— Ну нет, не думаю, — сказала миссис Скиннер.
— Это был бы очень дурной тон, — добавила Кэтлин.
— На всякий случай не мешает захватить деньги, — сказал мистер Скиннер. — Если понадобится, я дам за всех. Вот не знаю, десяти шиллингов достаточно или нужно дать фунт?
— Уж если давать, то не меньше фунта, папа, — сказала Кэтлин.
— Ну, там видно будет. Я не хочу давать меньше других, но больше, чем нужно, тоже давать незачем.
Кэтлин убрала в ящик все свои бумаги и встала из-за стола. Она посмотрела на часы.
— А Миллисент не готова? — спросила миссис Скиннер.
— У нас еще масса времени. Просили к четырем, так что раньше половины пятого приезжать нет смысла. Я велел Дэвису подать машину в четыре пятнадцать.
Обычно машиной правила Кэтлин, но изредка, в торжественных случаях, Дэвис, садовник, надевал униформу и превращался в шофера. Это лучше выглядело со стороны; к тому же Кэтлин вовсе не стремилась сидеть за рулем, когда на ней был новый джемпер. Взглянув на мать, с усилием втискивавшую палец за пальцем в новые перчатки, Кэтлин вспомнила, что и ей надо надеть перчатки. Она понюхала, не пахнет ли от них бензином после чистки. Запах был, но совсем слабый. Она решила, что никто не заметит.
Наконец отворилась дверь и вошла Миллисент — в полном трауре, с длинным вдовьим крепом. Миссис Скиннер никак не могла привыкнуть к этому костюму, хотя и знала, что его полагается носить целый год. Жаль, что он совершенно не идет Миллисент; некоторым траур к лицу. Она сама как-то примерила шляпу Миллисент и нашла, что выглядит очень эффектно. Бог даст, милый Альфред переживет ее, но если случится наоборот, она не снимет траура до конца своих дней. Как королева Виктория. Конечно, Миллисент — другое дело; Миллисент намного моложе, ей всего тридцать шесть; невесело в тридцать шесть лет остаться вдовой. Едва ли ей удастся второй раз выйти замуж. Кэтлин, верно, так и не выйдет, — ей уже тридцать пять. Когда Миллисент и Гарольд были здесь последний раз, она предлагала, чтобы Кэтлин поехала к ним погостить. Гарольд как будто ничего не имел против, но Миллисент заупрямилась. А почему, собственно? Все-таки там мог представиться случай. Не то, чтобы они хотели сбыть Кэтлин с рук, но девушка должна выйти замуж, а здесь среди их знакомых совсем не попадаются неженатые мужчины. Миллисент все жаловалась на климат. Правда, у нее у самой цвет лица совершенно погиб. Никто бы теперь не поверил, что из двух сестер более хорошенькой всегда была Миллисент. Кэтлин с годами похудела (некоторые, правда, находят ее чересчур худой), но теперь, когда она остриглась, а на щеках у нее всегда румянец благодаря игре в гольф при любой погоде, она, по мнению миссис Скиннер, стала совсем недурна. Вот о бедной Миллисент этого не скажешь; фигура у нее испортилась окончательно: ростом она невелика, и, располнев, стала просто бесформенной. А располнела она ужасно; должно быть, тропическая жара виновата — мешает двигаться. Кожа у Миллисент бледная и нечистая; голубые глаза, когда-то составлявшие ее главную прелесть, словно выцвели.
«Ей надо бы заняться своей шеей, — размышляла миссис Скиннер. — У нее скоро будет двойной подбородок».
Она пробовала заговаривать об этом с мужем. Он возразил, что Миллисент, в конце концов, не такое уж юное создание. Так-то оно так, но из этого еще не следует, что нужно совсем распуститься. Миссис Скиннер решила серьезно поговорить с дочерью; но, разумеется, из уважения к ее горю придется подождать до окончания траура. В сущности, она была рада законному поводу отложить этот разговор, мысль о котором слегка пугала ее. Миллисент и в самом деле изменилась. Что-то мрачное было теперь в выражении ее лица, от чего матери становилось не по себе в ее присутствии. Миссис Скиннер любила тотчас же высказывать вслух всякую мысль, пришедшую в голову, а у Миллисент завелась неприятная манера не отвечать, когда к ней обращаешься (просто так, чтобы что-нибудь сказать), и неизвестно, слышала она или нет. Иногда это невыносимо раздражало миссис Скиннер, и, чтобы удержаться от резкого замечания по адресу Миллисент, ей приходилось напоминать себе, что бедный Гарольд умер всего восемь месяцев назад.
Свет из окна падал на пухлое лицо вдовы, молча остановившейся посреди комнаты. Кэтлин, стоя к окну спиной, с минуту вглядывалась в это лицо.
— Миллисент, мне нужно поговорить с тобой, — начала она. — Сегодня утром я играла в гольф с Глэдис Хейвуд.
— Кто выиграл, ты? — спросила Миллисент. Глэдис Хейвуд была единственной незамужней дочерью каноника.
— Она мне сказала одну вещь, которая касается тебя, и я считаю, что ты должна знать об этом.
Миллисент перевела глаза на окно, за которым ее дочка поливала цветы.
— Мама, вы сказали Энни, чтобы она напоила Джоэн чаем в кухне? — спросила она.
— Да, девочка будет пить чай вместе со слугами.
Кэтлин недружелюбно взглянула на сестру.
— Епископ по дороге на родину провел несколько дней в Сингапуре, — продолжала она. — Он большой любитель путешествий. На Борнео он тоже бывал и знает многих из твоих знакомых.
— Как ему интересно будет встретиться с тобой, дорогая, — сказала миссис Скиннер. — Может быть, он и бедного Гарольда знал.
— Да, он встречался с ним и очень хорошо его помнит. Он говорит, что был потрясен известием о его смерти.
Миллисент села и принялась натягивать черные перчатки. Миссис Скиннер показалось странным, что она никак не отозвалась на слова Кэтлин.
— Кстати, Миллисент, — сказала она. — Куда-то исчез портрет Гарольда. Ты его не брала отсюда?
— Да, я его убрала.
— Казалось бы, для тебя должно быть приятнее иметь его перед глазами.
Миллисент и на этот раз промолчала. Положительно несносная привычка.
Кэтлин, слегка повернув голову, в упор посмотрела на сестру.
— Миллисент, зачем ты нам сказала, что Гарольд умер от лихорадки?
Вдова не шевельнулась и не отвела глаз, но по ее желтоватому лицу медленно разлилась краска. Она по-прежнему молчала.
— Что означает твой вопрос, Кэтлин? — с недоумением спросил мистер Скиннер.
— Епископ говорит, что Гарольд покончил самоубийством.
У миссис Скиннер вырвался возглас испуга, но муж сделал ей знак не вмешиваться.
— Это правда, Миллисент?
— Правда.
— Почему же ты нам не сказала?
Миллисент помедлила с ответом. Она вертела в пальцах брунейскую медную фигурку, которую взяла со столика. Это был тоже подарок Гарольда.
— Я думала, для Джоэн лучше, если все будут считать, что ее отец умер от лихорадки. Мне не хотелось, чтобы она знала.
— Ты поставила нас в очень неловкое положение, — заметила Кэтлин, наморщив лоб. — Глэдис Хейвуд упрекнула меня, зачем я ей сказала неправду. Мне стоило большого труда убедить ее, что я сама ничего не знала. Каноник, по ее словам, очень обижен. Он говорит, что после стольких лет знакомства, даже дружбы, он вправе был рассчитывать на большее доверие с нашей стороны, тем более, что он и венчал тебя с Гарольдом. И если, мол, мы не хотели говорить ему правду, то, во всяком случае, незачем было говорить неправду.
— Должен сказать, что в этом я с ним вполне согласен, — ледяным тоном произнес мистер Скиннер.
— Я, понятно, объяснила Глэдис, что мы здесь ни при чем. Мы говорили то, что было сказано нам.
— Надеюсь, этот разговор не помешал тебе выиграть партию, — сказала Миллисент.
— Совершенно неуместное замечание, моя милая, — воскликнул мистер Скиннер.
Он поднялся, перешел комнату и стал перед холодным камином, машинально раздвинув сзади фалды визитки.
— Это касалось только меня, — сказала Миллисент. — Почему же я не имела права умолчать об этом, если считала, что так будет лучше?
— Видно, мать для тебя — чужая, раз ты даже с ней не захотела поделиться, — сказала миссис Скиннер.
Миллисент только пожала плечами.
— Нетрудно было сообразить, что рано или поздно это все равно станет известно, — сказала Кэтлин.
— А почему? Не могла же я предвидеть, что два старых попа, встретившись, не найдут другой темы для пересудов.
— Когда епископ упомянул о своем пребывании на Борнео, совершенно естественно, что Хейвуды спросили, не был ли он знаком с тобой и с Гарольдом.
— Это все разговор не по существу, — сказал мистер Скиннер. — В любом случае ты обязана была сказать нам всю правду, и мы бы тогда решили, как лучше поступить. Как адвокат, могу тебе сказать, что попытки скрыть истинное положение вещей в конечном счете всегда только вредят делу.
— Бедный Гарольд, — сказала миссис Скиннер, и слезы поползли по ее щекам. — Это ужасно. Он всегда был таким внимательным зятем. Что могло побудить его к этому ужасному поступку?
— Климат.
— Я бы хотел услышать от тебя, как это случилось, Миллисент, — сказал отец.
