– Благодарение и слава тебе, Господи!
– Ты можешь забрать ее пожалуй завтра же, – сказал торговец, – если она успела вовремя выехать из Тронгейма.
– Так, – сказал Исаак.
Он подождал до завтра. Ялик, привозивший почту с пароходной пристани, вернулся, но Ингер на нем не было.
– Ну, так раньше будущей недели не приедет, – сказал торговец.
Отчасти было хорошо, что у Исаака оказалось так много времени впереди, столько еще надо было сделать. Не мог же он все позабыть и забросить свою землю? Он идет домой и принимается вывозить навоз. С этим быстро покончено.
Он пробивает ломом землю в полях и день за днем следит за оттаиванием почвы.
Солнце большое и яркое, снег сошел, всюду зеленеет, выпущен и крупный скот.
И вот в один прекрасный день Исаак пашет, несколько дней спустя сеет ячмень и сажает картошку. Ха, ребятишки сажают картошку, словно ангелы, у них маленькие благодатные ручонки, и они положительно обгоняют отца.
Потом Исаак моет на реке телегу и прилаживает к ней сиденье. Он говорит мальчуганам, что собирается в село.
– А ты разве не пойдешь пешком?
– Нет. Я решил нынче съездить на лошади и в телеге.
– А нам нельзя с тобой?
– Вы будьте умники и оставайтесь покамест дома. Нынче приедет ваша мама и научит вас разным штукам.
Елисею хочется учиться, и он спрашивает:
– Когда ты писал на бумаге, на что это похоже?
– Да ни на что, – отвечает отец, – рука, словно привязанная.
– А оно не хочет раскатиться, как по льду?
– Кто?
– Да перо, которым ты пишешь?
– О-о, ну да! Только надо научиться управлять им.
Маленький Сиверт был другого склада и не интересовался перьями, он хотел посидеть в телеге, только посидеть на сиденьи, помахать кнутом на воображаемую лошадь и ехать во всю прыть. Благодаря ему отец взял обоих мальчиков в телегу, и они проехали с ним порядочный кусок по дороге.
Исаак едет, пока не доезжает до ржавчика, тут он останавливается. Ржавчик, – дно у него черное, маленькая лужица воды неподвижна. Исаак знает, на что она годится, наверное, в жизни своей он не пользовался никаким другим зеркалом, кроме такого ржавчика. Что ж, сегодня он нарядно одет, в красной рубахе, и вот он достает ножницы и подстригает себе бороду. Этакий фат, этот мельничный жернов, неужели он и впрямь решил прифрантиться и расстаться с своей пятилетней железной бородой? Он стрижет, стрижет и посматривает в зеркало. Разумеется, он мог бы проделать эту работу сегодня и дома, но он стеснялся Олины, довольно уж и того, что под носом у нее надел красную рубаху. Он стрижет и стрижет, кусочки бороды падают на зеркало. Лошадь не стоит, ему приходится прервать свой туалет и считать его законченным. И что ж! Он чувствует себя положительно моложе. Черт его знает, отчего это, но положительно он стал как будто стройнее. Потом едет в село.
На следующий день приходит почтовый пароход. Исаак встречает его на утесе, возле пристани торговца, но Ингер не видно. Господи, пассажиров много, и взрослых и детей, но Ингер нету. Он отошел назад и присел на утес, теперь сидеть здесь уж незачем, он пошел к пароходу. С борта на берег продолжали выгружать ящики, бочонки, сходили люди, бросали почту, но Исаак не видел своих. Зато он увидел женщину с маленькой девочкой, стоявшую у двери в трюм, но женщина эта была красивее, чем Ингер, хотя Ингер и не была безобразна.
Что такое – да ведь это же и есть Ингер! – Хм! – кашлянул Исаак и устремился наверх. Они поздоровались. «Здравствуй» сказала она и протянула ему руку, немного озябшая, побледневшая от морской болезни и путешествия, а Исаак только стоял молча и под конец выговорил:
– Да, да, погода хорошая!
– Я тебя видела вон там, но не хотела выставляться вперед, – сказала Ингер. – Ты приехал сегодня в село? – спросила она.
– Да. Гм!
– Вы все дома здоровы?
– Да, спасибо.
– Вот это Леопольдина, она гораздо лучше меня перенесла дорогу. А это твой папа, поздоровайся с папой, Леопольдина.
– Гм! – поспешно сказал Исаак, он чувствовал себя так чудно, он был точно чужой среди них.
– Видишь на лодке швейную машину, это моя. И потом у меня еще есть сундук.
Исаак пошел, пошел более чем охотно, матросы нашли ему сундук, но машину Ингер пришлось разыскивать самой. Это был красивый ящик незнакомой формы, с круглым верхом и ручкой – швейная машина в этих-то местах! Исаак навьючил на себя сундук и машину и посмотрел на свою семью.
– Я скоренько сбегаю наверх со всем этим, а потом приду за ней, – сказал он.
– За кем? – улыбаясь спросила Ингер. – Ты думаешь, такая большая девочка не умеет ходить сама?
Они пошли на гору, к лошади и телеге.
– У тебя новая лошадь? – сказала Ингер, – и телега с сиденьем?
– Понятно. Да, что я хотел сказать: не хочешь ли закусить немножко? Я захватил с собой.
– Уж когда выедем в поле, – ответила она. – Как думаешь, Леопольдина, ты можешь ехать одна?
Но отец не допустил:
– Нет, она может упасть под колеса. Сядь ты вместе с ней и правь сама.
Они поехали, а Исаак пошел сзади.
Он шел и смотрел на сидевших в телеге. Вот Ингер и приехала, чужая с виду и по платью, нарядная, без заячьей губы, только с красным рубчиком на верхней губе. Она перестала шепелявить, это было самое замечательное, говорила совсем чисто. Бахромчатый серый с красным шерстяной платок удивительно шел к ее темным волосам. Она обернулась в телеге и сказала:
– Хорошо если б у тебя было с собой одеяло, вечером ребенку будет, пожалуй, холодно.
– Пусть она наденет мою куртку, – сказал Исаак, – а когда въедем в лес, так там у меня положено одеяло.
– У тебя припасено в лесу одеяло?
– Да. Я не взял его сразу с собой, на случай, если вы сегодня не приедете.
– А! Что ты мне сказал? Мальчики, значит тоже здоровы?
– Да, спасибо.
– Я думаю, они очень выросли?
– Да, не без того. Нынче сами сажали картошку.
– О-о, – сказала мать, улыбаясь, и покачала головой, – неужто они уж умеют сажать картошку?
– Елисей мне до этих пор, а Сиверт вот по этих, – сказал Исаак, показывая на себе.
Маленькая Леопольдина попросила есть. И что за красивенькая малютка, чисто божья коровка в телеге! Она говорила нараспев, на непонятном Тронгеймском наречии, кое-что отцу приходилось даже переводить. Лицом она вышла в мальчиков, карие глаза и овальные щечки, которые все трое унаследовали от матери; дети вышли в мать, и слава богу! Исаак немножко стеснялся своей маленькой дочки, стеснялся ее маленьких башмачков, длинных, тоненьких ножек в шерстяных чулках, короткого платьица; здороваясь с незнакомым папой, она присела и подала ему крошечную ручку.
Въехали в лес и сделали привал, все стали есть, лошади задали корму.
Леопольдина бегала по вереску с куском в руке.
– Ты не очень изменился, – сказала Ингер, глядя на мужа.
Исаак отвернулся и ответил:
– Ну, тебе так кажется. А вот ты стала страх какая шикарная!
– Ха-ха-ха, ну нет, я уж теперь старуха, – сказала она шутливо.
Нечего скрывать, Исаак чувствовал себя неуверенным, точно стыдился чего– то. Сколько лет его жене? Наверное не меньше тридцати – то есть не может быть больше, никак не больше. Хотя у Исаака была настоящая еда, он сорвал ветку вереска и стал жевать эту ветку.
– Что это – ты ешь вереск! – смеясь воскликнула Ингер.
Исаак отбросил ветку, сунул в рот кусок хлеба, отошел к лошади и поднял ей передние ноги с земли. Ингер с изумлением следила за этой сценой и увидела, что лошадь встала на дыбы.
– Зачем ты это делаешь? – спросила она.
– Она такая смирная, – сказал он про лошадь и отпустил ей ноги. Для чего он это сделал? Должно быть, ему непреодолимо захотелось. А может он хотел этим скрыть свое смущение.
Потом двинулись дальше, и все трое некоторое время шли пешком. Подошли к хутору.
– Что это такое? – спросила Ингер.
– Это участок Бреде, который он купил.
– Бреде?
– Называется Брейдаблик. Здесь большое болото, но насчет леса плохо. – Они еще поговорили об этом, пройдя Брейдаблик. Исаак заметил, что телега Бреде все еще стоит под открытым небом.
Но вот девочка захотела спать, и отец бережно поднял ее на руки и понес.
Они все шли, Леопольдина скоро заснула, тогда Ингер сказала:
– Давай завернем ее в одеяло и положим в телегу, пусть спит там, сколько хочет.
– Ее там растрясет, – возражает отец и несет девочку дальше. Они минуют болота и опять въезжают в лес, Ингер говорит! – Тпру! – Она останавливает лошадь, берет ребенка от Исаака и просит его переместить сундук и швейную машину, чтобы Леопольдину можно было положить на дно телеги: – Ничего ее не растрясет, что за глупости!
Исаак устраивает все, закутывает дочку одеялом и подкладывает ей под голову свою куртку. Потом едут дальше.
Муж и жена идут и говорят о том, о сем. Солнце долго не садится, погода теплая.
