В этой местности жила около года женщина, живая, добрая и чувствительная; звали ее Маргаритой. Она родилась в Бретани, в простой крестьянской семье, которая любила ее и сделала бы ее счастливой, не имей она слабость поверить любви одного из соседних дворян, обещавшего жениться на ней. Однако, удовлетворив свою страсть, он покинул ее и даже отказался обеспечить ребенка, которым она забеременела от него. Она решила тогда покинуть навсегда родимую деревню и уехать скрывать свой грех в колонии, далеко от родины, где она потеряла единственное приданое бедной и честной девушки — честь. Старый негр, которого она купила за несколько занятых грошей, возделывал вместе с ней небольшой кусок этого участка.
Госпожа де-ла-Тур, сопровождаемая своей негритянкой, встретила в этой местности Маргариту, которая кормила ребенка. Она была очень рада встретить женщину, находившуюся, как ей казалось, в том же положении, что и она. В немногих словах она рассказала ей о былом своем положении и о теперешней нужде. Маргарита была растрогана рассказом госпожи де-ла-Тур и, желая скорее заслужить ее доверие, нежели уважение, без утайки призналась в неосторожном шаге, бывшем ее грехом. «Что касается меня, — сказала она, — то я заслужила свою участь; но вы, сударыня… вы, добродетельная и несчастная…» И, плача, она предложила ей свою хижину и дружбу. Госпожа де-ла-Тур, тронутая столь нежным приемом, сказала, сжимая ее в объятиях: «Ах, видно, богу угодно прекратить мои страдания, раз он внушил вам ко мне, совершенно для вас чужой, больше доброты, чем я когда-либо видела от своих родных».
Я знал Маргариту; хотя и жил за полторы мили отсюда, в лесах, за Длинной Горой, я считал себя ее соседом. В городах Европы какая-нибудь улица, какая-нибудь простая стена мешает членам семьи видеться по целым годам; но в новых колониях считаешь соседями тех, от кого тебя отделяют только леса и горы. Особенно в те времена, когда этот остров вел еще небольшую торговлю с Индией, простое соседство вело к дружбе, а гостеприимство по отношению к чужеземцам считалось обязанностью и удовольствием. Когда я узнал, что у моей соседки нашлась подруга, я пошел повидать ее, дабы в случае нужды помочь им обеим. Госпожа де-ла-Тур оказалась особой с очень привлекательной внешностью, исполненной благородства и меланхолии. Она была в то время накануне родов. Я сказал обеим этим дамам, что в интересах их детей, в особенности же для того, чтобы помешать, кому-нибудь другому поселиться тут, им надлежит разделить между собой площадь этой котловины, в которой было около двадцати десятин. Они поручили мне совершить этот раздел. Я образовал две части, почти одинаковые; в одной заключался верхний кусок этого участка, от острия того утеса, покрытого облаками, где начинается исток речки Латаний, до отверстия, которое вы видите там, на вершине горы, и которое зовется Амбразурой, ибо оно действительно походит на пушечную амбразуру. Поверхность этой почвы так усеяна валунами и рытвинами, что по ней едва можно ходить; тем не менее на ней растут большие деревья и вся она испещрена озерками и небольшими ручьями.
Другой участок охватывал всю нижнюю часть котловины, простирающуюся вдоль речки Латаний, вплоть до прохода, где мы сейчас находимся; отсюда эта речка, меж двух холмов, уже течет в море. Тут вы видите несколько небольших луговин и довольно ровное поле, которое, однако, отнюдь не лучше первого, ибо в пору дождей оно болотисто, а в засуху твердо, как свинец, так что, если надо прорыть канаву, приходится прорубать ее топорами. Образовав эти две части, я предложил обеим дамам разыграть их по жребию. Верхняя часть досталась госпоже де-ла-Тур, нижняя — Маргарите. Обе оказались довольны своим жребием; но они попросили меня не разъединять их жилищ; «для того, — говорили они, — чтобы мы могли постоянно видеться, беседовать и помогать друг другу». Тем не менее каждой необходим был свой угол. Жилище Маргариты стояло на середине котловины, как раз на границе ее участка. Я построил рядом, на участке госпожи де-ла-Тур, другое жилище таким образом, что обе подруги одновременно были и в соседстве друг друга и на собственной своей земле. Я сам нарубил жердей в горах, натаскал листьев латаний с берегов моря, чтобы выстроить эти две хижины, у которых, как видите, нет уже ни дверей, ни крыш. Увы, еще довольно осталось от них для моих воспоминаний! Время, разрушающее столь быстро памятники царств, как будто щадит в пустынных этих местах памятник дружбы, дабы продлить уныние мое до конца моей жизни. Едва лишь окончена была вторая из этих хижин, как госпожа де-ла-Тур разрешилась от бремени дочерью. Я был крестным отцом ребенка Маргариты, которого звали Полем. Госпожа де-ла-Тур тоже попросила, чтобы я вместе с ее подругой дал имя и ее дочери. Маргарита выбрала имя Виргиния. «Добродетельна, — сказала она, — и счастлива будет она. Я познала несчастье, лишь удалившись от добродетели».
Когда госпожа де-ла-Тур оправилась от родов, оба этих малых поселения стали приносить доход благодаря попечению, которое время от времени я уделял им, а в особенности благодаря упорной работе невольников. Тот, который принадлежал Маргарите, по имени Доминг, происходил из племени иолофов и был еще силен, хотя находился уже в летах. Он обладал опытностью и природной сметкой. Он возделывал на обоих поселениях, не делая между ними разницы, участки, казавшиеся ему наиболее плодородными, засевая их надлежащими растениями. Он сеял просо и маис на худших местах, немного пшеницы — на хороших, рис — в болотистых низинах, а у подножия скал — разные виды тыкв и огурцов, которые любят ползти вверх. Он сажал на сухих местах пататы, делающиеся там очень сладкими, на высотах — хлопчатник, на тяжелой почве — сахарный тростник, на холмах, где зерно мелко, но превосходно, — кофейные деревца, вдоль реки и вокруг жилищ — бананы, которые круглый год дают плоды и прекрасную тень, и, наконец, — несколько растений табаку, чтобы услаждать досуги свои и добрых своих господ. Он ходил рубить дрова в горы и ломать камень кое-где на уступах, чтобы провести там дороги. Он исполнял все эти работы с пониманием и ревностью, ибо исполнял их за совесть.
Он был весьма привязан к Маргарите и не менее к госпоже де-ла-Тур, на негритянке которой он женился, когда родилась Виргиния. Он страстно любил свою жену, которую звали Марией. Она была родом с Мадагаскара, откуда принесла знание нескольких ремесл, в особенности умение делать из трав, растущих в лесах, корзины и материи, употребляемые дикарями. Она была ловка, опрятна и очень преданна. На ней лежала обязанность готовить кушанье, смотреть за несколькими курами и время от времени относить на продажу в Порт Людовика излишек с обоих поселений, бывший весьма незначительным. Прибавьте к этому двух коз, росших вместе с детьми, и большую собаку, которая стерегла поселения ночью, — и у вас будет представление о всех доходах и всех работниках этих двух небольших хозяйств.
Что касается обеих подруг, то они пряли с утра до вечера хлопок. Этой работы было достаточно, чтобы содержать себя и семью; вообще же они были настолько лишены иноземных удобств, что ходили босиком по поселку и надевали башмаки лишь по воскресеньям, чтобы пойти рано утром к обедне в церковь, виднеющуюся там, внизу. Между тем она гораздо дальше, чем Порт Людовика; однако они ходили в город редко, боясь презрения за то, что их одежда была из толстой синей бенгальской холстины, словно у невольников. Впрочем, общественное уважение важнее ли домашнего счастья? Если этим дамам приходилось несколько страдать на людях, они с тем большим удовольствием возвращались к себе. Мария и Доминг, едва лишь заметив их с этой возвышенности на дороге Апельсинов, сбегали к подножию горы, чтобы помочь им подняться. Они читали в глазах своих невольников счастье, которое те испытывали при виде их возвращения. Они находили дома чистоту, свободу, блага, которыми они были обязаны лишь собственным своим трудам, и слуг, исполненных усердия и почтения.
Сами они, связанные одними и теми же нуждами, испытавшие горести почти одинаковые, называя друг друга сладостными именами друга, товарища и сестры, имели одну лишь волю, одни стремления, один стол. Все было общим у них. А если старый пламень, более сильный, чем пламень дружбы, подымался в их душе, то чистая религия, которую поддерживала непорочная жизнь, влекла их к иной жизни, подобно огню, который возлетает к небесам, когда нет ему больше пищи на земле.
Естественные обязанности еще умножали счастие общения. Их взаимная дружба удваивалась при виде детей — плодов любви, равно несчастной. Они доставляли себе радость купать их в одной ванне и класть в одну колыбель. Часто, кормя грудью, менялись они детьми. «Друг мой, — говорила госпожа де-ла-Тур, — у каждой из нас будет два ребенка, и у каждого из наших детей будет две матери». Как два ростка на двух деревьях одной породы, у которых буря обломала все ветви, дают плоды более нежные, ежели оторвать их от родимого ствола и привить к стволу соседнему, так и два этих ребенка, лишенные всех родных своих, проникались чувством более нежным, нежели чувства сына и дочери, сестры и брата, когда, кормя грудью, передавали их друг другу обе подруги, даровавшие им жизнь. Уже матери говорили у колыбелей о их свадьбе, и это предвидение супружеского счастия, которым они услаждали собственные свои мучения, нередко кончалось слезами: одной вспоминалось, что несчастия ее произошли оттого, что она пренебрегла браком, другой — оттого, что она последовала его законам; одной — что она стала выше своего положения; другой — что она стала ниже его; однако обе утешались тем, что настанет день, когда их более счастливые дети насладятся, вдали от жестоких предрассудков Европы, утехами любви и благами равенства.
