— Скорее всего.
— Возможно, в чулке. Вот и великолепно.
— Что же тут великолепного?
— А ты не догадываешься, куда клонится ход моих мыслей?
— Не догадываюсь.
— Тогда слушай. Ты затеешь с ней шутливую возню, вы станете носиться друг за другом, увертываться, и ты сможешь очень естественно… ну, как бы в шутку схватить ее за ногу…
Я резко оборвал его. Есть границы, которые нельзя переходить, и мы, Вустеры, свято их чтим.
— Гасси, ты предлагаешь мне схватить Стиффи за ногу?
— Ну да.
— Ни за что.
— Но почему?
— Не будем углубляться в причины, — ледяным тоном отрезал я. — Несомненно, ты принял меня за кого-то другого.
Он с укором посмотрел на меня своими выпученными глазами — наверное, так глядел на него умирающий тритон, которому он забыл вовремя поменять воду. Потом вроде как шмыгнул носом.
— До чего же ты изменился, — сказал он, — совсем не тот, что был в школе. Вконец деградировал. Ни прежнего задора, ни лихости, ни страсти к авантюрам. Спился, надо полагать.
Он вздохнул и шваркнул пастушку об пол. Мы подошли к двери, я открыл ее, и тут он снова оглядел меня.
— Ты это что, к ужину так разоделся? Галстук-то белый зачем нацепил?
— Дживс посоветовал, для бодрости духа.
— Будешь чувствовать себя идиот идиотом. Старый хрыч Бассет ужинает в вельветовой домашней куртке, весь перед в пятнах от супа. Так что лучше переоденься.
Пожалуй, он прав. Зачем выделяться, это дурной тон. Рискуя потерять твердость духа, я принялся стаскивать фрак. И тут внизу в гостиной раздалось пение, звонкий молодой голос исполнял под аккомпанемент фортепьяно старинную английскую народную песню. Так мне показалось, и показалось правильно, если судить по внешним симптомам. Певица то и дело выкрикивала «Эх, нанни, нанни!» и прочие «Тра-ля-ля!».
У Гасси от этих оглушительных звуков глаза за стеклами очков начали дымиться. Чувствовалось, что эта последняя капля переполнила чашу его терпения.
— Стефани Бинг! — с горечью произнес он. — И она еще поет!
Он фыркнул и убежал. Я надел черный галстук, и тут появился Дживс.
— Миссис Траверс, — официально доложил он.
— О, черт! — невольно вырвалось у меня.
Я и раньше знал, что она придет, еще до того, как Дживс о ней возвестил, но ведь и несчастный прохожий, попавший под бомбежку, знает, что его убьют, однако, когда бомба на него падает, ему от этого ничуть не легче.
Тетка была чрезвычайно возбуждена — вернее сказать, просто не в себе, и я поспешил со всей любезностью усадить ее в кресло и начал извиняться:
— Простите меня, дражайшая старушенция, ради Бога простите: я просто не мог прийти к вам. Мы с Гасси Финк-Ноттлом обсуждали дела, которые кровно затрагивают и его, и мои интересы. С тех пор как мы с вами расстались, произошло немало событий, и положение мое еще больше осложнилось — печально, но должен в этом признаться. Образно говоря, передо мной разверзлась адская бездна. И это не преувеличение, вы согласны, Дживс?
— О да, сэр.
Она лишь отмахнулась от моих излияний.
— Стало быть, у тебя тоже неприятности? Не знаю, что стряслось у вас здесь, но на меня обрушилась трагедия, иначе не назовешь. Потому я сразу и примчалась сюда. Нужно действовать немедленно, мой дом в опасности.
Наверное, даже на Мону Лизу не сваливалось столько несчастий разом. Да уж, поистине, пришла беда — отворяй ворота.
— Почему? Что случилось?
У нее перехватило горло. Наконец она с трудом выговорила одно-единственное слово:
— Анатоль!
— Анатоль? — Я сжал ее руку, стараясь успокоить. — Не надо так волноваться, вы не в себе, дорогая тетушка, по-моему, бредите, но рассказывайте, рассказывайте, я совсем сбит с толку. При чем тут Анатоль?
— Надо срочно принимать меры, иначе я его потеряю. Словно чья-то ледяная рука сдавила мне сердце.
— Потеряете?!
— Да.
— Ведь вы же удвоили ему жалованье?
— Удвоила, и тем не менее. Выслушай меня, Берти. Перед тем как мне уехать сегодня днем из дома, Том получил письмо от сэра Уоткина Бассета. Я сказала «Перед тем как мне уехать из дома», но на самом деле я и уехала из-за этого письма. Знаешь, что в нем было написано?
— Что?
— В нем содержалось предложение обменять серебряную корову на Анатоля, и Том сейчас обдумывает это предложение!
— Что?! Помышлить невозможно!
— Помыслить, сэр.
— Благодарю вас, Дживс. Помыслить невозможно. Не верю. Чтобы дядя Том хоть на миг всерьез отнесся к такой несусветной наглости? Никогда.
— Говоришь, никогда? Плохо ты его знаешь. Помнишь дворецкого, который служил у нас до Сеппинга? Помроя?
— Еще бы мне его не помнить. Настоящий аристократ.
— Сокровище.
— Ему цены нет. До сих пор не понимаю, зачем вы его отпустили.
— Том уступил его Бессингтон-Копам в обмен на шоколадницу в форме яйца на трех изогнутых ножках.
Я пытался справиться с захлестнувшим меня отчаянием.
— Неужели этот старый маразматик, этот осел — простите, дядя Том — пожертвует Анатолем ради такой мерзости?
— Нет ни малейших сомнений: пожертвует.
Она поднялась и нервно подошла к каминной полке. Я видел, она ищет, что бы такое разбить: надо дать выход накопившимся чувствам — Дживс назвал бы такое действие суррогатным, — и я галантно указал ей на терракотовую статуэтку молящегося пророка Самуила.[25] Она деловито поблагодарила меня и запустила пророка в противоположную стену.
— Поверь мне, Берти, настоящий коллекционер — одержимый, он пойдет на все, лишь бы заполучить вожделенный экземпляр. Знаешь, что сказал мне Том, когда просил прочесть письмо сэра Уоткина? Он сказал, что с наслаждением содрал бы со старого хрена Бассета шкуру живьем и собственноручно сварил его в кипящем котле, однако альтернативы не видит, придется уступить. Он бы тут же и написал ему, что согласен на сделку, да я помешала: заверила его, что ты поехал в «Тотли-Тауэрс» специально для того, чтобы украсть корову, и что с минуты на минуту она будет в его руках. Расскажи, Берти, как твои успехи? Ты разработал план? Продумал каждую деталь? Нам нельзя терять время. Дорога каждая минута.
Ноги у меня стали ватные. Но надо открыть ей все, а там будь что будет. Моя тетка — грозная старуха, не дай Бог вывести ее из себя, вон как она расправилась с пророком Самуилом.
— Я как раз собирался поговорить с вами об этом, — сказал я. — Дживс, у вас документ, который мы составили?
— Вот он, сэр.
— Благодарю вас, Дживс. По-моему, будет очень кстати, если вы принесете еще одну рюмку бренди.
— Слушаюсь, сэр.
Он исчез, а я подал ей лист бумаги и попросил внимательно прочесть. Она быстро пробежала глазами написанное:
— Что за чепуха?
— Сейчас поймете. Обратите внимание на заголовок: «Вустер Б. Положение дел». В этих словах заключена вся суть. Здесь объясняется, — сказал я, отступая назад, чтобы в случае необходимости легче было дать деру, — здесь объясняется, почему я решительно отказываюсь красть корову.
— Отказываешься?
— Сегодня днем я послал вам телеграмму и сообщил об этом, но вы и телеграмма, конечно, разминулись.
Она глядела на меня с мольбой, как трепетно обожающая мать глядит на своего слабоумного сына, который отмочил нечто выдающееся по степени идиотизма.
— Берти, голубчик, ты что же, пропустил мой рассказ мимо ушей? Не понял, что речь идет об Анатоле?
— Все я понял, не сомневайтесь.
— Берти, у тебя помрачение рассудка? Я говорю «помрачение», потому что…
Я поднял руку, прося внимания:
— Позвольте мне объяснить вам, дражайшая тетушка. Как вы, несомненно, помните, я говорил вам, что за последние несколько часов произошло немало важных событий, и расстановка сил изменилась. Первое: сэр Уоткин Бассет знает о вашем замысле украсть корову и следит за каждым моим шагом. Второе: он поделился своими подозрениями с приятелем — этого приятеля зовут Спод. Может быть, вас с ним познакомили, когда вы приехали?
— Это такая квадратная туша?
— Верно, туша, хотя гора было бы точнее. Так вот, сэр Уоткин Бассет, как я уже сказал, поделился своими подозрениями со Сподом, и Спод пригрозил мне лично, что, если корова исчезнет, он собственными руками сделает из меня отбивную. Вот почему нам не на что надеяться.
Наступило довольно продолжительное молчание. Я видел, что она обдумывает услышанное и неохотно соглашается, что Бертрам Вустер отказывается помочь ей в трудную минуту не из пустого каприза. Она поняла, в какую опасную ловушку я угодил, и содрогнулась от ужаса, — а может, мне только так показалось. В детстве я частенько получал от этой дамы по шее, если она считала, что я провинился, и в последнее время я постоянно чувствовал, что ее подмывает обойтись со мной как в старину. Но хоть она и не скупилась на подзатыльники, в груди ее, я знаю, бьется доброе сердце, а своего племянника Бертрама она любит глубоко и нежно и ни за что не пожелает, чтобы ему подбили глаз и расквасили его красивый породистый нос.
