— Нет. Солнце мешает.
— Ну, неважно. Если бы ты ее видел, то разглядел бы зарубки у нее на стволе. На высоте примерно одного локтя от земли — Зарубка Печали. Если вода поднимется только лишь до нее, будет голод. Тебе сколько лет? Десять? Одиннадцать? Когда я был немногим постарше тебя, такое случилось, и Бог, который тогда у нас был, принял яд.
— А люди как? Голодали? Умирали?
— Да; и мужчины, и женщины, и дети. Но сегодня Бог силен. Неутомим в любви, — хоть детей всего двое: ты и твоя сестра, — могуч на охоте, непобедим и в еде, и в питье. Так что вода поднимется по стволу до Зарубки Отличной Еды.
Забыв про солнце, Принц внимательно вглядывался:
— А та зарубка, на самом верху?
Слепец покачал головой, не сразу решаясь ответить.
— Давным-давно — когда точно, не знаю — было сделано предсказание. Говорили, будто один из Богов сделал эту зарубку, и вода никогда еще не поднималась так высоко. Слишком много хуже, чем слишком мало. Если вода дойдет до этой зарубки, весь мир утонет и волны будут плескаться у дверей Дома Жизни. А зовется она… — наклонившись, Слепец прошептал: — Зарубка Всеобщей Погибели.
Принц молчал, и, выждав немного, Слепец, нащупав его коленку, тихонько ее погладил:
— Ты еще слишком мал, чтобы все это знать. Не мучься сейчас — не думай. В свое время, когда я умру, а Бог обретет Бытие в Доме Жизни, ты вместо него будешь Богом. И тогда ты все поймешь.
Вскинув голову, Принц с силой, горестно выкрикнул:
— Не хочу я быть Богом!
— Что? Как? То есть как это — не хочешь? Больше ведь некому!
Принц яростно замолотил кулаками по сухой глине:
— Не буду я Богом! И они меня не заставят!
— Тише, тише, дитя! Подумай, что будет со мной, если кто-то услышит?!
Принц сверлил взглядом незрячие бельма, как будто так можно было заставить Слепца увидеть.
— Не буду… Потому что не могу. Не могу я заставить воды реки подниматься… и небо поддерживать не могу. Я иногда вижу сон: Темнота. И все рушится. Каждая вещь тяжелая, давит. А мне ни двинуться, ни вздохнуть…
Слезы бежали по лицу Принца, потом потекло и из носа. Он поднял руку, утерся.
— Не хочу я быть Богом!
Слепец заговорил настойчиво и громко, как бы пытаясь властью голоса заставить его слушать:
— Когда ты женишься на своей Царственной Сестре…
— Я никогда не женюсь, — с неожиданной страстью возразил Принц. — Никогда. А уж на Прелестной-Как-Цветок и подавно. Но и ни на ком другом тоже. Когда я играю с мальчишками, им хочется играть в охоту, а я от этого задыхаюсь. Когда играю с девчонками, они хотят играть в мужа — жену, и приходится прыгать на них вверх и вниз, пока снова не задохнешься. А тогда они сами начинают на мне прыгать, и у меня от этого голова кружится.
Какое-то время Слепец молчал.
— Да, — сказал он наконец, — да, так, так.
— Я хотел бы быть девочкой, — выговорил Принц, — хорошенькой девочкой, у которой всех дел-то — всегда быть красивой и наряжаться. Тогда они не смогли бы превратить меня в Бога.
Слепец задумчиво почесал нос:
— Но не поддерживать небо? Не заставлять воды реки подниматься? Не убивать на охоте быков? Не поражать метко цель?
— Мне эту цель не увидеть, какое уж там — поразить.
— Не понимаю, что это значит.
— У меня что-то вроде тумана перед глазами.
— Принц! Ты не выдумываешь?
— И он становится все плотнее. Медленно, но я чувствую.
— Нет!
— Так что, сам понимаешь…
— Но, бедный малыш, бедный Принц, что Они говорят?
— А я никому не рассказывал. Я устал от всех этих курений, нашептываний, от гадости, которую надо пить. Я устал.
Слепец заговорил взволнованно и громко:
— Но ты же ослепнешь! Мало-помалу, год за годом ты будешь слепнуть, дитя. А что будет с нами? Ты только вспомни: ведь есть Зарубка Всеобщей Погибели!
— А мне какое до этого дело! Если бы я был девочкой…
Уперев палку в землю, Слепец пытался встать на ноги.
— Они должны знать. Он должен узнать немедленно. Бедный Принц, бедный слабый ребенок. И бедный народ!
Мальчик схватил Слепца за ногу, но тот вырвался, встал наконец во весь рост.
— Не рассказывай никому!
— Я должен, бедняжка. Они тебя вылечат…
— Нет!
— Я громко обращусь к Богу, когда он будет заканчивать Свой бег, и Он услышит меня.
— Не хочу я быть Богом!
Но Слепец уже шел торопливо вперед, постукивая палкой по знакомым стволам деревьев, ступая безошибочно на узкие тропинки, тянувшиеся между ирригационными каналами — в данный момент желобками со стенками из сухой глины. Принц забегал вперед, потом бежал рядом, плакал, взывал к Слепцу, дергал его за набедренную повязку, пытался ухватить за руку, но тот шел вперед, ни на миг не сбиваясь с шага, и только бормотал, отмахиваясь палкой и качая головой:
— Бедный ребенок! Бедный ребенок!
Наконец, выбившись из сил, плачущий, полуослепший от солнца, Принц сдался. Он сбавил темп, протащился какое-то время следом за стариком, но потом бросил и это, рухнул на землю и долго плакал. Наплакавшись, он замер с опущенной головой и вдруг начал произносить какие-то фразы, как будто пробуя их на слух или стараясь увериться, что не забудет.
— Не понимаю, о чем это он говорит. Мои глаза видят прекрасно.
Он повторил это снова, прибавил слышанное, наверно, где-нибудь в коридорах Дворца:
— Он маньяк, одержимый.
Потом попробовал сказать проще:
— Я Принц. А он — лжет.
Он поднялся на четвереньки и потом — во весь рост. С полузакрытыми глазами брел по тени и повторял, словно заучивая урок: «Он лжет. Он лжет. Он лжет».
И тут на него налетел вихрь юбок, и сразу обрушился ливень слов, причитаний. Две няньки, коричневая и черная, набросились на него, подхватили и понесли, на ходу орошая слезами, ругая и заклиная, увещевая и душа ласками. Они пронесли его на руках до Дворца и только там наконец опустили на землю, обняли и расцеловали, почистили юбочку и снова стали душить в пахучих и потных, по-матерински щедрых, могучих руках. Они говорили, что он озорник: зачем он притворился, что спит, когда они отлучились на одну минуточку — взглянуть на Бога? Они, причитая, рассказывали, как всюду искали его, объясняли, что он не должен проговориться, охали, что он очень недобр к своим нянюшкам, у которых всего-то одна забота — чтоб он был счастлив. Держа за руки, они провели его к боковым воротам Дворца, ввели во внутренние покои, быстро переодели и приготовили для церемонии, не прекращая стрекотать о жутких опасностях, связанных с крокодилами, речными чудовищами, львами, шакалами и мерзкими стариками. Но он, похоже, не слышал их слов. Не обращая на нянюшек никакого внимания, бормотал снова и снова:
— Он лжет.
Когда с одеванием было покончено, они по внутренним переходам дошли до двора, расположенного перед Дворцом, позади Главных Ворот. Хотя это был день, когда Бог доказывал, что он Бог, двор был пуст. Но снаружи перед воротами толпа из жителей долины заполнила все пространство, и две шеренги чернокожих солдат, вооруженных массивными копьями и щитами, с трудом сдерживали ее, оставляя посередине свободный проход. Шум толпы смолк при звуке сигнала, оповещавшего о начале Божественного бега. Все уже насмотрелись на все вокруг, включая Прелестную-Как-Цветок, стоявшую во главе свиты придворных дам на выстроенном перед воротами помосте. Всем надоело смотреть на проход меж шеренгами стражей и дальше, на тянущуюся вдоль утесов тропу, по которой вернется Бог. Флейты молчали, Прелестная-Как-Цветок была эффектна, но неподвижна, Бог не показывался, всем очень хотелось увидеть что-нибудь новое, и Принц удовлетворил это желание. Он появился на ступеньках, ведущих от внутреннего двора, и стоял между двух толстых нянек и толстых, покрытых росписью колонн. Его плиссированная юбочка была безукоризненно чистой, а золотые пряжки на сандалиях сияли. Кроме того, сияло и ожерелье, охватывавшее тоненькую шею и потом плавно переходившее в оплечье, и надетые на запястья браслеты. Локон же был так расчесан, разглажен и умащен, что выглядел завитком черного дерева. На губах Принца застыла легкая придворная улыбка, которая превратилась в улыбку явного удовольствия, когда женщины из толпы стали громко выкрикивать, как он мил и хорош. Перед помостом он чуть помедлил, искоса посмотрел на четко вырисовывающееся на фоне опахал лицо Прелестной-Как-Цветок, потом подобающим жестом приложил руку к колену. Нянюшки помогли ему взобраться на помост, и он, помаргивая, встал там. Прелестная-Как-Цветок изящно и гибко к нему наклонилась. Ее улыбка дышала любовью, а жест, которым она коснулась его щеки, был бесконечно мягок и женствен.
— Ты плакал, бедная крошка?
Принц молча уставился на сандалии.
Шум толпы вдруг усилился. Принц поднял глаза, а Прелестная-Как-Цветок, шагнув к краю помоста, увлекла его за собой. Держа в руках пальмовые ветви, молниеносным движением переданные им откуда-то сзади, они смотрели туда же, куда смотрела и вся толпа: в дальний конец тропы.
