Если времени хватит, он еще навестит немногих приятелей, которые у него были в Берлине, и прежде всего скульптора Штобвассера и рисовальщика Качинского. Может быть, они посоветуют ему, как дальше быть. О боже мой, шесть месяцев – это ведь целая вечность! Придется все начинать сызнова.
Дождь все еще накрапывал, его тонкие нити кололи этот бесконечный Берлин. Водяные жемчужинки усеивали шерсть собак и лакированную обувь спешивших мимо дам, кутавшихся в пальто. Метельщики улиц резиновыми щетками сметали желтый ил в сточные желоба, автомобили с большими катками обмывали асфальт мостовых.
Универсальный магазин был еще совершенно безлюден. Прислуга полировала перила, смахивала пыль, вощила паркет. Плешивые управляющие ходили взад и вперед по коврам и зевали. В дамском отделении продавщицы протирали витрины, раскладывали белье.
Христина Мерц? – Продавщицы ее не знали.
– Мерц? – говорили они. – Нет. Много служащих было уволено. В личном составе произошли большие перемены.
Подошла кассирша в пенсне. Имя Христины было ей знакомо.
– Я помню, – сказала она. – Но, насколько я знаю, фрейлейн Мерц у нас больше не служит. Мне кажется, если память мне не изменяет, она по своему желанию ушла несколько месяцев назад. Ей представилось лучшее место.
– Лучшее?
– Возможно, что я ошибаюсь. Справьтесь в отделе личного состава.
В довершение несчастья, заведующий отделом личного состава был вызван в суд, а переписчицы не решились выдать справку. Но заведующий непременно придет после обеда.
– Ладно, подождем.
У «Винтера и К0», где он работал в последнее время, Вейденбах встретил участливый прием. Его помнили.
У двери и окошек появилось несколько любопытных лиц. Кто-то ему кивнул. Стройный, пахнувший помадой доверенный вышел к нему и заявил учтиво, что в настоящее время – к сожалению! – вакансий нет.
– Быть может, позже. Наведайтесь-ка через несколько недель, господин Вейденбах. А как ваше здоровье? Понравились?
Улыбка, поклон.
Георг откланялся.
Он задумался, стоит ли вообще идти к Гаусману и Бруне. Это была маленькая фирма, не всегда обеспеченная заказами. Они отделывали магазины, квартиры. Это была их специальность. Все же он решил заглянуть к ним. Но… Гаусмана и Бруне уже и след простыл. В прежнем помещении их конторы, как снаружи казалось, стояли печи и кухонные плиты. Какой-то господин в шубе расхаживал взад и вперед за мокрыми, запотевшими окнами, силуэт исполина Георг постучал:
– Здесь контора Гаусмана и Бруне?
В раме двери появился рыжий молодой человек, хилый и маленький, в шубе, и протер свое пенсне.
– Нет. «Моренвиц Сыновья, печи и отопительные установки».
– А вы не знаете, куда перебралась контора Гаусмана и Бруне?
Покачав головой, рыжий ушел.
В конторе Хегельстрема Георг начал свою службу два года назад когда поселился в Берлине, в качестве практиканта. Эта фирма строила все: дома, церкви, театры, магазины, принимала на себя внутреннюю отделку, что угодно. Хегельстрем был одним из самых занятых и даровитых архитекторов. У Хегельстрема всегда работало около двадцати чертежников.
Но в конторе Георг увидел пустыню. В маленькой темной приемной сидел пожилой господин, доверенный фирмы. Георг узнал его.
– Позвольте вам напомнить о себе: Вейденбах, – сказал он, придав голосу бодрую интонацию и подойдя ближе. – Я работал у вас два года назад практикантом и хотел бы узнать, не найдется ли для меня занятия.
Доверенный удивленно повернул в его сторону свою седую голову и злобно усмехнулся. Он был плохо выбрит и вид имел запущенный, неприветливый, как раздраженный, косматый дворовый пес, готовый к драке.
– Работы? – прохрипел он. – Вы хотите работы? Вы, видно, думаете, что мы только вас и ждали, господин Вейденбах? Уж не пришли ли вы сюда позабавиться?
Он встал и засунул руки в широкие карманы брюк, наслаждаясь растерянностью Георга.
– Не знаете вы, что ли, что Хегельстрем обанкротился?
– Хегельстрем обанкротился?
– Да, юноша, и я сижу здесь и управляю конкурсной массой, вот у меня какая работа. Мы вылетели в трубу. Спекуляция участками в Целендорфе разорила Хегельстрема. Я всегда был против нее, но Хегельстрем меня не слушался. Кредиторы беспощадно задушили его. И вы этого не знаете? Да где же вы, черт возьми, торчали, если не знаете этого?
Георг извинился, сказав, что долгое время болел.
Доверенный вздохнул.
– Я остаюсь здесь до первого. А потом меня тоже выбросят на улицу. Так вы, стало быть, не знаете, что случилось с Хегельстремом? Весь Берлин только об этом и говорил несколько недель.
– Нет, как мог бы я это знать?
– Он отравился, юноша. Всем нам в конце концов ничего другого не останется, как нажраться мышьяку. Отвратительные настали времена. Компаньон Хегельстрема сделался антикваром, как многие архитекторы. У него маленький магазин на улице Канта. Наведайтесь к нему. Да, теперь я вас припоминаю, господин Вейденбах! Вы в свое время проектировали те маленькие виллы, что так нравились Хегельстрему, не правда ли?
– Это были небольшие загородные дома для Целендорфа.
– Совершенно верно. И вы болели, говорите вы? Стойте-ка, мне кажется, будто мне о вас что-то рассказывали, или я про вас в газете читал?
Георг залился краской.
Но доверенный сейчас же перестал рыться в своей памяти.
– Дурные настали времена для строительного дела, господин Вейденбах, – продолжал он. – Заказов нет, а большинство новых построек приостановлено. – Совет? Нет, никакого я не могу вам дать совета. Ничего мне в голову не приходит.
Георг стоял уже у дверей, когда доверенный крикнул ему вдогонку со злобной усмешкой:
– Не обратитесь ли вы к Шелленбергу? Попытайтесь-ка!
– К Шелленбергу? Кто такой Шелленберг?
– Шелленберг – это предприниматель, платящий безработным двадцать пфеннигов в час и сулящий им при этом золотые горы. Я уж вижу, – вы не прочь к нему пойти. Ха-ха-ха! Ну, будьте здоровы, господин Вейденбах!
Георг вышел на улицу ошеломленный.
В этот день он уже не ощущал в себе мужества попытать счастья у других фирм. Быстро решившись, он вскочил в вагон трамвая и поехал в Шарлоттенбург, где жил его друг Штобвассер.
Карл Штобвассер не похож был на скульптора, скорее на портного: низкорослый и худой, с узкой головою, немного косым ртом и необыкновенно острым, длинным носом. В провинциальном техническом училище, где он учился вместе с Вейденбахом, его превосходная резьба по камню и дереву приводила в восхищение учеников и даже преподавателей. Два года назад Штобвассер перекочевал в Берлин, твердо решившись проложить себе путь в качестве ваятеля. И вскоре достиг успеха, правда, – небольшого. Известный художественный критик отозвался с похвалой о его деревянной скульптуре.
Он устроил себе мастерскую в Шарлоттенбурге, во дворе огромного дома казарменного вида, в чем-то вроде сарая или конюшни. Эту лачугу он называл «ателье». Рядом с мастерской находился настоящий сарай, откуда в маленький темный двор при каждом шуме шагов доносилось жалобное блеяние козы.
Штобвассер, слава богу, оказался дома. Хриплый, каркающий голос ответил на стук Георга. Когда он вошел в маленькое, темное, страшно холодное помещение, из-под' одеяла узкой железной кровати высунулась одичалая голова. Ясно можно было различить на ней только длинный, острый нос.
– Кто там? – спросил хриплый голос скульптора, и пар вырвался у него изо рта.
– Это я, Георг.
Скульптор приподнялся еще выше над одеялом и уставился в Георга острым носом. Он тряс дикими космами волос и не в силах был выговорить ни слова.
– Как? Кто? – крикнул он потом в испуге.
– Георг!
– Да может ли это быть? – Штобвассер взволнованно всплеснул руками. – Ты? Вейденбах? Как же этому поверить? Но – пойми меня – ты видишь, я не могу с этим освоиться. Мне ведь сказали, что ты умер!
– Нет, я еще жив, – ответил Георг, с тихим, горьким смешком.
Скульптор покачал головою в растерянности.
– Мыслимо ли это? – воскликнул он. – Кто это рассказывал? Качинский? Женки Флориан? Не понимаю, как же могли это рассказывать, если это неправда? О, мой несчастный мозг, я прямо ничего не соображаю! Ну, все равно, откуда бы ни пошел этот слух – ты жив! – хриплым голосом крикнул Штобвассер: – ты, стало быть, еще жив! Ах, слава богу! Три раза приходил я к тебе в больницу, но меня не пускали. А потом… Ну, да потом об этом рассказывали в кафе. Господи, чего только не бывает на свете! – Он протянул Георгу обе руки. – Ну, слава богу! Обними меня, дорогой!.. Но послушай, не пришел ли ты с того света меня навестить?
Скульптор рассмеялся и закашлялся. Руки у него были горячие. Некоторое время он молчал, глядя на Георга большими, блестящими глазами.
– Дай-ка на тебя посмотреть, старый приятель, – радостно заговорил он потом. – Но как это все странно! А я уже оплакивал тебя. А иногда, по правде говоря, завидовал тебе. Нет, но до чего же это странно! Вдруг, как снег на голову, свалился.
