— Не трогайте его, и через неделю он, может быть, станет плачущей гиеной или ревущим ослом или еще чем-нибудь в таком роде и обязательно причинит беспокойство, — предложил мистер Клодд. — А вы воспользуетесь случаем и избавитесь от него.
— Так-то оно так, — согласилась миссис Постуисл, — ну, а что, если ему взбредет в его, с позволения сказать, голову вообразить себя тигром или быком? Тогда очень может статься, что я не успею воспользоваться случаем, и мне уже ничто не поможет.
— Поручите это дело мне, — сказал мистер Клодд, вставая и оглядываясь в поисках своей шляпы. — Я знаком со старым Глэдменом, я с ним поговорю.
— Может, вы посмотрите у него эту бумагу, — предложила миссис Постуисл, — а потом скажете мне, что вы об этом думаете? Не хотелось бы мне на старости лет превращать свой дом в убежище для умалишенных.
— Можете на меня положиться, — обнадежил ее мистер Клодд на прощание.
Июльская луна уже набросила на мрачный Роулз-Корт свое серебристое покрывало, когда часов пять спустя по неровному тротуару вновь застучали подбитые гвоздями подошвы Клодда. Но мистеру Клодду было не до луны, не до звезд и тому подобных отвлеченных предметов, у него, как всегда, были дела поважнее.
— Ну, видели этого старого обманщика? — спросила любительница свежего воздуха миссис Постуисл, вводя его в маленькую гостиную.
— Прежде всего, — начал мистер Клодд, сняв шляпу, — правильно ли я понял вас в том смысле, что вы действительно хотите от него избавиться?… Ого, что это? — вскочив со стула, воскликнул вдруг Клодд, ибо в это самое время прямо над ними раздался глухой удар в потолок.
— Он вернулся через час после того, как вы ушли, — пояснила миссис Постуисл, — и притащил с собою палку, на которые подвешивают занавеси, купил за шиллинг где-то на Клэр-Маркет. Один конец положил на каминную доску, а другой привязал к спинке кресла, и теперь пытается обвиться вокруг нее и уснуть в этом положении. Да, да, вы меня поняли совершенно правильно: я действительно хочу от него избавиться.
— Тогда, — сказал мистер Клодд, снова усаживаясь на стул, — это можно будет устроить.
— Слава тебе, господи! — набожно воскликнула миссис Постуисл.
— Все обстоит так, как я и думал, — продолжал мистер Клодд. — У вашего полоумного старичка — он, кстати сказать, приходится Глэдмену зятем — имеется небольшая рента. Точной цифры мне узнать не удалось, но думаю, что там хватает на то, чтобы платить за его содержание, да еще остается вполне приличная сумма на долю Глэдмена, который всем этим распоряжается. Помещать его в сумасшедший дом они не намерены. Ведь они не могут сказать, что он неимущий, а частное заведение поглотило бы, надо полагать, весь его доход. С другой стороны, сами с ним возиться они тоже не расположены. Я поговорил с Глэдменом без околичностей, дал ему понять, что я в этом деле разобрался, ну, и, короче говоря, я готов все взять на себя, при условии, что вы всерьез хотите от него отделаться, и в таком случае Глэдмен готов расторгнуть ваш контракт.
Миссис Постуисл подошла к буфету, чтобы налить мистеру Клодду стаканчик. Новый глухой удар в потолок, свидетельствующий о чьей-то кипучей энергии, раздался как раз в тот момент, когда миссис Постуисл, держа стакан на уровне глаз, занималась отмериванием жидкости.
— По-моему, это называется причинять беспокойство, — заметила миссис Постуисл, глядя на разлетевшиеся по полу осколки.
— Потерпите последнюю ночь, — утешил ее мистер Клодд, — завтра я его от вас заберу. А пока я бы на вашем месте, прежде чем ложиться спать, подстелил матрас под его насестом. Хотелось бы получить его от вас в приличном состоянии.
— Правильно. И стук будет не так слышен, — согласилась миссис Постуисл.
— За трезвенность, — произнес мистер Клодд и, осушив стакан, поднялся.
— Я так понимаю, что вы это устроили не во вред себе, — сказала миссис Постуисл, — и никто не имеет права осуждать вас за это. Благослови вас бог, вот что я говорю.
— Мы с ним прекрасно поладим, — пророчески изрек мистер Клодд. — Я ведь люблю животных.
На другой день рано утром к воротам Роулз-Корта подъехал четырехколесный кэб, и в нем поместились Клодд и «Клоддов помешанный» (как его потом называли), а также и все пожитки помешанного, включая упомянутую палку. В полукруглом окне бакалейной лавки опять появился билетик с надписью: «Сдается комната для одинокого», и несколько дней спустя этот билетик попался на глаза одному долговязому, худощавому, загадочного вида юноше с своеобразной речью, которую миссис Постуисл не сразу научилась понимать. Вот почему в этом районе и по сей день можно встретить любителей так называемой «шотландской» литературы, безутешно блуждающих в поисках Роулз-Корта, который, увы, больше не существует. Но это уже история Шотландца, а мы повествуем о начале карьеры Уильяма Клодда, ныне сэра Уильяма Клодда, баронета, члена парламента, владельца двадцати пяти еженедельных, ежемесячных и ежедневных изданий. В то время мы его звали «верным Билли».
Какие бы выгоды ни принесло Клодду устроенное им частное убежище для умалишенных, никто не мог сказать, что он их не заслужил. Добрейший человек был этот Уильям Клодд — в тех случаях, когда доброта не вредила делу.
— Он ведь безобидный, — утверждал Клодд, рассказывая о старичке одному своему знакомому, некоему Питеру Хоупу, журналисту с Гоф-сквера. — Маленько не в себе, так это со всяким может случиться, если человек целыми днями сидит дома без дела. В детство впал, только и всего. Самое лучшее, по-моему, смотреть на это, как на игру, и принимать в ней участие. На прошлой неделе ему захотелось быть львом. Понятно, это было неудобно: он ревел, требуя сырого мяса, а ночью надумал бродить по дому в поисках добычи. Но я не стал ругать его: от этого мало толку; я просто взял ружье и застрелил его. Теперь он утка, и я стараюсь, чтобы он подольше оставался ею: купил ему три фарфоровых яйца, положил их возле ванны, и он сидит на них целыми часами. Дай бог, чтобы со здоровыми было так мало хлопот.
Пришло лето. Клодда нередко встречали под руку с его помешанным, маленьким, пожилым, добродушного вида джентльменом, немного смахивающим на пастора; они вместе расхаживали по улицам и по дворам тех домов, куда Клодд ходил собирать квартирную плату. Их очевидная привязанность друг к другу проявлялась довольно курьезно. Клодд — молодой, с рыжей шевелюрой, относился к своему седовласому хилому спутнику с родительским снисхождением, а тот время от времени заглядывал Клодду в лицо с трогательной детской доверчивостью.
— Нам теперь гораздо лучше, — уверял Клодд однажды, когда эта парочка встретилась на углу Ньюкасл-стрит с Питером Хоупом. — Чем больше мы бываем на свежем воздухе, чем больше у нас дела и забот, тем это полезнее для нас. Правда?
Добродушный, маленький старичок, повиснув на руке Клодда, улыбался и кивал головой.
— Между нами, — мистер Клодд понизил голос, — мы вовсе не так безумны, как о нас думают.
— Не понимаю я этого, — говорил себе Питер Хоуп, идя дальше по Стрэнду (когда-то он долго жил один и с того времени сохранил привычку думать вслух). — Клодд — славный малый, очень славный, но не такой, чтобы даром терять время. Не понимаю.
Зимой Клоддов помешанный заболел. Клодд кинулся к его родственникам на Чансери-Лэйн.
— Правду вам сказать, — признался ему мистер Глэдмен, — мы не ожидали, что он и столько-то протянет.
— Вас, конечно, интересует рента, — сказал Клодд, о котором его поклонники (а теперь у него их множество, так как он успел сделаться миллионером) любят говорить: «Этот искренний, прямолинейный англичанин», — Не увезти ли вам его отсюда, от наших лондонских Туманов, — может быть, это принесет ему пользу?
Старый Глэдмен, по-видимому, склонен был серьезно обсудить этот вопрос, но миссис Глэдмен, живая, веселая маленькая женщина, уже приняла решение.
— Мы получили с этого все, что могли. Ему семьдесят три года. Какой смысл рисковать верными деньгами? Будь доволен тем, что имеешь.
Никто не может сказать — никто никогда и не говорил, — что Клодд при данных обстоятельствах не сделал всего, что было в его силах. Вероятно, тут уж ничем нельзя было помочь. По внушению Клодда, больной старик играл теперь в сурка и по целым дням лежал смирно. А если он начинал беспокоиться, что вызывало у него кашель, Клодд превращался в страшную черную кошку, выжидавшую только удобный момент, чтобы кинуться на сурка. И, только притаясь и искусно притворяясь спящим, сурок мог надеяться спастись от безжалостного Клодда.
Доктор Уильям Смит (урожденный Вильгельм Шмидт) пожал жирными плечами: «Ми ничефо не можем сделать. Это все наши туманы — единственная вещь, за которую иностранцы вправе нас ругать. Покой, покой прежде всего. Сурок — это прекрасная мисль».
