Сам он, глядящий в скованный морозом сад, тоже казался с виду человеком постоянным. Его лицо не было таким решительным, как у сына. Подбородок, имея твердые очертания, не так выдавался вперед, а губы, нечетко обрисованные, были скрыты усами. Но в облике его не было ни намека на слабость. Глаза, хотя и способные выражать доброту и сердечность, хотя и покрасневшие от слез, были глазами человека, который не пойдет на поводу у других. Лоб тоже был похож на лоб Чарльза. Высокий и ровный, загорелый и блестящий, он резко контрастировал с волосами вверху и на висках и производил впечатление бастиона, защищающего голову от остального мира. Иногда он был похож на глухую стену. Счастливый и спокойный, мистер Уилкокс существовал за этой стеной вот уже пятьдесят лет.
— Принесли почту, папа, — несмело сказала Иви.
— Спасибо. Положи на стол.
— Завтрак тебе понравился?
— Да, спасибо.
Девушка неуверенно посмотрела на отца, потом на еду. Она не знала, что делать дальше.
— Чарльз спрашивает: принести тебе «Таймс»?
— Нет. Почитаю позже.
— Позвони, если тебе что-то понадобится. Хорошо, папа?
— У меня все есть.
Рассортировав письма и рекламные проспекты, Иви вернулась в гостиную.
— Папа ничего не ел, — сообщила она, сдвинув брови, и села у фарфорового чайника с кипятком.
Чарльз не ответил, но через мгновение быстро взбежал по лестнице, открыл дверь и сказал:
— Послушай, отец, надо поесть, слышишь?
Он подождал ответа, но поскольку ответа не последовало, потихоньку спустился вниз.
— Думаю, он сначала прочтет письма, — уклончиво проговорил он. — Видимо, он намерен завтракать позже.
Чарльз взял «Таймс», и некоторое время не было слышно ничего, кроме звяканья чашки о блюдце и ножа о тарелку.
Жена Чарльза сидела, бедняжка, между своими молчаливыми родственниками, в страхе от произошедшего и немного скучая. Она была очень незначительным существом и понимала это. Ее вытащили из Неаполя телеграммой к смертному одру женщины, которую она едва знала. Одно слово мужа заставило ее погрузиться в глубокий траур. Ей хотелось скорбеть и в душе тоже, но все-таки было бы лучше, если бы миссис Уилкокс, коль скоро той было назначено уйти в мир иной, умерла до свадьбы, потому что тогда от Долли не требовали бы так много. Кроша свой поджаренный хлебец и слишком нервничая, чтобы попросить передать масло, она сидела почти без движения и благодарила Бога за то, что свекор завтракает наверху.
Наконец Чарльз заговорил.
— Вчера они не имели права подрезать вязы, — сказал он сестре.
— Конечно, нет.
— Нужно это запомнить, — продолжал он. — Удивительно, что пастор им разрешил.
— Может быть, пастор не имеет к этому отношения.
— А кто имеет?
— Владелец земли, на которой стоит кладбище.
— Быть этого не может.
— Масла, Долли?
— Спасибо, дорогая Иви. Чарльз…
— Да, дорогая?
— Я не знала, что вязы подрезают. Мне казалось, что только ивы.
— Нет, и вязы тоже.
— Тогда почему нельзя было подрезать вязы на кладбище?
Чарльз немного нахмурился и снова повернулся к сестре.
— Еще одно. Я должен поговорить с Чокли.
— Да, действительно. Нужно пожаловаться Чокли.
— И пусть не говорит, что он не несет ответственности за этих рабочих. Несет.
— Да, конечно.
Брат и сестра не были людьми бесчувственными. Они так говорили отчасти потому, что хотели заставить Чокли поступать как положено — по-своему, вполне разумное желание, — отчасти потому, что всегда избегали разговоров о личном. Это было присуще всем Уилкоксам. Личное не казалось им особенно важным. А быть может, как полагала Хелен, они, понимая его значимость, боялись ее. Ужас и пустота, если бы мы могли кинуть взгляд в прошлое. Они не были бесчувственными и вышли из-за стола с болью в сердце. Раньше их мать никогда не спускалась к завтраку. Свою потерю они больше ощущали в других комнатах и особенно в саду. По пути в гараж Чарльзу на каждом шагу вспоминалась женщина, которая его любила и место которой никто не сможет занять. Как он боролся с ее мягким консерватизмом! Как ей не нравились задуманные им усовершенствования и как беззлобно она их приняла, когда все уже было сделано! Сколько сил они с отцом потратили, чтобы добиться строительства этого гаража! С каким трудом им удалось уговорить ее отдать им загон для пони — загон, который она любила даже больше, чем сад! А дикий виноград — тут она не уступила. Он все так же обвивает южную стену дома своими не приносящими плодов лозами. Иви, разговаривая с кухаркой, тоже вспоминала мать. Хотя она могла взять на себя работу по дому, которую раньше делала миссис Уилкокс, так же как и любой мужчина мог взять на себя работу в саду, девушка чувствовала, что из ее жизни выпало что-то невосполнимое. Их горе, пусть менее острое, чем горе отца, имело более глубокие корни, ибо вторую жену найти можно, но вторую мать — никогда.
Чарльз вернется назад в контору. В Говардс-Энде ему в общем-то нечего делать. Содержание материнского завещания было всем давно известно. В нем не значилось завещательных отказов или установленных ежегодных выплат, ничего из посмертной суеты, с помощью которой некоторые усопшие продлевают свою деятельность и за гробом. Всецело доверяя своему мужу, миссис Уилкокс безоговорочно оставила ему все. Она была небогатой женщиной — дом был ее единственным приданым, и со временем он отойдет Чарльзу. Свои акварели миссис Уилкокс оставила Полу, а Иви должна получить драгоценности и кружева. Как легко она исчезла из жизни! Чарльз подумал, что такой уход достоин одобрения, однако сам не стал бы следовать ее примеру. А вот Маргарет увидела бы в нем почти преступное безразличие к земной славе. Скептицизм — не тот, внешний, что брюзжит и ухмыляется, а тот, что соседствует с учтивостью и лаской, — ощущался в завещании миссис Уилкокс. Ей не хотелось никого огорчать. Дело было сделано, и земля могла замерзнуть над ней навсегда.
Нет, Чарльзу нечего было дожидаться. Медовый месяц пришлось прервать, поэтому теперь он поедет в Лондон и станет работать — Чарльз чувствовал себя слишком несчастным, слоняясь по дому без дела. Они с Долли снимут меблированную квартиру, а отец с Иви останутся в тихой деревне. К тому же он сможет наблюдать за своим небольшим домом в Суррее, который сейчас красят и обустраивают и где вскоре после Рождества он поселится с женой. Да, пообедав, он поедет в Лондон на новом автомобиле, а приехавшие на похороны городские слуги отправятся назад поездом.
Отцовского шофера он нашел в гараже, буркнул, не глядя ему в лицо, «доброе утро!» и, склонившись над машиной, воскликнул:
— Послушайте! Кто-то ездил на моей новой машине!
— Неужели, сэр?
— Да, — ответил Чарльз, залившись краской. — И тот, кто на ней ездил, не вымыл ее как следует. На оси грязь. Уберите.
Шофер без единого слова пошел за тряпкой. Он был страшен как смертный грех, но это нисколько не смущало Чарльза, который считал, что приятная внешность ничего не значит, и очень быстро избавился от гнусного маленького итальяшки, их первого шофера.
— Чарльз…
Его молодая жена, спотыкаясь, бежала к нему по покрытому изморосью двору, похожая на изящную черную колонну, в изысканной траурной шляпке на маленькой головке, в свою очередь напоминавших капитель.
— Минутку, я занят. Итак, Крейн, кто, по-вашему, ездил на этой машине?
— Ума не приложу, сэр. Никто не ездил с тех пор как я вернулся, но меня-то две недели не было — я ездил на другой машине в Йоркшир.
Грязь легко сошла.
— Чарльз, твой отец спустился в столовую. Там что-то случилось. Он хочет, чтобы ты сейчас же пришел. О, Чарльз!
— Подожди, дорогая, подожди минутку. У кого был ключ от гаража, когда ты отсутствовал, Крейн?
— У садовника, сэр.
— Ты хочешь сказать, что старый Пенни умеет водить автомобиль?
— Нет, сэр. Никто не выезжал на вашем автомобиле, сэр.
— Тогда откуда взялась грязь на оси?
— Я, конечно, не могу ничего сказать про то время, что я был в Йоркшире. А грязи больше нет, сэр.
Чарльз рассвирепел. Он что, принимает его за дурака? И если бы у Чарльза не было так тяжело на сердце, он пожаловался бы отцу. Но в то утро не следовало жаловаться. Приказав, чтобы машина была готова после обеда, он повернулся к жене, которая все это время пыталась рассказать ему какую-то невнятную историю про письмо и мисс Шлегель.
— Так, Долли, теперь я могу тебя выслушать. Мисс Шлегель? Что ей нужно?
Когда кто-нибудь присылал письмо, Чарльз всегда спрашивал, что этому человеку нужно: та или иная потребность казалась Чарльзу единственным поводом к действию, — но в данном случае вопрос был задан к месту, потому что жена ответила:
— Ей нужен Говардс-Энд.
— Говардс-Энд? Так, Крейн, не забудь про запасное колесо.
