Носильщик взял у него чемоданы у входа со стороны 42-й улицы.
— Куда нести? — спросил носильщик. — Билеты у вас на руках?
— Идите со мной, — сказал Джо.
На больших вокзальных часах была четверть двенадцатого. Проход к “Твентиз Сенчури” был как раз слева от них. Джо проверял свой билет, когда кто-то прикоснулся к его руке.
— Это я, — сказала Мотти.
Он в изумлении уставился на нее.
— Стиви сказал мне, что ты пошла на работу.
— Это он так думает, — возразила она, внимательно на него посмотрев, а затем добавила: — Я никуда не иду, я еду с тобой.
— Ты с ума сошла! — воскликнул он.
— Нет, — сказала она. — Я его не люблю. Теперь знаю, что никогда его не любила. И он тоже меня не любит. Я для него — просто удобство. Он так ни разу и не поцеловал меня — даже тогда, когда я встречала его на вокзале. Он только пожал мне руку.
— Наш Стиви всегда был суховат, — сказал Джо.
— Он не думает ни о ком, кроме себя. Он считает себя лучше всех на свете, даже своих родителей.
— Но свадьба должна быть завтра! — воскликнул он.
— К чертям собачьим эту свадьбу! — резко ответила она.
— Они же все с ума сойдут, — почти закричал он.
— Они это переживут, — ответила она, подходя к нему ближе. — Я люблю тебя. Я всегда тебя любила. И ты это знал, ведь правда?
Он сделал глубокий вдох и медленно кивнул.
— Тогда ты берешь меня с собой... или нет? — дрожащим голосом спросила она.
Он видел, что она борется с подступившими к глазам слезами. Неожиданно для себя он привлек ее и поцеловал. Она крепко прижалась.
— Лучше бы вам поспешить, сэр, — вмешался носильщик. — До проверки билетов осталось всего пятнадцать минут.
— Тогда отведите нас к кассе, нам нужно срочно взять еще один билет, — сказал Джо. — Это бессмертная любовь!
Лежа в постели, он смотрел, как она, еще не одетая, красится перед большим зеркалом. Она аккуратно, умелыми движениями, подводила карандашом брови.
— У тебя роскошная задница, — восхищенно сказал он.
Продолжая подводить брови, она поглядела на его отражение в зеркале.
— Ты говоришь это всем женщинам, — без всякого выражения сказала она.
— Не всем, — улыбнулся он. — Только тем, у кого она действительно есть.
— Ты невыносим, — сказала она. — Ты собираешься работать сегодня утром или нет?
— Сегодня я пойду в бюро по безработице.
— Тебя опять уволили?
— Временно, — сказал он. — Эй Джей говорит, что у него будет для меня работа через неделю-две.
— В прошлый раз, когда он сказал тебе то же самое, — с сарказмом заметила она, — ты ждал два с половиной месяца.
— На этот раз он обещает наверняка, — сказал Джо и переменил тему разговора: — Где малышка?
— Каролина внизу, на кухне с мексиканкой. У нее на завтрак хуэвос ранчероз.
Джо покачал головой.
— Что это за завтрак для еврейского ребенка? Бейгелз, лососина и сливочный сыр подошли бы больше.
— За тридцать долларов в месяц у тебя мексиканская прислуга, — ответила Мотти. Закончив краситься, она повернулась к Джо лицом. — Моя косметика в порядке?
— Конечно, — сказал Джо. — Так же, как и твой тридцать четвертый размер и сладкая норка.
— Это все гимнастика, — сказала она. — Я обязана этим нянечке из роддома. Она сказала, что, если я не буду сидеть на диете и заниматься гимнастикой после родов, у меня все отвиснет.
— Я пошлю ей благодарственное письмо, — сказал Джо, сбрасывая с себя одеяло. — Ты только посмотри, — притворно удивился он, — у меня стоит.
— Что еще новенького? — рассмеялась она, направляясь к шкафу.
— Есть время быстренько перепихнуться?
Она снова засмеялась.
— И испортить мою косметику? Ни в коем случае. У меня сегодня утром важная встреча.
— Что может быть важнее утреннего траха?
— Новая работа, — ответила она. — Мистер Маркс, исполнительный вице-президент филиала на Беверли-Хиллз, хочет назначить меня заведующей отделом моды.
— Я думал, ты довольна своей работой в рекламном отделе? — спросил он.
— Я действительно была ею довольна. Но здесь мне предлагают вдвое больше денег, и, кроме того, сейчас, когда со службы возвращаются ветераны, я не уверена, что мне удалось бы удержаться в том отделе. До войны в отделе рекламы работали в основном мужчины.
— И сколько ты будешь получать? — спросил он.
— Возможно, до тысячи в месяц, но, скорее всего, восемьсот. Но это о’кей. На этой работе много дополнительных доходов.
Он промолчал; потом поднял на нее глаза.
— Откуда доходы? Ты будешь с ним трахаться?
— У тебя грязное воображение, — раздраженно сказала она. — Ты только об этом и думаешь. Мистер Маркс — очень консервативный человек. Всегда носит полосатый галстук и бутоньерку. Кроме того, ему по меньшей мере пятьдесят.
Он смотрел, как она застегивает лифчик и надевает трусики.
— Студия переполнена пятидесятилетними бабниками, — проворчал Джо.
Она одела белую шелковую блузку с длинными рукавами и начала застегивать пуговицы.
— Это совсем другой бизнес. Студия переполнена шлюхами, которые хотят стать актрисами.
— Когда ты говоришь что-нибудь подобное, ты все больше начинаешь напоминать мне мою мать, — сказал он.
— Ты прав, — без всякого выражения согласилась Мотти. — И то, что я видела следы губной помады на твоих трусах, может служить доказательством тому, что я сказала.
Он молчал, пока она надевала юбку и выравнивала стрелки на чулках.
— Я думал, у нас стирает Роза.
Она не ответила.
— Ты не хочешь, чтобы я объяснил? — спросил он.
— Нет, — отрезала она. — Здесь нечего объяснять. Как будто я раньше тебя не знала. Я знаю тебя всю жизнь.
Он удивленно посмотрел на нее.
— И ты не сердишься?
Она несколько секунд смотрела ему прямо в глаза, потом отвернулась.
— Мне пора идти, — сказала она, В дверях она остановилась и снова поглядела на него. — Если у тебя нет других дел, кроме как идти в бюро по безработице, почему бы тебе снова не поработать над твоей книгой? Ты можешь много успеть за две недели.
Он не ответил.
— Твой агент, Лаура, сказала, что, если ты пошлешь ей хоть часть готовой рукописи, она сможет провернуть для тебя неплохое дело.
— Угу, — без всякого энтузиазма ответил он. — Конечно, и она станет редактором, чего она на самом деле и хочет.
— Пожелай мне удачи, — сказала она.
Он встал с постели и подошел к ней.
— Удачи тебе, — целуя ее, пожелал он. Он провожал ее взглядом, когда она прошла на балкон, опоясывающий гостиную, и спустилась вниз по лестнице. Потом он вернулся в спальню и закрыл за собой дверь. Присев на край кровати, он взял с тумбочки сигарету и закурил.
— Дерьмо, — прошептал он.
Он услышал, как захлопнулась входная дверь, потом, с сигаретой в руке, вышел на балкон.
— Роза! — позвал он служанку-мексиканку.
Она вышла из кухни в гостиную и посмотрела вверх, на него.
— Si, senor?
— Ты не могла бы принести мне кофе?
— Horita, senor, — она хихикала, все еще смотря на него снизу вверх.
— Над чем ты смеешься? — раздраженный, спросил он.
Она вечно хихикала.
— Nada, senor, — ответила она.
— Nada, дерьмо, — сказал он. — Ты над чем-то смеешься.
Она продолжала хихикать, не отводя от него глаз.
— Los pantalones de sus pijamas estan abiertos.
Он взглянул вниз. Ширинка его пижамных штанов была и вправду открыта. Он застегнул пуговицу.
— Не смотри сюда, — сказал он. — Ты слишком молода для таких вещей.
— Si, senor, — ответила она, игнорируя его слова. — Toma usted el cafe en la camara?
— Нет, — сказал он. — Я буду в кабинете, — он смотрел, как она медленно идет обратно на кухню.
“Ну и сучка”, — подумал он, когда она встряхнула своими блестящими длинными черными волосами, падающими почти до самых бедер, которыми она откровенно виляла, когда шла. Она остановилась в дверях кухни и, обернувшись через плечо, улыбнулась ему.
Он повернулся и пошел назад по балкону. Он прошел мимо детской, в которой на узкой кровати спала их Роза, к маленькой комнате, первоначально предназначавшейся для прислуги, в которую он ухитрился втиснуть столик с печатной машинкой, высокий стул, сидя на котором ему было удобно печатать, несколько книжных полок и обитый потертой кожей второй стул.
Он уселся за стол и посмотрел на машинку. В нее был вставлен чистый лист. Он попытался вспомнить, над чем работал, когда вставил сюда этот лист. Он не мог вспомнить. Рассердившись, выдернул лист из машинки, смял и выбросил в ведро для бумаг. Не вставая со стула, он наклонился и взял коробку, в которой держал рукопись романа. Открыв коробку, он уставился на заглавный лист.
И НЕ ПРЕСЛЕДОВАТЬ ЗВЕЗДУ...
роман Джозефа Крауна
Он быстро пересчитал страницы. На сорока двух страницах были заметки, и только десять содержали начало самого романа. Он смотрел на них с отвращением. Всего лишь десять страниц, и он даже не закончил первую главу о птичьем рынке. С тех пор, как он написал это, прошло восемь месяцев. За это время он сделал два сценария. Он снова посмотрел на рукопись. Это было дерьмо. В конце концов сценарии писать приятнее. Ты можешь работать вместе с кем-то, заводить новые знакомства и шататься по городу. Писать роман — одинокая работа. Только ты и печатная машинка. Все, что ты получаешь, — ты получаешь из написанных тобою же страниц. Это та же мастурбация, которая приносит сомнительное удовлетворение. И тут еще Лаура со своими предложениями.
