V
Положив тело умершего на телегу, они двинулись через деревню. Конвоировал их тот самый солдат, который вынес Алека, другой правил неизвестно откуда взявшимися лошадьми.
Ехали дорогой на Сквиру. Рядом с Молинцами виднелась на пригорке часовенка классического стиля, за которой начинался дубовый лесок. Здесь был фамильный склеп Мышинских, где хоронили членов их рода, поскольку приходский костел находился более чем в пятидесяти верстах от Маньковки. Здесь, в этой белой ротонде, почивали они в вечном покое, и после смерти обособленные от народа, среди которого жили, и от католического братства.
Януш повернулся к сестре.
— Знаешь что? Похороним его здесь.
— Как это здесь? В часовне?
— Нет, в часовне без каменщиков невозможно. Стой, стой! — закричал Януш вознице.
Старый солдат-конвоир запротестовал было, но ему объяснили, о чем идет речь.
— Ну что ж, можно… — сказал он. — Почему бы и нет? Зачем везти покойника в этакую даль. Только где лопату возьмешь?
— Мы подождем здесь, у часовни, а вы на лошадях поезжайте за лопатами.
— И то правда, — сказал конвоир.
Тело покойного сняли с повозки и положили на землю у белой стены часовни. Завернутое в одеяло, оно было покрыто еще клетчатым черно-зеленым платком Бесядовской. Старый конвоир остался, а молодой возница повернул назад, к уже пылавшей Маньковке. Ветер нес оттуда запах гари.
Все уселись на ступеньках часовни. Карл и Ганс выбрали место для могилы и обозначили его сухими ветками. Спыхала достал уцелевшие папиросы и угостил старого солдата. К счастью, Алек все время спал на руках у Теклы, и ничто — даже плач его — не нарушало тишины. Лишь издали, от Маньковки, доносились крики, слышались выстрелы.
— Даже лучше, что он будет лежать здесь, рядом с мамой, — сказала вдруг Билинская.
Януш взглянул на нее с явным осуждением, но Спыхала поддержал княгиню.
Старый солдат заинтересовался часовней.
— Що це воно таке? — спросил он.
Ему объяснили.
— Эге, — сказал он, — панские прихоти. Не мило рядом с мужиками лежать?
— Да не все ли равно после смерти, — просто сказала Билинская.
— Куда там, — буркнул солдат, — всю жизнь во дворцах жили, так и после смерти во дворцах лежать хотят.
— Ну, этот-то не во дворце будет лежать. — Спыхала показал на тело умершего.
— А вам не приходит в голову, что некоторые люди должны иначе жить и иначе умирать? — сказала Мария.
Солдат взглянул на нее.
— Коли вы другие люди, так и уходите себе.
Билинская пожала плечами.
— Вот мы и уходим, — сказала она, — только ведь вы нас не всегда отпускаете.
— Кончилось ваше панство, — неожиданно грозно сказал добродушный до сих пор старик.
— Tais-toi! — вдруг обратилась Билинская к брату, забывая, что это она разговаривала с солдатом. — Cesse de lui parler[9].
Януш пожал плечами, разговор оборвался. Спустя час вернулась повозка с двумя лопатами, на повозке сидел еще какой-то человек. Человек этот привез пропуск для Януша и его семьи, подписанный комиссаром.
— Володя забыл, — сказал новоприбывший, — у него столько дел, но комиссар дал ему вот это…
— А Молинцы еще не подожгли? — спросила Бесядовская.
— Панна Текла! — укоризненно простонала Билинская.
— Нет еще, нет. А может, и не сожгут… Нам такие дворцы для школ нужны.
Текла хотела еще что-то добавить, но Билинская не дала ей открыть рот.
Карл и Ганс принялись копать яму. Старый солдат помогал им.
Только сейчас Януш вспомнил, что у него в кармане лежит письмо Ариадны.
Он удалился за часовню. Низко стояло зимнее солнце. Сильный ветер, подувший с запада, трепал в руке листок бумаги в клеточку, на котором карандашом было нацарапано:
Я думаю, что Володя встретит вас где-нибудь в своих странствиях. Вот я и пишу эти несколько слов, чтобы он передал их вам. Дорогой пан Януш, все мы ждем вас в Одессе, приезжайте. Вы можете поселиться у Эдгара, на Дерибасовской, 10. Сделайте все возможное, чтобы добраться до Одессы. Итак, до свиданья, это будет самое благоразумное.
Ариадна.
Было около полудня. Солнце пригревало, ветер пронизывал насквозь. Прислонясь к стене часовни предков, Януш теребил голубоватый листок бумаги. Запах пожарища долетал и сюда, хотя из-за часовни не видно было дыма над Маньковкой. Сжимая в руке письмо, Януш старался и не мог понять, что с ним происходит. Наконец его позвали.
Пленные австрийцы вырыли неглубокую могилу. В яме стоял солдат-возница, он вымерял и расширял ее. Тело Мышинского, совсем уже остывшее, стало очень тяжелым. Ганс и Карл с трудом подняли его. Старый солдат хотел было помочь, но у него не хватило сил. Билинская, опираясь на руку Спыхалы, рыдала, закрыв лицо ладонями; Алек на руках у Теклы проснулся и тоже заплакал, вернее, запищал, как котенок.
Януш подошел к австрийцам, чтобы помочь уложить тело отца в могилу. Он подложил руки под голову и шею отца и сквозь плед ощутил твердость его большого черепа, крепкий и, как ему сейчас казалось, сильный затылок.
Все, чем жил Януш в молодости и детстве — страх, уважение и холод неприязни, — все это ожило в нем снова. С этим он провожал отца в могилу.
«Отец! — думал Януш. — Как я боялся его… Или ненавидел? Да, наверное, ненавидел. Теперь я свободен: отец, Маньковка, дом — все пошло к дьяволу».
Так хотелось бы сейчас распрямить плечи, но тяжесть — мраморная голова отца — тянула книзу.
Солдат, стоявший в яме, помогал уложить покойника, но это оказалось не так легко. Тело накренилось и тяжело свалилось на бок. В эту минуту платок Бесядовской упал с головы покойника, и Януш еще раз увидел лицо отца — большое, желтое как воск, с приоткрытым ртом — и спутанные в беспорядке волосы, уже пересыпанные желтым песком могилы. Он невольно отступил от могилы, над которой склонилась его сестра, и закрыл лицо руками. На руках остался трупный смрад, а может, то был запах пожарища или запах платка Теклы, долгое время лежавшего в сырой кладовке.
Австрийцы быстро засыпали тело желтой глиной, и вскоре остался уже только коричневый холмик у самой стены часовни. Все уселись на телегу и тронулись в путь.
Недалеко от Сквиры им встретилась застрявшая в грязи санитарная машина. Вокруг нее хлопотали офицеры в чужих мундирах — они обратились к проезжающим за помощью, и, когда узнали, что те говорят по-французски, очень обрадовались. Общими усилиями машина была вытащена.
Бельгийская санитарка направлялась в Одессу, где стояли союзные корабли. Офицеры предложили княгине с ребенком ехать с ними. Билинская, не колеблясь, попросила взять также брата и Спыхалу. Бельгийцы согласились.
Телегу с солдатами они отослали, а австрийцев отправили в Сквиру, в дом, где должно было обитать семейство Ройских.
Спыхала вырвал листок из блокнота и написал несколько слов Оле:
Еду прямо в Одессу, надеюсь, что скоро там встретимся.
Казимеж.
Когда после трехдневного путешествия поздно вечером Януш постучался в квартиру Шиллеров, ему открыл сам Эдгар. Он не сразу узнал Януша, а узнав, очень обрадовался. На примусе, стоявшем в его рабочей комнате, он вскипятил воду и принялся поить чаем Януша, падавшего с ног от усталости. У Эдгара была приятная особенность — он никогда не задавал лишних вопросов. Сейчас Януш оценил это вполне, он был бы просто не в состоянии рассказывать о последних своих переживаниях.
В нашем доме сейчас пусто, словно в костеле, — сказал Эдгар. — Отец остался в Петербурге, а мама спит.
Януш почувствовал, что Эдгар не хочет говорить об Эльжбете, и тоже не стал задавать ему никаких вопросов.
Опустевшая квартира Шиллеров показалась Янушу еще больше. Электричества не было, и, когда Эдгар медленно двигался по неосвещенным комнатам со свечой в руке, по стенам ползли длинные тени. В рабочей комнате Эдгара стоял раскрытый рояль, на пюпитре лежали ноты. Эдгар поставил свечу на подставку и занялся чаем. Усевшись в глубокое, удобное кресло, Януш прикрыл глаза. Ему казалось, что все это снится.
Наконец Эдгар спросил:
— Ты приехал один?
— Нет, с сестрой. Шурин убит. Сестра с ребенком остановилась у пани Мушки. Ну и еще Спыхала…
— Казимеж? Откуда он взялся?
— Собственно говоря, я даже не знаю. Он был в Молинцах, у Ройских.
— А Ройские?
— Остались в Сквире. Наверно, приедут сюда. Знаешь, Эдгар, спасибо тебе за твои письма. Только благодаря им я мог еще как-то жить в последнее время.
— Ну что-то ведь и кроме них было.
— Немногое, ты ведь знаешь. С отцом еще труднее стало, А знаешь, он все играл твою сонату.
