До сих пор природа нашего повествования требовала, помимо неизбежного запутанного начала, еще и нарушения последовательности в изложении событий; они излагались здесь в обратном порядке, а иногда и вовсе просто без всякого порядка; последнее справедливо и в отношении тех оставшихся абзацев, которые заключают весь рассказ.
Во время долгого благополучного плавания до Лимы были, как уже говорилось, несколько дней, когда к дону Бенито начало было понемногу возвращаться здоровье или по крайней мере душевное спокойствие. И пока вновь не наступило ухудшение, между двумя капитанами много раз происходили самые задушевные беседы, которые братской непринужденностью так разительно отличались от прежней искусственной замкнутости.
В этих беседах не единожды было повторено, как трудна была для испанца роль, которую навязал ему Бабо.
— Ах, дорогой мой дон Амаза, — сказал как-то дон Бенито, — в то самое время, когда вы находили меня угрюмым и неблагодарным, когда, более того, вы, по собственному признанию вашему, готовы были заподозрить во мне вашего будущего убийцу, — в то время сердце мое сжималось и холодело, — я не мог глядеть вам в лицо, терзаемый мыслью о том, какая страшная угроза нависла над моим благодетелем. И, клянусь богом, дон Амаза, едва ли один страх за собственную жизнь заставил бы меня совершить тот прыжок в вашу шлюпку, меня подвигло сознание, что, если вы, мой лучший друг, ничего не ведая, вернетесь к себе на корабль, в ту же ночь на вас и на всех, кто с вами, нападут, когда вы будете спать на своих койках, и вы никогда уже больше не проснетесь на этом свете. Вообразите себе на мгновение, ведь вы ходили по палубе, сидели в каюте, а под вами был настоящий пороховой погреб. Один мой намек, одна отдаленнейшая попытка к взаимопониманию между нами, и смерть, мгновенная смерть — и моя, и ваша — была бы завершением этой сцены.
— Правда, это правда! — воскликнул, вздрогнув, капитан Делано. — Вы спасли мне жизнь, дон Бенито, а не я вам. Спасли при полном моем неведении и даже противодействии.
— Нет, друг мой, — возразил испанец с почти религиозной учтивостью. — Вас хранил господь, а меня спасли вы. Когда только подумаю, как вы себя вели, — о ваших улыбках и насмешках, о неосторожных словах и жестах! — за меньшее они убили моего штурмана Ранедса. Но у вас была охранная грамота царя небес, и с нею вы счастливо прошли через все опасности.
— Да, я знаю, во всем воля Провидения, но в то утро у меня было особенно хорошее расположение духа, а зрелище чужих бедствий — хоть и притворных, — по счастью, добавило к моему природному добродушию еще толику сострадания и милосердия. Иначе, несомненно, какое-нибудь неудачное слово, обращенное мною к неграм, привело бы, как вы говорите, к плачевной развязке. Притом же эти три чувства глушили всякое возникавшее у меня подозрение — когда за понимание правды я мог бы поплатиться жизнью, даже не спасши взамен жизни чужой. Лишь под самый конец подозрения мои возобладали, но вы знаете, как далеки от истины они оказались.
— Действительно, далеки, — грустно ответил дон Бенито. — Подумать только, вы провели со мною вместе целый день, стояли и сидели рядом, разговаривали, смотрели на меня, пили и ели со мной за одним столом, и, однако же, после всего этого вы схватили меня за горло, почтя негодяем человека не только невиновного, но и самого жалкого из смертных. Вот каково могущество злого обмана. Вот как могут заблуждаться даже лучшие из людей, судя о поступках другого, чье положение им известно не до самых последних глубин. Но ваше заблуждение было вынужденным, и вы своевременно прозрели правду; жаль, что так бывает не всегда и не со всеми.
— Мне кажется, я вас понимаю, дон Бенито, вы делаете обобщения, и довольно печальные. Но ведь прошлое прошло — к чему выводить из него мораль? Забудем о нем. Взгляните, это яркое солнце ничего не помнит, и синее небо, и синее море тоже; они начинают жить наново.
— Потому что у них нет памяти, — грустно прозвучало в ответ. — Потому что у них нет души.
— Но разве не задушевны эти теплые пассаты, дон Бенито, разве своим ласковым прикосновением не приносят они исцеления и вашей душе? Верные друзья пассаты, они отличаются постоянством и теплотой.
— Их постоянство лишь стремит меня к моей могиле, сеньор, — последовал вещий ответ.
— Дон Бенито, вы спасены! — с болью и удивлением воскликнул капитан Делано. — Вы спасены, дон Бенито. Откуда же падает на вас эта тень?
— От негра.
И мрачный человек умолк, задумчиво кутаясь в плащ, точно в гробовые пелены.
В тот день их разговор больше не возобновлялся.
Но если печальный испанец иной раз умолкал, когда речь заходила о предметах, подобных вышеупомянутому, были и другие предметы, о которых он не говорил никогда, при упоминании о которых к нему возвращалась вся его прежняя замкнутость. Об этом да умолчим, лишь один или два примера попроще послужат необходимым разъяснением. Богатое, пышное платье, бывшее на нем в тот день, когда происходили описанные события, надел он не по своей доброй воле. И шпага с серебряной рукоятью, этот символ деспотической власти, в действительности даже не была шпагой, но лишь ее оболочкой — твердые ножны были пусты.
Что же до негра, чей мозг — но только мозг, а не тело — был центром всего заговора и мятежа, то, схваченный в лодке, он сразу же подчинился превосходящей мускульной силе. Убедившись, что все кончено, он не произнес больше ни слова, и заставить его нарушить молчание было невозможно. Он словно говорил своим видом: раз мне недоступно действие, к чему слова? В трюме, закованный в цепи, он вместе с остальными был доставлен в Лиму. Дон Бенито во время плавания ни разу не спустился к нему. Ни тогда, ни потом он не хотел его видеть. Когда его попросили об этом в суде — отказался. Когда судьи настояли — упал в обморок. Так что законное опознание личности Бабо было произведено лишь по свидетельству матросов. При этом в разговоре испанец иногда упоминал негра, как было показано выше. Но смотреть на него он не хотел — или не мог.
Через несколько месяцев, привязанный к хвосту мула, негр был доставлен прямо под виселицу и так принял безгласную смерть. Тело его испепелили в огне, но долго еще его голова торчала на шесте над городской площадью, дерзко встречая взоры белых; и мертвыми глазами глядя через площадь, туда, где в склепе под церковью Святого Варфоломея покоились, как покоятся и ныне, спасенные кости Аранды; и еще дальше, через реку Римак, где на горе Агонии за городской чертой стоит монастырь, откуда через три месяца после окончания суда Бенито Серено на катафалке и впрямь последовал за тем, кто вел его путем скорби.
СЛОВАРЬ МОРСКИХ ТЕРМИНОВ [23]
ВВОДНАЯ ЧАСТЬ
Названия мачт судна, начиная с носа: фок-мачта, грот-мачта и бизань-мачта. Каждая мачта состоит из четырех частей: собственно мачта (нижняя часть), стеньга (второй ярус мачты), брам-стеньга (третий ярус) и бом-брам-стеньга (четвертый ярус).
Части мачты разделены площадками — салингами, которые называются (снизу вверх): марсом, салингом, брам-салингом и салингом бом-брам-стеньги.
Паруса располагаются на реях в четыре яруса: нижний ярус составляют паруса, называемые по мачте — фок-парус, грот-парус, бизань-парус; второй ярус представлен парусами, имеющими название «марсель» (фор-марсель, грот-марсель, крюйс-марсель); третий ярус состоит из парусов, называемых брамселями (фор-брамсель, грот-брамсель, крюйс-брамсель); четвертый ярус составляют паруса бом-брамсель (фор-бомбрамсель, грот-бомбрамсель, крюйс-бомбрамсель).
Паруса управляются с помощь шкотов и фалов, которые называются по типу своего паруса: например бом-брамфалы управляют бом-брамселями, т. е. парусами четвертого яруса.
Помимо прямых парусов имеются также косые, которые крепятся к реям, называемым гафелями (вверху) и гиками (внизу). Косые паруса на носу судна называются кливерами, а кормовой парус — контрбизанью. Косые паруса между мачтами называются стакселями.
Бак — носовая часть верхней палубы до фок-мачты.
Банка — здесь: скамья на шлюпке.
Баркас (барказ) — самая большая шлюпка для перевозки большого числа команды или тяжелых грузов.
Бегин-рей — нижний рей на бизань-мачте судна с прямым парусным вооружением.
Бейдевинд — курс парусного судна, при котором угол между его курсом и встречным ветром меньше 90°.
Бизань — нижний косой четырехугольный парус, поднимаемый позади бизань-мачты на гафеле.
Бизань-мачта — третья от носа мачта на корабле.
Брам — составная часть названий всех парусов, рангоута и такелажа, принадлежащих брам-стеньге.
Брас — снасть бегучего такелажа, прикрепленная к нокам (концам) реев и служащая для поворота реев вместе с парусами в горизонтальной плоскости.
