— К сожалению, я тут бессилен.
— Вам не следует искать утешения в рюмке.
Януш вдруг по-пьяному оскорбился.
— Это почему же? — спросил он с вызовом.
— Потому что это не соответствует вашей психике, вашему складу, так же как и общество этой личности, — и он указал подбородком на то место, где сидел Адась.
— Откуда вы это знаете? — без всякого, впрочем, интереса спросил Януш.
— Знаю, потому что догадываюсь. Достаточно взглянуть на вас, чтобы узнать все.
— Так уж сразу и все…
— Да, да. Ну, разумеется, не все. Но о состоянии, в каком вы сейчас находитесь, судить можно. Знаете что, — неожиданно сердечным тоном произнес незнакомец, положив руку на ладонь Януша, — я вам вот что посоветую: ступайте к себе в гостиницу. Ложитесь и усните. Это будет лучше всего.
Януш откинулся в кресле и закрыл глаза. Как ему хотелось сейчас тишины и покоя! И зачем он вообще здесь?
— Ведь так? — продолжал незнакомец. — Вам же будет куда лучше в гостинице.
Януш открыл глаза и увидел перед собой весьма заурядное, но освещенное умными глазами лицо все того же пьяного субъекта.
— Да, — произнес он, — только ведь я и в гостинице буду в таком же ужасном одиночестве.
— Да. Но это лучше. Водка не для вас. Я вам это потому говорю, что сам пьян.
— Спасибо.
— Идемте, — сказал блондин, — я провожу вас до гардероба.
Они вышли. Блондин, который был трезвее Януша, взял у него номерок и получил его пальто. Когда Януш уже оделся, к нему подлетел Адась.
— Ну нет, Януш! Вечно ты веселье портишь, — обрушился он на Мышинского, как будто они гуляли вместе уже по меньшей мере на двух карнавальных празднествах. — Почему ты уходишь? Так не делают. И что Каролинка скажет?
— А вот это уж меня меньше всего интересует, — улыбнулся Януш. С той минуты, как он решил возвратиться в гостиницу, он сразу почувствовал себя куда лучше. Появилась уверенность в себе…
Блондин надел на него пальто и спокойно сказал Адасю:
— Ему уже пора домой.
Сказано это было так внушительно, что Адась сдался, очевидно предположив, что незнакомец имеет какие-то особые основания говорить таким тоном.
— Ну хорошо, тогда и я иду с тобой, — сдался Пшебия-Ленцкий.
— Вы проводите его в гостиницу?
— Ну, понятное дело, провожу. Только вот что, Януш, надо бы расплатиться…
Януш поморщился.
— У меня уже нет денег.
Благотворитель-блондин замахал руками.
— Я все улажу. Не беспокойтесь. — И, обращаясь к Адасю, добавил: — Ступайте прямо в гостиницу. А где вы, пан Мышинский, остановились?
— В «Саксонской».
— Ну, это недалеко. А может быть, и такси найдете.
Когда они очутились на улице, Адась сокрушенно воскликнул:
— О боже мой, так все чудесно шло! Ну почему ты ушел?
— Не знаю, — честно признался Януш.
— А кто этот, что тебя так опекал?
— Не знаю, — повторил Януш.
— Как это не знаешь? — по-пьяному удивился Адась. — Ведь это же какой-то твой знакомый.
— Впервые его вижу, — признался Януш.
— А казалось, будто самый близкий приятель.
— По пьяной лавочке бывает, — усмехнулся Януш.
Они вошли в гостиницу.
— Этот господин будет ночевать у меня, — сказал Януш портье. — Адась, дай свой паспорт.
Адась удивленно взглянул на Януша.
— Я же у тетки собирался ночевать.
— Здесь тебе будет лучше.
Портье проводил их до номера, слегка обеспокоенный тем, что оба очень пьяны. Кровати стояли рядышком, и обе были приготовлены на ночь. Когда они разделись и легли, Адась погасил свет.
Януш потянулся к постели Адася и обнял его поперек груди. Тот вскинулся.
— Ты с ума сошел?
— Да нет. Ничего я тебе не сделаю, — тихо сказал Януш, — просто мне хочется чувствовать человека рядом с собой.
И оставил руку на волосатой груди Адася. Припомнилось, что так когда-то он засыпал рядом с Юзеком и вот так же касался чистого, красивого, здорового его тела. Тело Адася было потное, волосатое, противное, вызывало брезгливость. Но он ощущал под пальцами биение его сердца и погружался в пьяный сон, уже не такой до жути одинокий.
В том, что ему нечего делать в Кракове, Януш окончательно убедился, проснувшись наутро в пустом и незнакомом гостиничном номере и чувствуя мучительную головную боль. Само собой пришло решение незамедлительно вернуться в Коморов. Адась ушел с утра, не оставив даже записки. Януш пошел в «Орбис» на углу улицы Святого Яна, чтобы купить билет на послеобеденный поезд.
Погода по-прежнему была противная, осенняя; удушливый туман обволакивал Краков, солнце теперь только угадывалось за туманными клубами, которые желтоватыми и белесыми куполами собирались над башнями.
Напротив Мариацкого собора на линии АБ был небольшой цветочный магазин. Хорошие цветы в Кракове можно купить у баб на базаре, а цветочные (или, как там говорят, «светошные») были здесь очень неважные. А в эту осеннюю пору в витринах и вовсе не было ничего подходящего. Разве что лежал посреди витрины приготовленный для кого-то свадебный букет. Цветов было мало, поэтому владелец магазина воспользовался тем, что букет был заказан только на вторую половину дня, и украсил им пустую витрину. Обычный букет белых роз, окутанный тонким газом и перевязанный белой лентой, удлиненный для внушительности двумя восковыми погребальными каллами, лежал, точно покоящийся в белых пеленках младенец, трогая своей наивностью и претенциозностью, всем этим жалким провинциализмом.
Януш даже поморщился, увидев этот букет, и тем не менее загляделся на него. Он вспомнил, как шел с Зосей по тропинке между колосьев, как колосья били Зосю по лицу, а его по плечам и как ему показалось, будто жена, идя впереди него, несет на руке не белый свадебный букет, а ребенка. Кто же это нынче будет здесь венчаться? И в какой церкви? В Мариацком соборе, конечно… Сколько человеческой веры в жизнь, неколебимой веры, которой ничто не омрачит, заключено в этом букете!
В поезде он сразу же решил пройти в вагон-ресторан и выпить немного красного вина, надеясь, что это избавит его и от головной боли и от этого несуразного чувства беспомощности и никчемности, от похмелья, вызванного не вчерашним коньяком, а визитами к тете Марте и к Вагнерам. Как бы то ни было, приходилось смиряться с тем, что в некоторых случаях помочь ничто не может. Как больной в поисках облегчения принимает в постели то ту, то иную позу, так и он искал помощи в событиях, происходящих вне его, и, разумеется, никакая помощь не приходила. Человек одинок не только в смерти: смерть настолько могущественна, что перед колоссальностью этого события можно даже забыть об одиночестве. Но еще более одинок человек в страданиях. И тут ничто не поможет — ни фотографии от тети Марты, ни водка Адася Пшебия-Ленцкого. Тут уж ничего не поделаешь, надо держаться.
За окном быстро пролетали характерные для окрестностей Кракова виды: взгорки, лощины, все покрытое зеленями озимых или бороздами вспашки. Солнце перед заходом выглянуло на миг из-за туч и озарило весь этот невзрачный пейзаж грустным, запоздалым светом. Надо держаться.
— Добрый день, — послышался чей-то голос. — Разрешите присесть?
К столику Януша подошел блондин со вздернутым носом, тот самый, что вчера опекал его в дансинге.
— Прошу прощения, — произнес он, усевшись, — за то, что я постоянно докучаю и навязываюсь вам. Меня зовут Мартвинский, доктор Мартвинский…
Януш уже где-то слышал это имя, но сейчас оно ничего ему не говорило. Тем не менее он улыбнулся.
— Наоборот, сегодня я хотел бы с кем-нибудь побеседовать.
— Не так, как вчера?
— О, вчера я тоже хотел, только не мог, — улыбнулся Януш.
— Возвратились благополучно?
— Вполне. Простите, может быть, вы выпьете?
— Спасибо. Красное вино в таких случаях очень хорошо.
Неожиданно доктор посерьезнел.
— Только мне кажется, вы не должны этого повторять. Это не для вас.
— Ох, доктор, — пожал плечами Януш, — только давайте не будем об этом. Ведь вы же не знаете, что для человека хорошо, а что плохо.
— Обычный врач, разумеется, не знает. У него есть свои рецепты, и он старается, чтобы пациент следовал им. Но я, как вам известно, психиатр.
Януш поморщился.
— Может быть, и фрейдист?
— Да, в какой-то мере и фрейдист. Разумеется, со многими, очень многими оговорками. По самой логике вещей я вынужден быть психологом. Именно поэтому и говорю вам, что вы не должны допускать такие вещи. Вот ваш товарищ — этот сколько угодно, у него бычья комплекция и нервы как канаты, а что касается вас… не советую.
— Если уж говорить открыто — а ведь с психоаналитиком надо быть откровенным, как на исповеди…
— Еще откровеннее, чем на исповеди. Не нужно создавать никакого искусственного портрета.
