Всюду страна далеко открывается намъ. Налѣво лѣсъ, тропинка извивается прямо въ чащу, и по ней идетъ человѣкъ. Есть что-то родное въ этой картинѣ; я давно уже не былъ на родинѣ, и съ радостью смотрю на нее. Тропинка наполовину заросла, и человѣкъ, идущій по ней, несетъ мѣшокъ на спинѣ. Куда бы итти ему такъ рано утромъ? — думаю я; вѣрно есть у него дѣло по ту сторону лѣса. Онъ шагаетъ мѣрно и покойно впередъ, скоро я теряю его изъ виду.
Снова обширная равнина, на которой пасется стадо. Пастухъ опирается на длинную палку и смотритъ намъ вслѣдъ, онъ одѣтъ въ овчину, несмотря на теплый дождь. Это старикъ, я смотрю ему прямо въ лицо и киваю ему съ площадки, но онъ не отвѣчаетъ на мой поклонъ. Человѣкъ этотъ, быть можетъ, счастливъ не менѣе насъ. Немного пищи, двѣ перемѣны платья, да святой образокъ, вотъ все, что ему нужно; а то маленькое право голоса, которое онъ имѣетъ въ деревнѣ, наврядъ ли ему дороже всего на свѣтѣ. Мнѣ хотѣлось бы знать, подумаетъ ли онъ потомъ такъ же о путешественникѣ, который какъ-то разъ кивалъ ему съ поѣзда, какъ я сижу теперь и думаю о немъ.
Послѣ пятнадцатичасового пути спутники мои наконецъ встаютъ. Мы пріѣхали въ Москву.
Я могу сказать, что побывалъ въ четырехъ изъ пяти частей свѣта. Правда, я не проникалъ въ нихъ слишкомъ далеко, а въ Австраліи не былъ и вовсе, однако ноги мои изрядно постранствовали по свѣту, и я всего навидался, но никогда не видывалъ ничего хоть нѣсколько похожаго на Московскій Кремль. Я видалъ прекрасные города и нахожу Прагу и Будапештъ красивыми; но Москва сказочно хороша! Я слышалъ, какъ сами русскіе называли городъ Маскваа, — не знаю вѣрно это, или нѣтъ.
У Спасскихъ воротъ кучеръ повернулся на козлахъ, снялъ шляпу и указалъ намъ, что и мы должны сдѣлать то же. Эта церемонія производится вслѣдствіе указа царя Алексѣя. Мы обнажили головы и видѣли, что и другіе пѣшіе и въ экипажахъ проѣзжали ворота безъ шляпъ; кучеръ проѣхалъ ихъ — и мы въ Кремлѣ.
Въ Москвѣ четыреста пятьдесятъ церквей и часовенъ, и когда звучатъ колокола на всѣхъ колокольняхъ, то воздухъ сотрясается надъ городомъ съ милліоннымъ населеніемъ. Съ высоты Кремля взоръ погружается внизъ въ цѣлое море великолѣпія. Я никогда и не думалъ, чтобы на свѣтѣ существовалъ такой городъ: повсюду зеленые, красные и золотые купола и колокольни. Эта позолота и лазурь затмеваетъ все, о чемъ я когда-либо мечталъ. Мы стоимъ у памятника императору Александру, крѣпко держимся за перила и смотримъ внизъ; мы не находимъ времени, чтобы перекинуться словомъ; глаза же наши становятся влажными.
Направо, передъ арсеналомъ, стоитъ «царь-пушка». Она напоминаетъ круглую утробу локомотива. Жерло ея имѣетъ какъ разъ метръ въ поперечникѣ, а ядра для нея вѣсятъ двѣ тысячи кило. Я читалъ, что ее гдѣ-то употребляли, но подлинной ея исторіи не знаю; она помѣчена годомъ 1586-мъ. Москвитяне вели много войнъ и часто защищали свой святой городъ. Здѣсь же поодаль лежатъ на землѣ сотни завоеванныхъ пушекъ подлѣ огромнаго колокола, называемаго «царемъ-колоколомъ»; вышиною онъ въ восемь метровъ, и человѣкъ двадцать могутъ помѣститься подъ нимъ.
На высшей точкѣ Кремля стоитъ Успенскій соборъ, Церковь, собственно говоря, не велика, но она богаче всѣхъ церквей въ мірѣ, изукрашена драгоцѣнными камнями. Здѣсь коронуются цари. Золото, серебро, драгоцѣнности повсюду, украшенія, мозаика покрываютъ стѣны отъ пола до самаго высокаго свода, сотни иконъ, изображеній патріарховъ, фигуръ Христа, потемнѣвшихъ отъ времени картинъ. Только на одномъ мѣстѣ стѣны еще видно маленькое пустое мѣстечко, какъ разъ тамъ, гдѣ всякій новый царь имѣетъ обыкновеніе вставлять крупный драгоцѣнный камень, въ качествѣ дара церкви. Маленькое пустое мѣстечко, ожидающее драгоцѣнныхъ камней отъ новыхъ царей. А подлѣ на стѣнѣ всевозможные камни: брилліантъ, сапфиръ, рубинъ.
Есть здѣсь также и пустяки, которые намъ показываетъ духовное лицо. Пока благочестивые москвичи стоятъ передъ различными алтарями и иконами и творятъ молитву, духовное лицо поясняетъ намъ, и не особенно пониженнымъ голосомъ, что вотъ это кончикъ рубашки Христа, а вотъ та странная вещица подъ стеклянной крышкой — гвоздь съ Его креста, вонъ тамъ, въ ящичкѣ съ замкомъ, лоскутокъ отъ одежды Дѣвы Маріи. Мы охотно удѣляемъ нѣчто служителю, равно какъ и нищимъ при входѣ, и выходимъ совершенно смущенные этой сказкой.
Я отнюдь не имѣю склонности преувеличивать. Возможно, что въ мои воспоминанія объ этой церкви вкрались ошибки, такъ какъ я не могъ дѣлать замѣтокъ на мѣстѣ, былъ смущенъ и подавленъ всѣми этими неслыханными драгоцѣнностями; но я вполнѣ увѣренъ, что тамъ находится еще многое, о чемъ я не упомянулъ и даже, пожалуй, не видалъ. Сверкало во всѣхъ углахъ, а освѣщеніе было во многихъ мѣстахъ такъ слабо, что многія детали были для меня потеряны. Вся церковь одна сплошная, громадная драгоцѣнность. Преувеличенная отдѣлка ея впрочемъ не вездѣ отличается изяществомъ, особенно крупные, безсмысленные камни царей на стѣнѣ показались мнѣ нелѣпыми и безвкусными. Позже, когда я увидѣлъ персіянъ съ однимъ единственнымъ драгоцѣннымъ камнемъ на шапкѣ, это показалось мнѣ гораздо красивѣе.
Мы видѣли памятникъ Пушкина, посѣтили нѣсколько церквей, нѣсколько дворцовъ, сокровищницу, музеи, Третьяковскую галлерею. Мы поднимались на колокольню Ивана Великаго, четыреста пятьдесятъ лѣстничныхъ ступеней вверхъ, и смотрѣли внизъ на Москву. Лишь здѣсь можно составить понятіе о величинѣ и несравненной красотѣ этого города.
Но какъ же мала вселенная! Я нахожусь въ сердцѣ Россіи, и въ одинъ прекрасный день встрѣчаю вновь на улицѣ капитана Тавастьерна.
Часъ отъѣзда назначенъ. Было бы напрасно теперь еще выпрашивать одинъ лишній денекъ; а все-таки здѣсь можно еще многое посмотрѣть. Самъ Мольтке нѣсколько смутился въ этомъ городѣ; онъ пишетъ, что Москва — городъ, «который можно только въ мысляхъ представить себѣ, но никогда нельзя, не побывавъ здѣсь, увидѣть въ дѣйствительности». Говоря это, онъ какъ разъ стоялъ на колокольнѣ Ивана Великаго…
Я стою у дверей нашей гостиницы и осматриваю свою зеленую куртку, на которой болтается одна пуговица. Какъ разъ самая нужная пуговица, думаю я, и стараюсь оборвать ее, но дѣлаю этимъ только еще хуже. Конечно, у меня было все нужное для шитья; но въ какомъ сундукѣ запрятано все это? Вотъ въ чемъ вопросъ. Коротко сказать, я отправляюсь разыскивать портного по московскимъ улицамъ.
Я захожу дальше и дальше. Я не знаю, какъ портной называется по-русски; по-фински его зовутъ рээтэли (Räätäli), въ Финляндіи я этимъ пробавлялся цѣлый годъ, но здѣсь я ничего не знаю. Я странствую около четверти часа по улицамъ и заглядываю въ окна, не сидитъ ли гдѣ кто-нибудь и шьетъ; но счастіе мнѣ пока не благопріятствуетъ.
Подъ воротами стоитъ пожилая женщина. Я собираюсь пройти мимо, не обращая на нее вниманія, но она говоритъ что-то, присѣдаетъ и указываетъ на мою болтающуюся пуговицу. Я киваю головой: въ томъ-то и дѣло, что пуговица болтается, и я отыскиваю портного; я стараюсь знаками объяснить ей это. Женщина кланяется вновь и идетъ передо мною, все указывая мнѣ впередъ. Наконецъ женщина черезъ нѣсколько минутъ останавливается у какой-то двери. Здѣсь она мнѣ указываетъ высоко наверхъ одного дома и хочетъ уйти, при чемъ она присѣдаетъ и необыкновенно довольна всей этой исторіей. Я вынимаю изъ кармана монету, показываю ее женщинѣ и предлагаю, чтобы она поднялась со мною по лѣстницѣ. Она этого не понимаетъ, а, можетъ быть, понимаетъ превратно; словомъ, она не соглашается. Я рѣшаюсь самъ пойти впередъ, чтобы, если удастся, убѣдить ее пойти со мною, такъ какъ я вижу, что для меня совершенно немыслимо отыскать безъ ея помощи портного въ этомъ громадномъ домѣ. Я показываю ей монету, поднимаясь по лѣстницѣ и знаками приглашаю ее слѣдовать за мною. Тогда она начинаетъ смѣяться страннымъ смѣхомъ и идетъ со мною, хотя и покачиваетъ головою. Удивительная старушенція.
У первой же двери я останавливаюсь, показываю на пуговицу на моей курткѣ, затѣмъ на дверь и смотрю вопросительно. Наконецъ-то свѣтъ озаряетъ ее, и она понимаетъ, что я дѣйствительно ищу портного; она перестаетъ смѣяться, очень довольна такимъ оборотомъ дѣла, беретъ на себя руководительство и спѣшитъ передо мною вверхъ по лѣстницѣ. Она взбѣгаетъ почти на самый верхній этажъ и стучитъ въ дверь, гдѣ на карточкѣ написано нѣсколько странныхъ буквъ. Мужчина отворяетъ дверь. Женщина, смѣясь и съ цѣлымъ потокомъ словъ, передаетъ меня съ рукъ на руки; между тѣмъ мужчина стоитъ по ту сторону двери, а женщина и я по сю сторону. Когда мужчина наконецъ понимаетъ, что я вполнѣ серьезно и твердо рѣшился дать пришить себѣ пуговицу, потому что самъ я не могу добраться до своихъ швейныхъ принадлежностей, то онъ совсѣмъ растворяетъ дверь. Я даю деньги женщинѣ, она смотритъ на нихъ, присѣдая и величая меня генераломъ и княземъ. Потомъ она присѣдаетъ еще одинъ послѣдній разъ и спускается внизъ по лѣстницѣ.
