А вскоре и началась наша совместная жизнь с Михаилом Афанасьевичем. На первых порах нас приютила его сестра, Надежда Афанасьевна Земская, она была директором школы и жила на антресолях здания бывшей гимназии. Получился «терем-теремок», где жили: она сама, муж ее, Андрей Михайлович Земский, их маленькая дочь Оля, его сестра Катя и сестра Надежды Афанасьевны Вера. Ждали приезда из Киева младшей сестры Елены Булгаковой. А тут еще появились мы… И знаете, как-то все хорошо устраивалось. Было трудно, но и весело… Потом мы переехали в покосившийся флигелек во дворе дома № 9 по Чистому переулку, раньше он назывался Обухов. Дом свой мы прозвали «голубятней», но этой голубятне повезло: здесь написана пьеса «Дни Турбиных», повести «Роковые яйца» и «Собачье сердце» (кстати, посвященное мне). Но все это будет несколько позже, а пока Михаил Афанасьевич работает фельетонистом в газете «Гудок», он берет мой маленький чемодан по прозванию «щенок» (мы любим прозвища) и уходит в редакцию. Домой в «щенке» он приносит письма частных лиц и рабкоров. Часто вечером мы их читаем вслух и отбираем наиболее интересные для фельетона…
Любовь Евгеньевна показывала книги М.А. Булгакова, подаренные ей с нежными надписями. Показывала «книги» в единственном экземпляре, в которых много было забавного и шутливого: рисунки, эпиграммы, дружеские шаржи.
По-новому раскрылись мне после этой встречи некоторые стороны творческой личности Михаила Булгакова. Вот почему об этой встрече и об этом нашем разговоре и захотелось здесь рассказать.
Это был счастливый период жизни Булгакова. Еще ничто не омрачало ее. Булгаков не умел и не желал лукавить, приспосабливаться ни в жизни, ни в литературе. Он был на редкость цельным человеком, что, естественно, проявлялось и в его творчестве.
Любовь Евгеньевна напомнила, что как раз в это время в «Гудке» работали Валентин Катаев, Юрий Олеша, Евгений Петров и многие другие, ставшие впоследствии известными писателями. Фельетоны Михаил Афанасьевич писал быстро, и Любовь Евгеньевна спросила меня, помню ли я то место в автобиографии Булгакова, где он рассказывает, как писались эти фельетоны: «…Сочинение фельетона строк в семьдесят пять — сто отнимало у меня, включая сюда и курение и посвистывание, от восемнадцати до двадцати минут. Переписка на машинке, включая сюда и хихиканье с машинисткой, — восемь минут. Словом, в полчаса все заканчивалось».
Да, это место из автобиографического произведения Булгакова я помнил…
И в 1924, и в 1925 годах Михаил Булгаков писал фельетоны… «Коллекция гнилых фактов», «Праздник с сифилисом», «Просвещение с кровопролитием», «Пустыня Сахара», «Крысиный разговор», «Как школа провалилась в преисподнюю»…
Булгаков беспощадно и гневно обрушивался на пьянство и алкоголизм как одно из вреднейших и разрушительных зол нового общества, мешающих нормальной жизни.
Бытовые нелепости, неурядицы семейной жизни, безделье и невежество, бескультурье и безграмотность и многие другие недостатки строящейся жизни — все это подвергается критическому анализу на страницах «Гудка», в фельетонах М. Булгакова, Ю. Олеши, В. Катаева… Булгаков шутит над мелкими промахами полуграмотных железнодорожников, едко язвит, беспощадно высмеивает бюрократов, формалистов, чиновников советского аппарата. Его смех, то злой, то добродушный, далеко слышен, достигая не только конкретных носителей зла, но и долетая до высоких этажей Власти. Потому и занимался газетной работой Булгаков, что видел в ней очистительную силу, способную хоть немного, хоть чуть-чуть поубавить мусора и грязи в нашей стране.
Булгаков становится особенно безжалостен и беспощаден, когда видит, что сильный, дорвавшийся до власти, угнетает слабого, давно знакомого нам по литературе «маленького человека». Казалось бы, примелькались эти персонажи. Но Булгаков вновь и вновь возвращается к этому столкновению двух социальных сил, потому что за каждым таким столкновением конкретные судьбы конкретных людей.
Пустяковый вроде бы факт. Тихо, мирно жил десятник на станции ЮЗа Славутского участка, но пришло время, и он женился. При встрече с ним, счастливым молодоженом, заведующий разработкой на участке «спрашивает в служебном тоне, побрякивая цепочкой от часов:
— Как вы смели, уважаемый, жениться без моего ведома?
У меня даже язык отнялся, рассказывает десятник. Помилуйте, что я — крепостной… И мучает раздумье: а если моей жене придет в голову наделить меня потомством в размере одного ребенка — к Логинову бежать?.. А если октябрины? А если теща умрет? Имеет она право без Логинова?»
«Со слов десятника записал Михаил Б.» и опубликовал фельетон в «Гудке» 12 августа 1924 года под названием «На каком основании десятник женился! (Быт)».
А 29 августа 1924 года в том же «Гудке» опубликован фельетон «Сотрудник с массой, или Свинство по профессиональной линии (рассказ-фотография)». В центре — тоже чиновник невысокого ранга, но какое самомнение сквозит в каждом его слове, в каждом поступке. Сколько чванства и этого «ячества». Его заранее попросили сделать доклад о дорожном строительстве, но он не готовился к этому докладу, пренебрежительно отнесясь к массе собравшихся. Да и вообще он-то думал, что его ждет начальство, он даже испытал что-то вроде беспокойства, когда прилетевшая Дунька, «как буря», сообщила, что его «кличут»; потом, узнав, что его ждет собрание, даже «плюнул с крыльца»: экая досада, что беспокоился. Высказав презрительное отношение к массе, «чтоб ей ни дна, ни покрышки», и пообещав жене, что скоро вернется, «я там прохлаждаться не буду… с этой массой», товарищ Опишков пошел на собрание. Председатель собрания встал ему навстречу и «нежно улыбнулся». Но Опишков в ответ только пробурчал что-то нечленораздельное. Крайне изумился Опишков, когда узнал, что он должен выступать с докладом на собрании: «Я доклады делаю ежедневно Пе-Че, а чего еще этим?..»
«Председатель густо покраснел, а масса зашевелилась. В задних рядах поднялись головы…»
Нехотя начал свое сообщение Опишков, выдавливая слова, как тяжелые камни ворочал. Всем было ясно, что Опишков не хочет делать доклад, считая ниже своего достоинства отчитываться перед массой. И на мягкое замечание председателя собрания, что нужно было подготовиться, раз его просили, Опишков вдруг заорал.
«— Я вам не подчиняюсь!.. Ну вас к Богу!.. Надоели вы мне, и разговаривать я с вами больше не желаю».
«— Вот так свинство учинил! — кто-то крикнул в зале.
Председатель сидел как оплеванный и звонил в колокольчик. И чей-то рабкоровский голос покрыл гул и звон:
— Вот я ему напишу в „Гудок“! Там ему загнут салазки!! Чтобы на массу не плевал!!»
24 сентября 1924 года Булгаков публикует фельетон «Колыбель начальника станции», в котором клеймит все то же свинство: на общее собрание рабочих и служащих станции Щелухово Казанской дороги не явился докладчик — начальник станции, прислав записку, что «лег спать». И кто-то бросил из зала:
«— Колыбель начальника станции — есть могила общего собрания», так как собрание объявили закрытым.
Да, это был год перемен и надежд… И не все так просто было, как обрисовала мне Любовь Евгеньевна в первые наши встречи… Много лет спустя вышла в свет ее книга «Воспоминания» в издательстве «Художественная литература», в 1990 году, из которой можно узнать интересные подробности переживаний тех лет…
После второй встречи ранней весной 1924 года Булгаков зачастил к Тарновским, ее родственникам, где она временно получила приют после развода с Василевским. Развод давно назревал: слишком разными людьми они оказались, и по характеру, и по интересам. К тому же он был ревнив, а она очень любила жизнь во всех ее проявлениях — путешествия, театр, ухаживания, цветы поклонников… Бывал почти каждый день, настолько увлекся Булгаков обаятельной и талантливой Любашей. Да и Тарновские были очень интересными людьми, особенно Дей, Евгений Никитич, энциклопедически образованный профессор-статистик-криминалист, Надежда, его дочь; ее муж был в длительной командировке, а потому и приютили Любовь Евгеньевну до его возвращения.
Дни ухаживания промелькнули, возникшее чувство с каждым днем укреплялось в сердце помолодевшего Булгакова, начались дни признания… Сначала в шутливой форме… «Уже весна, такая желанная в городе! — вспоминает Л.Е. Белозерская. — Тепло. Мы втроем — Надя, М.А. и я — сидим во дворе под деревом. Он весел, улыбчив, ведет „сватовство“.
— Гадик (так в узком семейном кругу прозвали Надежду. — В.Я.), — говорит он. — Вы подумайте только, что ожидает вас в случае благоприятного исхода…
— Лисий салоп? — в той ему говорит она.
— Ну, насчет салопа мы еще посмотрим… А вот ботинки с ушками обеспечены.
— Маловато будто…
— А мы добавим галоши… — Оба смеются. Смеюсь и я. Но выходить замуж мне не хочется».
