Образ Элеоноры сразу покорил Аслан-Гирея, заставил его склонить голову и надменного повелителя превратил в раба, закованного в цепи.
Аслан-Гирей, привыкший только приказывать женщине, теперь робко мечтал удостоиться чести выполнить приказ Элеоноры.
Чуткая от природы, бурная душа жизнелюбивого юноши-горца вдруг вся взметнулась.
Он ложился, снова вставал, открывал глаза и снова закрывал их, – образ Элеоноры неотступно стоял перед ним. О чем бы ни думал он, какое бы слово ни хотел произнести, уста его невольно называли одно только имя. Его неистовое воображение еще сильнее разжигалось действием вина, и Аслан-Гирей почти терял сознание.
В тот самый час, когда юный лезгинский правитель пребывал в столь непривычном для него возбуждении, тень печали блуждала по оживленному лицу Элеоноры, и ее подвижной ум упорно был занят одной мыслью.
Девушка удивлялась самой себе и еще не могла осознать того, что стрела любви пронзила наконец ее нежное, причудливое маленькое сердце.
Элеонора вспоминала слова Аслан-Гирея, так ласково тронувшие ее слух, и тщетно силилась найти в поступках молодого лезгина что-либо смешное. Стоило ей только попытаться прибегнуть к своей обычной уловке, стоило только начать всматриваться в образ лезгина, как вместо смешного ей тотчас же представлялась влекущая улыбка на нежных, тонких губах, одушевленное лицо, сверкание черных огнемечущих глаз, и насмешка слагала оружие, уступая место томительной тревоге.
Элеонора была в своей комнате совершенно одна – Вахтанг Хелтубнели, единственный во всей Грузии, разрешал своей своенравной дочери спать без присмотра нянек.
В камине гудел огонь, не столько ради тепла, сколько ради того, чтобы веселить душу своим гудением и разливать в комнате мягкий полумрак. Элеонора лежала на тахте, и шелковое одеяло цвета ее щек прикрывало ее только до груди. Она беспокойно металась на постели, и край одеяла откинулся, открыв маленькую нежную ножку. С головы девушки соскользнула ночная косынка, и густые, черные, как смола, с блестящим отливом локоны в беспорядке рассыпались по мягкой подушке. Один локон, соскользнув, обвил точеную шею; шелковая рубашка расстегнулась и обнажила белую, как хлопок, грудь. Борьба страстей наложила печать утомления на ее бледное лицо, и нежно-коралловый рот был приоткрыт от частого и короткого дыхания.
Из-под полуопущенных век ее глаза сверкали, как два горящих уголька. Бледный, нахмуренный лоб как бы излучал сияние. Элеонора была прекрасна. В это мгновение все было в ее власти: она могла побудить к неистовствованию ягненка и укротить рассвирепевшего льва.
Послышался какой-то шорох. Элеонора открыла глаза и привстала. Но в комнате никого не было, и она успокоилась.
Все стихло. Элеонора снова погрузилась в свои думы. Вдруг тот же шорох повторился, на этот раз сильнее и настойчивее.
Девушка вздрогнула и села на кровати как раз в то мгновение, когда дверь открылась и в ее раме застыл человек.
– Аслан-Гирей! – испуганно вскрикнула Элеонора и гневно нахмурила брови.
– Прости, пощади! – с трепетной почтительностью сказал лезгин и робко шагнул вперед.
– Остановись! – сурово приказала девушка, и юноша замер на месте. – Несчастный, кто дал тебе право на это?
– Любовь! – тихо прошелестело признание.
Лезгин низко опустил голову. Он тяжело и взволнованно дышал. Кровь то приливала к его щекам, то отливала от них, глаза в темноте были похожи на раскаленные уголья. Он не смел поднять голову, не смел взглянуть девушке в глаза.
Элеонора тоже молчала, первый страх миновал, теперь чувство жалости овладело ею.
– Ступай! Довольно с тебя и этой дерзости!
Аслан-Гирей не ответил. Он взглянул на Элеонору с такой покорной мольбой, слоено ее слова стрелой вонзились в его сердце.
– Ты слышал меня, понял? – повторила девушка, но жалость в ней все росла и голос ее прерывался. Она почувствовала, что ей изменяет ее повелительный тон, переходя в едва скрываемую покорность, и хотя она приказывает лезгину уйти, в голосе ее сквозит совершенно иное.
И этот голос прошил все существо Аслан-Гирея, он почувствовал неизбывное блаженство. Он вздрогнул, безотчетно протянул вперед руки и, забыв весь мир, вдруг ощутил в своих объятьях испуганное, трепещущее тело девушки.
Доселе неизведанное чувство овладело Элеонорой, подчинило ее себе, и она, обессиленная, покорно отдавалась чужой воле.
В эти минуты она была подобна больной, но недуг ее казался ей столь сладостным, что она не могла не покориться ему.
Обезумевший лезгин коснулся ее губ, приник к ним, у него перехватило дыхание.
Девушка вздрогнула, вырвалась и оттолкнула его рукой. Она пришла в себя, очнулась. Движением разгневанной львицы она откинула с лица локоны. Глаза ее метали молнии.
Лезгин еще не совсем пришел в себя, но ярость девушки ужаснула его, и он стоял перед ней, виновато опустив голову, смущенный и покорный. Смелость вернулась к Элеоноре, она почувствовала себя жестоко оскорбленной и, разъяренная дерзким поступком лезгина, еще больше негодовала на собственную слабость. Лицо Элеоноры в это мгновение было похоже на разгневанное небо.
Долго стояли они молча друг против друга: нежное создание, подобное ангелу гнева, и отважный, храбрый мужчина, подобный покорной юной ветке, которую безжалостно клонит к земле сокрушительный ураган.
Элеонора глубоко вздохнула, схватилась рукой за грудь, за горло и вся напряглась, как барс, готовый прыгнуть на свою жертву. Потом, протянув руку, безмолвно указала лезгину на дверь.
Аслан-Гирей как бы вдруг надломился – неодолимая сила согнула его. Он умоляюще взглянул на Элеонору. Девушка стояла, чуждая жалости.
– Пощади! – тихо произнес лезгин.
– Ах! – с досадой воскликнула Элеонора. – Вон там дверь! – добавила она.
– Элеонора!
– Довольно! – прервала его девушка.
Аслан-Гирей не посмел продолжать. В напряженной тишине он делал мучительные усилия взглянуть на Элеонору, но не мог поднять глаз.
Она шагнула вперед и сказала:
– Уходи вон!
Аслан-Гирей вздрогнул. Подчиняясь неумолимой силе, он тихо повернулся к двери, пошел медленными шагами, а потом почти побежал. Однако у самого порога он еще раз остановился, повернулся к Элеоноре и упал на колени.
– Элеонора! – он протянул к ней руки, – не будь безжалостной, пощади! Чем я провинился перед тобой?
– Ты оскорбил честь девушки!
– Только из-за любви к тебе!
– Хотел воспользоваться слабостью девушки!
– Элеонора, люблю тебя! – со всей силой страсти воскликнул лезгин.
– Тем хуже для тебя! – с беспощадной суровостью ответила девушка. – Тебя не полюблю никогда!
Аслан-Гирей вскочил, как ужаленный; шатаясь, приблизился к девушке.
– Тогда… Кого же ты полюбишь? – он был бледен и весь дрожал.
– Первого встречного, – только не тебя!
– Я убью, задушу его!
– Посмотрим! – надменно улыбнулась девушка. – Довольно!.. Оставь меня!
– Хорошо, Элеонора! Ты пожелала предать меня пытке, и я покорно выполню твой приказ. Но знай, – никто тебя так не полюбит, как я!
– Ха-ха-ха! – раздался в ответ злой смех. – Мне и не надо ничьей любви… Зато я сама буду любить и одарю того, кого полюблю сама, радостью и райским блаженством!
– А я?
– Ты?… Тебя я обреку на муки адские, слышишь? На адские муки… Я иссушу, изведу, погублю тебя, и твои страдания пробудят во мне только смех.
– Довольно! Я ухожу, но знай, что все равно ты будешь моей… Первое же сердце, озаренное твоей улыбкой, почувствует, как остер мой кинжал… Каждого, для кого хоть однажды засверкают твои глаза, будет вскорости оплакивать мир; каждого, кому ты пообещаешь свои объятья, примет в объятья холод могилы… Запомни, Элеонора!.. Это говорит тебе Аслан-Гирей, а он привык выполнять свои обещания!.. Прощай!
С этими словами открыл он дверь, и ночной мрак поглотил его.
Девушка долго еще стояла в суровом оцепенения. Потом она глубоко вздохнула, провела рукой по лбу.
– Так, значит, ты пугаешь меня?… – произнесла она. – Угрожаешь?… Посмотрим!
На другое утро, когда все встали и хозяин дома распорядился устроить для гостей роскошное пиршество, ему доложили, что гости уехали на рассвете.
Изумленный этим известием, Вахтанг Хелтубнели не знал, чему приписать такой неожиданный поступок Аслан-Гирея. Элеонора, утомленная событиями прошлой ночи, наконец задремала, однако впечатления от этих событий, по-видимому, все еще продолжали волновать ей душу. На нежном лице ее блуждала надменная улыбка, брови сурово сдвигались. Губы ее шевелились, она с кем-то разговаривала во сне.
– Угрожаешь?… Посмотрим, кто победит! – напоследок прошептала она, и глубокий сон овладел ею.
Прошло немало времени. Об Аслан-Гирее ничего не было слышно. В доме Хелтубнели все позабыли об его неожиданном приезде и таинственном отъезде. Даже сама Элеонора, казалось, не помнила о нем и продолжала по-прежнему потешаться над своими поклонниками.
