До 1969 года в газетах путали Шмидтов. Николай Шмидт - мебельщик, молодой парень, отдавший наследство на революцию и расстрелянный в 1905 году. Петр Шмидт - лейтенант, знаменитость в восстании на "Очакове", вызвавший огромную литературу, слегка истеричный эсер, - это разные. И если достаточно было назваться сыном лейтенанта Шмидта, чтобы любой советский деятель помог авантюристу, протянул руку помощи, что вызвало поток литературы, то с дочерью Шмидта дело обстояло иначе. Хотя именно отец Елены Николаевны был героем 1905 года в Москве, сама его дочка испытала все превратности лагерной судьбы и как заключенная, и как женщина-арестантка.
Но я собрался рассказать совсем о другом - только о том, что в Березниках в 1930 году хорошим был только лагерный клуб, лагерный театр и что этот театр, как это ни неудобно, давал в зоне спектакли, концерты свои агитационные - для вольнонаемных.
Обслуживать гигант первой пятилетки пробовали и вольные бригады, но в лагерь их не пускали, да и качество их концертов было ниже, чем лагерь мог показать сам, своими силами.
Был поставлен спектакль "Малиновое варенье" Афиногенова, репетировалась еще какая-то пьеса, когда лагерное начальство поразило неожиданное предложение выездного бюро профсоюзов Москвы.
Березники должна была посетить ни больше ни меньше как опера, московская опера.
Импресарио передового коллектива, сидевшего в кабинете начальства, не смутила возможность провести свои гастроли за колючей проволокой.
Заместитель начальника Балашов при моей консультации - я был членом художественного совета лагерей после того, как выиграл шахматный турнир, - провел переговоры с импресарио.
- Даем "Травиату", "Риголетто", "Русалку", "Фауста" и концерт - пять вечеров.
- А сколько всего человек?
- Восемь всего. Девятый - пианист.
- Вам как удобнее, - спросил я, - все оперы попарно или все подряд -для вольных и все подряд для заключенных? Сколько ваши гастроли стоят?
Импресарио сказал.
- Эту сумму мы вручим вам наличными.
- Но и к вам, товарищ Балашов, - источая любезность сказал импресарио, - есть другая просьба.
- Я слушаю вас.
- Насчет ужина.
- Не беспокойтесь, ужин будет, только без спиртного, конечно…
- Без спиртного и ужин не в ужин. Даже наши дамы, поверьте…
- Я верю, - сказал Балашов.- Но не имеем, войдите в наше положение.
- Охотно вхожу, охотно, - сказал импресарио.
- За счет ужина обговорим насчет подарков.
- Какие подарки?
- Ну, то, что лагерю под силу. Что-нибудь из продуктов. По банке мясной устроим. И картошки насыплем…
- Отлично, отлично, - сказал импресарио.- Но все же хотелось бы что-нибудь, как бы поточнее выразиться, ну не портсигары там, не бриллианты, не кулоны, но все же какие-нибудь вещественные воплощения наших невещественных отношений.
- Вещественного ничего не можем.
- Ну, все же…
- Лагерные ботинки, что ли? Иль бушлаты соловецкого пошива?
- Ботинки было бы очень хорошо, - тихо сказал импресарио.
- Хорошо, восемь пар я вам дам. Но ведь там женских нет.
- А разве в лагере у вас женщин нет?
- Есть. Но они ходят в мужской обуви.
- Тогда и нам мужскую.
- Хорошо, - сказал Балашов.
- Я все подскажу вам, - зашептал импресарио, - дайте нам по паре белья.
- Да ведь у нас казенное, бязевое. С печатями.
- Мы вырежем печати.
Балашов сдался.
- Итак, мы обговорили девять пар белья, девять пар сапог…
- У нас нет в лагере никаких сапог.
Опера была не так плоха, как я ожидал после этой беседы.
Правда, у русалки не хватало одного глаза, а вставной был другого цвета, но говорят, что и у Александра Македонского были разные глаза.
Русалка была женой импресарио.
Вот тогда-то я и послушал каждую оперу. Рядом со мной сидел Павел Кузнецов, наш техник, мой земляк, театрал, завсегдатай Большого театра, и валился от смеха.
Но публика в зале, арестантская публика, захвачена была этим парадом оперного искусства, хотя все оперы пелись на одном и том же крохотном пятачке сцены.
Все трудились, ворочали декорации, прибивали задники, быстро соображали, что использовать из наших запасов для себя, - женщины и мужчины трудились под команду импресарио.
Опера была действительно московской. Московская областная опера -гастрольный коллектив без всякой подделки.
Сделав вылазку на стройки гиганта первой пятилетки, труппа заработала немало "галочек" в отчетах о луче света в царстве новостроек.
У меня никаких претензий к этой халтуре нет. Все это превосходило, без сомнения, "цыганочки", чечеточки блатарями организованных развлечений.
Это было летом 1930 года, а летом 1932 года в здании Дома союзов, где помещалась наша редакция, я столкнулся лицом к лицу с импресарио, выходившим из дверей гастрольного бюро Московской областной оперы.
Мы с минуту глядели друг другу в глаза.
- Нет, не может быть! - сказал импресарио.
Отделы труда за те четыре месяца, что я сидел в изоляторе под следствием, реорганизовали и превратили в УРЧи - учетно-распределительные части, собиравшиеся в УРО - учетно-распределительный отдел при управлении лагеря.
Новым начальником УРО был Васьков - тот самый Васьков, именем которого названа магаданская тюрьма - "дом Васькова". В Магадане в середине 1930-х годов Васьков был первым начальником лагеря, замещал Филиппова, который болел тогда, и выстроил первую тюрьму, обессмертив свое имя. Не болей Филиппов - заместитель Берзина по лагерям, - называться бы тюрьме "дом Филиппова". Это было тем более справедливо, что Иван Гаврилович Филиппов умер там от инфаркта в одной из камер в декабре 1937 года. Но тюрьма называлась "домом Васькова".
Васьков был красный, плотный, подвижной человек, с высоким звенящим тенором - признаком великого оратора вроде Жореса или Зиновьева. Оратор был Васьков никакой. К заключенным он относился неплохо, большого начальника из себя не строил. Мучился он катаром желудка, кабинет был весь наполнен бутылками какой-то минеральной воды. Минеральная вода стояла в столе, на окнах, на полу его кабинета. Однажды во время выездной ревизии Москвы, которую проводил член коллегии ГПУ Призьба, Васьков опоздал убрать эти бутылки.
- Это ваш кабинет? - густым басом спрашивал крошечный Призьба с тремя ромбами в петлицах.
- Мой, - высоким тенором отвечал Васьков.
- Откройте стол.
Васьков открыл ящик письменного стола.
- Шкаф откройте.
Васьков открыл шкаф. Шкаф был набит пустыми бутылками.
- А это что такое?
- Минеральная, - пропел Васьков, - не водка же.
Призьба уже выходил из кабинета.
Васьков не читал ни книг, ни газет и все свои выходные дни проводил одинаково: набрав в сумку патронов oт мелкокалиберки, садился в саду около вольного клуба и стрелял в листья целый день. Семьи у него на Вишере с собой не было, а выпивка, как я догадался по обилию бутылок из-под минеральной воды, была Васькову запрещена. Раздутый живот, который Васьков с трудом затягивал поясом, прибавлял мало военного его в общем-то бравой фигуре.
Человек он был суждений самостоятельных, не глядел в рот ни Берзину, ни Филиппову, вот и был назначен новым и первым начальником УРО.
- Ну что, Шаламов, что ты хочешь теперь? Где будешь работать? Я мог бы тебя отправить назад, но там ведь все уже новые.
Еще бы, четыре месяца - это четыре века. Нет, я не хотел ни к Стукову, ни к Миллеру, и в Березники не хотел.
- Устраивайся здесь, в первом отделении. Придешь - договор оформим.
- А у вас нельзя?
- Где у меня? В УРО? Ты хочешь работать у меня в УРО? Смотри, - и Васьков позвонил.- Ну, Александр Николаевич, знакомьтесь с новым нашим работником.
Александр Николаевич Майсурадзе, начальник контрольного отдела УРО, был осужден по пятьдесят девятой статье за разжигание национальной розни, работал киномехаником на воле и стал формировать УРО.
- Это герой березниковского процесса.
- В инспектуру ко мне.
- А в статистику?
- Да вы что, зачем Егорову?
В УРО работы было очень много. Работали пять-шесть человек из заключенных. Работал я как представитель УРО с комиссией Кузнецова по набору блатарей в болшевскую трудкоммуну. Работал с прокурором Покровским по отбору и актированию по 458-й статье, т. е. инвалидов.
Посмотрел не без пользы и интереса, как все это делается практически -как подбирают людей, о чем с ними говорят, как им задают (вопросы), как они отвечают - это был еще новый для меня мир. Для комиссии Кузнецова обязателен был личный опрос, беседа, впечатление. В беседе вместе с Кузнецовым принимали участие приезжие "суки", тогдашние перекованные, которые еще бегали "по огонькам" с хозяевами Вишеры. Для комиссии Покровского инвалидов не требовалось разглядывать лично. Просто собирались дела по списку представленных к освобождению инвалидов - сколько там было членовредителей, сколько саморубов. Отбирали дела, и Покровский просматривал и отбрасывал их в две стопки: направо - на освобождение, в список, налево - сидеть в лагере.
