В Немецком театре поставили драму Вальтера Хазенклевера «Сын».
– Бунт сына против отца – старейшая тема литературы и еще более древняя проблема мира. Ей посвящены драмы и трагедии, в действительности же это материал для комедий. Это правильно понял ирландец Синг.[3] В его драме «Герой Запада» сын – молодой болтун, хвастающийся, что прикончил отца. Но потом старик появляется и разоблачает молодого ниспровергателя отцовского авторитета.
– Я вижу, вы очень скептически относитесь к борьбе молодости против старости.
– Мой скепсис ведь не меняет того факта, что борьба эта, в сущности, лишь мнимая борьба… Старость – будущее молодости, которого она раньше или позже должна достичь. Зачем же бороться? Чтобы скорее постареть? Чтобы скорее уйти?
* * *
Г. Яноух рассказывает, как в детстве он вместе с матерью посетил еврейский квартал в польском городе Пшемысль и как из старых домов и темных лавчонок выбегали люди и, плача и смеясь, целовали руки и края одежды его матери, которая, как он позднее узнал, во время погрома прятала в своем доме многих евреев.
– А я хотел бы бежать к этим бедным евреям в гетто и молча, совсем молча целовать края их одежды. Я был бы совершенно счастлив, если бы они могли молчаливо сносить мою близость.
– Вы так одиноки?
Кафка кивнул.
– Как Каспар Гаузер?[4]
– Гораздо более, чем Каспар Гаузер. Я одинок, как… Франц Кафка.
* * *
В беседе о пьесе Макса Брода «Мошенник» Г. Яноух рассказал, как он представляет себе режиссуру спектакля. Речь зашла о сцене, в которой появление женщины, сразу меняет всю ситуацию, по мнению же Г. Яноуха, персонажи на сцене должны медленно отступать перед появляющейся женщиной; Кафка с этим не согласился.
– Все должны отпрянуть, как громом пораженные.
– Это было бы слишком театрально.
– Так и должно быть. Актер должен быть театральным. Его чувства и их выражение должны быть сильнее, чем чувства и их выражение у зрителя, для того чтобы достичь желаемого воздействия на зрителя. Чтобы театр мог воздействовать на жизнь, он должен быть сильнее, интенсивнее повседневной жизни. Таков закон тяготения. При стрельбе нужно целиться выше цели.
* * *
По поводу постановки драмы Эрнста Вайса «Таня»:[5]
– Самое лучшее там – фантастическая сцена с Таниным ребенком. Театр сильнее всего воздействует тогда, когда он делает нереальные вещи реальными. Тогда сцена становится перископом души, позволяющим заглянуть в действительность изнутри.
* * *
Г. Яноух спросил, что думает Кафка о содержащемся в книге Казимира Эдшмида «Двуглавая нимфа»[6] (в главе «Теодор Дойблер и школа абстрактного») высказывании о нем.
– Эдшмид говорит обо мне так, словно я конструктор. На самом же деле я лишь очень посредственный, неумелый копировщик. Эдшмид утверждает, что я втискиваю чудеса в обычные происшествия. Это, разумеется, глубокая ошибка с его стороны. Обычное – уже само по себе чудо! Я только записываю его. Возможно, что я немного подсвечиваю вещи, как осветитель на полу затемненной сцене. Но это неверно! В действительности сцена совсем не затемнена. Она полна дневного света. Потому люди зажмуривают глаза и видят так мало.
– Между мировосприятием и действительностью часто существует болезненное несоответствие.
– Все есть борьба, битва. Лишь тот достоин жизни и любви, кто каждый день идет за них на бой,[7] сказал Г?те… Г?те говорит почти обо всем, что касается нас, людей.
– Мой друг Альфред Кемпф сказал мне, что Освальд Шпенглер полностью почерпнул свое учение о гибели западного мира из г?тевского «Фауста».
– Вполне возможно. Многие так называемые ученые транспонируют мир поэта в другую, научную сферу и добиваются таким путем славы и веса.
* * *
Кафка заметил в руках у Г. Яноуха «Песни висельника» Кристиана Моргенштерна[8] и спросил:
– Знаете ли вы его серьезные стихотворения? «Время и вечность»? «Ступени»?
– Нет, я даже не знал, что у него есть серьезные стихи.
– Моргенштерн страшно серьезный поэт. Его стихи так серьезны, что ему приходится спасаться от своей собственной нечеловеческой серьезности в «Песнях висельника».
* * *
О романе Якоба Вассермана «Каспар Гаузер, или Леность сердца»:
– Вассермановский Каспар Гаузер давно уже не найденыш. Он теперь узаконен, нашел свое место в мире, зарегистрирован в полиции, является налогоплательщиком. Правда, свое старое имя он сменил. Теперь его зовут Якобом Вассерманом, он немецкий романист и владелец виллы. Втайне он тоже страдает леностью сердца, которая вызывает у него угрызения совести. Но их он перерабатывает в хорошо оплачиваемую прозу, и все, таким образом, в полнейшем порядке.
* * *
Г. Яноух рассказал, что его отец любит стихотворения в прозе Альтенберга[9] и вырезает из газет его небольшие рассказы.
– Петер Альтенберг действительно поэт. В его маленьких рассказах отражается вся его жизнь. И каждый шаг, каждое движение, которые он делает, подтверждает правдивость его слов. Петер Альтенберг – гений незначительности, редкостный идеалист, который находит красоты мира, как окурки в пепельницах в кафе.
* * *
О романе Густава Мейринка «Толем»;[10]
– Удивительно уловлена атмосфера старого пражского еврейского квартала. У нас все еще есть темные углы, таинственные проходы, слепые окна, грязные дворы, шумные и тайные притоны. Мы ходим по широким улицам вновь построенного города. Но наши шаги и взгляды неуверенны. Внутренне мы еще дрожим, как в старых улочках нищеты. Наше сердце еще ничего не знает о проведенной реконструкции. Нездоровый старый еврейский квартал в нас гораздо реальнее, чем гигиенический новый город вокруг нас. Бодрствуя, мы идем сквозь сон – сами лишь призраки ушедших времен.
* * *
– Кьеркегор стоит перед проблемой: эстетически наслаждаться бытием или жить по законам нравственности. Но мне кажется, что такая постановка вопроса неправильна. Проблема «или – или» живет лишь в голове Серена Кьеркегора. В действительности же эстетически наслаждаться бытием можно, только смиренно живя по законам нравственности. Но это мое мнение лишь в данную минуту, от которого я, может быть, при дальнейшем размышлении откажусь.
* * *
– Вы хотите получить от меня совет. Но я плохой советчик. Для меня дать совет, по сути, всегда значит предать. Совет – трусливое отступление перед будущим, являющимся пробным камнем нашего настоящего. Но проверки боится лишь тот, у кого нечистая совесть. Человек, не выполняющий задачи своего времени. Однако кто совершенно точно знает свою задачу? Никто. Потому у каждого из нас нечистая совесть, от которой хочется убежать – как можно скорее уснув.
* * *
Г. Яноух заметил, что Иоганнес Р. Бехер в одном стихотворении[11] назвал сон дружеским визитом смерти.
– Это верно. Возможно, моя бессонница лишь своего рода страх перед визитером, которому я задолжал свою жизнь.
* * *
В связи с выходом нового номера издаваемого Карлом Краусом[12] журнала «Факел»:
– Он великолепно разделывает журналистов. Только заядлый браконьер может быть таким строгим лесничим.
* * *
О маленьких, блестяще написанных эссе Альфреда Польгара,[13] часто появлявшихся на страницах «Прагер тагблатт»:
– Его фразы так гладки и приятны, что чтение Альфреда Польгара воспринимаешь как своего рода непринужденную светскую беседу и совсем не замечаешь, что на тебя, собственно говоря, влияют и воспитывают тебя. Под лайковыми перчатками формы скрывается твердая, бесстрашная сила содержания. Польгар – маленький, но деятельный маккавеец в стране филистеров.
* * *
Возвращая Яноуху книгу стихотворений Франсиса Жамма;[14]
– Он так трогательно-прост, так счастлив и силен. Жизнь для него – не эпизод между двумя ночами. Он вообще не знает темноты. Он и весь его мир надежно укрыты во всемогущей длани божьей. Как дитя, он обращается к боженьке на «ты», словно к члену своей семьи. Потому он и не стареет.
* * *
По поводу романа Альфреда Д?блина «Три прыжка Ван-Луня»:
– Это большое имя среди новых немецких романистов. Кроме этой его первой книги, я знаю только несколько небольших рассказов и странный любовный роман «Черный занавес». Мне кажется, Д?блин должен воспринимать зримый мир как нечто абсолютно несовершенное, и творчески дополнить этот мир призвано его слово. Это мое впечатление. Но если вы будете внимательно его читать, вы придете к тому же.
* * *
О книге Альфреда Д?блина «Черный занавес, роман о словах и случайностях»:
– Я не понимаю этой книги. Случайностями называют стечение событий, причинность которых неизвестна. Но без причинности нет мира. Поэтому случайности существуют, собственно, не в мире, а лишь здесь. (Кафка дотрагивается левой рукой до лба.) Случайности существуют только в нашей голове, в нашем ограниченном восприятии. Они – отражение границ нашего познания. Борьба против случайности – всегда борьба против нас самих, борьба, в которой мы никогда не можем стать победителями. Но об этом в книге ничего нет.
