графиня, я буду откровенно говорить с вами. Ваш муж не знает, да и никогда не будет знать теперь, находитесь ли вы возле него или нет. Если даже вы будете держать его руку в своей руке до самой смерти, то все же он не будет сознавать, что это была ваша рука. Какую же пользу принесет ваше присутствие?
Сара задумчиво вертела вокруг пальца великолепное сапфировое кольцо и затем, вдруг подняв глаза, прямо взглянула на Лукана.
— Даже вы, как ни велико ваше знание и ваша уверенность, не можете поручиться, что Коти абсолютно ничего не знает, не сознает, не чувствует ни малейших подробностей жизни и не будет никогда знать их. Или вы, может быть, поклянетесь в этом?
Она подождала ответа.
— Я готов был бы поклясться, если б я думал, что это может убедить вас, — сказал Лукан. — Но я знаю, что вас это не убедит. Графиня, в нашей жизни ничего нет абсолютно верного, но одно может быть приблизительно верно, как всякий факт, это следующее: что в той болезни, как болезнь вашего мужа, когда мозг бывает поражен до такой степени, в нем уже не сохраняется никакой способности восприятия, никакой памяти и никакого понимания какого-либо действия.
— Но ведь эта способность может вернуться? — воскликнула Сара.
— Я никогда не отрицал чудес, — несколько презрительно ответил Лукан, нагнувшись, чтобы закурить папироску, и, когда зажженная спичка осветила лица обоих, он внезапно спросил:
— Зачем вы, женщина, обладающая таким темпераментом и молодостью, настаиваете на жертве, которую, как я полагаю, ваш собственный рассудок считает ненужной?
Сара взглянула на него.
— Ведь в жизни руководствуются не одним только рассудком, — сказала она.
— Хорошо. Но вы-то почему это делаете? — резко спросил он.
— Наверное, вы знаете, как и всякий другой, историю моей молодости и моего замужества с Коти?
— Конечно, я слушал то, что говорили, — несколько насмешливо ответил Лукан.
Сара улыбнулась, и в этой улыбке она снова стала очень молодой, веселой и трогательной.
— Это было любезно с вашей стороны. Разве истину не должен знать тот, кто готов ей верить? У вас есть время выслушать меня?
— Я всегда хотел слушать вас, — сказал Лукан, — именно потому, что вы всегда интересовали меня.
Это была правда, хотя тут и могло быть небольшое преувеличение ввиду особых условий положения. Но, во всяком случае, Лукан обладал нормальным взглядом мужчины на красивую женщину, а графиня Дезанж была, без сомнения, очень красива.
Кроме того, она обладала той опасной привлекательностью, трудно поддающейся определению, которой обладают некоторые женщины. Это неизменно влечет у них за собой как способность страдать, так и способность заставлять страдать других.
Женщины с холодным темпераментом также могут иногда обладать этой способностью, но их власть над своими поклонниками бывает непрочной. Между тем женщина миловидная, с горячим темпераментом, может доставить блаженство или муки ада человеку, влюбленному в нее.
Лукан смотрел холодным взглядом на графиню. Белизна ее кожи, решил он, имела перламутровый оттенок, а синий цвет глаз получал слегка пурпуровую окраску, когда на них чуть-чуть опускались длинные темные ресницы.
Ее волосы напоминали своим блеском старинное полированное дерево с золотистым отливом, и Лукан, как знаток женщин, твердо был уверен, что у нее была превосходная горничная, которая ее причесывала.
Как бы то ни было, но он находил ее очаровательной и, конечно, желал услышать ее историю, как пожелал бы этого каждый мужчина, обладающий естественной долей любопытства, если бы красивая женщина захотела оказать ему такое доверие.
— Я счастлив, что вы хотите рассказать ее мне, — сказал он с совершенно несвойственной ему любезностью.
— Да, я хочу рассказать вам и объяснить все. Начну с того, что, как вам известно, я англичанка. Говорю вам это потому, что для вас, как француза, занимающегося анализом души, это может служить некоторым подспорьем. Итак, начнем с меня, англичанки. В девятнадцать лет я очутилась в таком мире, который живет только сегодняшним днем, потому что не может иметь достаточно для завтрашнего дня. Как это ни странно, но я вышла замуж за Коти вовсе не ради его денег. Если бы это было так, то я могла бы покинуть его теперь, взять любовника и жить так, как хочу, потому что я считала бы тогда, что выполнила свои обязательства перед ним. Но и вы, знавший его во время его блеска, не подумаете также, что он женился на мне только из рыцарского чувства. Разве это такая добродетель, которая подходит к его наружности, к его ужасным ярко-желтым перчаткам, его веселому, чертовски некрасивому лицу и его обожанию конюшен и старого шартреза? Но рыцарское чувство и горе были единственными причинами нашего брака.
Моя мать, я думаю, вы слышали о ней, — она была очень красива и даже знаменита своей красотой, — никогда особенно не интересовалась мной. И нот, когда я действительно полюбила, как мне казалось, глубоко и страстно, одного человека, то это нисколько не встревожило ее, и она не предостерегла меня от него. Мне кажется, она просто смеялась, когда позднее открыла его неверность, и только сердилась на то, что я могла так страдать от этого и быть такой печальной. Притом же она не придавала особенного значения тому факту, что мой любовник оказался изменником, — ведь, в конце концов, все они таковы! Но скандал привел ее в бешенство, и вот именно тогда на сцену явился Коти. Он пришел, чтобы засвидетельствовать ей свое почтение, принести ей в подарок жемчуга, или чек, или что-то в этом роде. Я же изо всех сил старалась быть гадкой и выместить на других тот вред, который был нанесен мне. Коти не был добродетельным, он сразу сознался мне в этом, но у него были качества, встречающиеся у таких, как он, а именно: расположение к детям, к хорошеньким молодым существам и пристрастие к «форме» и происхождению. Кроме того, — хотя он лишь позднее рассказал мне об этом, — его как раз в это время покинула женщина, которую он обожал. Она была красива, если хотите, и в его душе любовь к ней, к ее красоте, таилась глубоко, как это часто наблюдается у таких людей. Они как будто стыдятся чувства любви, хотя и не могут никогда избавиться от него. Но они расплачиваются за это страданиями, как это было и с Коти в его обожании Клер Форуа. Для нее он украсил этот дом, построил храм в парке Дезанж, и я думаю, что ради нее он старался избегать желтых перчаток и не носить пальто и сапог, которые ему нравились. Бедняга! Он говорил мне, что Клер так хороша, что у него всякий раз сжималось сердце, когда он смотрел на нее. Не забудьте, что это говорил Коти, тот самый, который читал только свой календарь скачек и «Le Rire». Но, как бы то ни было, Коти стал моим другом, и вот однажды, когда жизнь казалась более отвратительной, чем обыкновенно, он предложил мне выйти за него замуж. Я сказала ему, что не люблю его и что, несмотря на презрение к самой себе за это и на насмешки всех и каждого, я не переставала любить человека, который никогда меня не любил и обманывал всюду. Коти сказал мне, что он тоже не любит меня, но он хочет заботиться обо мне и что он чувствует себя одиноким.
