Георг, которого лихорадило от усталости, присматривался к товарищам. Рядом с ним сидел мясник Мориц, чьи серо-голубые глаза жизнерадостно блестели, широкоплечий, мускулистый, как боксер. Он улыбался сам себе и порою поглаживал светлые усики, которые, казалось, потрескивали. Только он был беззаботен.
За ним – сухопарый кельнер, нос которого, большой, крючковатый, отбрасывал широкую тень на иссиня-белое, осунувшееся лицо. Он все время покусывал губы, словно его преследовала навязчивая мысль. Его крысиные, черные как сажа глаза тревожно мерцали.
За кельнером – бледный рослый плотник с грубыми руками и лихорадочным огнем а глазах. Он почти не прикасался к еде.
За плотником – маленький, кривоногий слесарь с густыми усами Его звали Генрихом Он ни минуты не мор усидеть на месте. Все время вставал, чтобы отламывать ветки и бросать их в костер.
Рядом с ним прикорнул каменщик, дряхлый, небольшого роста, с бледным, старческим лицом. Глаза у него слезились. Он нахлобучил на голову ветхую широкополую шляпу, когда-то, по-видимому, фигурировавшую на маскараде. На полях еще сохранились следы траурной каймы, которою они были некогда обшиты.
Был там еще один пожилой человек в старой, заплатанной солдатской шинели, которого мясник называл «господином генералом». У него были густые брови, похожие на перья. Его угловатый череп был совершенно без волос, но борода, правда, жидкая, опускалась на грудь. По-видимому, – потерпевший крушение лавочник или ремесленник. Он дремал и покачивался в своей серой шинели.
За ним сидел молодой человек с воровским лицом и оттопыренными большими ушами, отливавшими красным лаком в свете огня. На нем были только брюки и рваная рубашка, и продрог он, по-видимому, до костей, хотя подсел так близко к огню, что его продранные сапоги испускали пар. Было там еще несколько ничего не говорящих лиц, среди них – пучеглазый увечный воин.
Таковы были спутники жизни, которых послала Георгу судьба. Каждый из этих людей испытал на себе ее удары, иначе он не очутился бы здесь, во мраке леса. Одни из них износились, и не было для них больше места в хозяйстве страны, другие отстали и были брошены в пути, третьи стали жертвами кризиса. И вот они сидели теперь и вперяли взгляды в огонь, раздумывая над своей судьбой, неспособные постигнуть ее.
– Хотелось бы знать, что тут собираются строить? – спросил старый маленький каменщик в широкополой шляпе.
Никто не ответил, все были слишком поглощены своими мыслями. Наконец слесарь сказал:
– Сам видишь, собираются вырубить лес.
– Но если его вырубят, то что-то хотят же здесь построить!
– Здесь будет построена церковь, если хочешь знать, – вставил Мориц. Старик по-детски захихикал.
– Церковь! – повторил он. – Кто же станет посреди леса строить церковь? Ишь, какой умник! Посреди леса!
Тем разговор и кончился, и опять наступило молчание. Только старый каменщик еще время от времени хихикал: «Церковь! Церковь!» – и пустился рассказывать, как тридцать лет назад он строил церковь в Гамбурге. Но никто не слушал его.
Жар костра, воздух и работа нагнали на всех сонливость. Один за другим они заползли в солому. Георг тоже. Но он не спал. Он смотрел на пламя тлеющих углей, на безграничный угрюмый мрак леса. Странное и дивное гудение шло вдали по лесу. Пряный запах исходил от влажных вершин. Ель, свежее дерево, гниющая кора. Пахло снегом, хотя он уже почти совсем растаял. Но всего непостижимее была эта необыкновенная тишина вокруг.
Внезапно Георгу почудилось, будто он погружается в бездну, и в тот же миг он заснул. Несколько раз за ночь он просыпался и сейчас же снова забывался глубоким сном. Проснувшись в первый раз, он заметил, что однорукий сидит на пне подле догоревшего костра, с трубкой во рту. Вторично проснулся, – дождь еще шел, и сквозь временную крышу отдельные капли падали ему на лицо. Угли все еще немного тлели. Леман исчез. Товарищи лежали с искаженными лицами, с разинутыми ртами, хрипели и храпели. Только бледный, рослый плотник сидел без сна, с открытыми глазами, блестевшими, как у совы.
На следующее утро Георг проснулся позже всех. Разбудил его звонкий голос Лемана. Он слышал, что Леман бранится, но не видел его и не знал, к кому относятся крепкие слова. Он чувствовал озноб, но быстро встал.
– Если вам не нравится у нас, – кричал Леман, – то ступайте обратно в Берлин и дайте себя вшам заесть. Условия общества вы прочитали, мы, стало быть, ничего не скрывали от вас. Нам нужны здесь люди, которые желают работать и, прежде всего, любят работать. Это для нас главное.
Георг быстро пошел умыться в ручейке, протекавшем совсем поблизости. Мясник поздоровался с ним, неизменно веселый. Он закатал штаны и стоял по колени в ледяной воде, весь красный как рак, моя грудь и спину и при этом смеясь.
– Леман сегодня рано раскрошился. – сказал он со смехом. – Видишь, как он вдруг перестает ухмыляться!
В лесу было еще темно. Свежий ветерок, отдававший привкусом снега, проносился между стволами, высоко в небе тянулись большие светлые облака, целые горы снега. Порою словно иглы света пронизывали сеть черных древесных вершин. Кончился, по-видимому, этот ужасный дождь! Сырая почва источала пряный запах, какой имеет надломленный гриб. На деревьях каркали вороны, и где-то призрачно реяла пара крыльев.
Но уже стучали молотки в лесу. Звонкий голос бранился.
– Поторопись! Это он нас!
Леман взялся, очевидно, сам руководить работой. Приказывал, распоряжался, кричал, сам брался помогать. Исполинские силы, казалось, таились в его единственной руке… Он определял рабочий темп, ничто не ускользало от его взгляда. Но, хотя он кричал, лицо у него никогда не бывало сердитым. Его трубка возбужденно пыхтела, его щеки разрумянились.
Каркас сарая рос в высоту.
Лысый «генерал» с длинной бородою и старый каменщик в широкополой шляпе заключили между собою рабочий союз. Они вместе пытались распилить толстую доску. Проработав несколько минут, они оба глядели, глубоко ли уже проникла в дерево пила, и затем долго совещались.
Леман подбежал к ним.
– Это не дело, – сказал он. – Работайте медленно, если задыхаетесь, но работайте равномерно и не болтайте столько. Да и как вы можете работать в этой длинной шинели? – обратился он к «генералу».
Тот выставил свою длинную бороду и, вместо ответа, расстегнул, с обидой на лице, свою длинную солдатскую шинель. На нем была рваная рубаха, состоявшая уже только из грязных полос, и старые, истертые на коленях штаны.
– Это другое дело, – сказал Леман с некоторой резкостью в тоне, прикрывавшей его смущение. – Я позабочусь о том, чтобы вы получили одежду. Наше общество превосходно организовано. Некоторые неполадки объясняются только тем, что за последние дни к нам прислали тысячи безработных. Все придет в порядок.
Полдень! Кельнер приготовил обед. Костер давал тепло. Все за едой любовались наполовину законченном сараем.
– Справимся ли мы до вечера?
Покачивание головами. Сомнение.
– К вечеру сарай будет готов, – заявил Леман, евший с ними из одного котла.
И в самом деле, когда наступили сумерки, сизые и холодные, с ледяным ветром, сарай, если не говорить о мелочах, был готов. В нем были два окна, – правда, не больше слуховых, и несколько стекол было вдобавок разбито, – но все же это были окна, и была в нем крепкая дверь с настоящим замком. В сарай набросали солому, поставили плиту, уже клубился дым из жестяной трубы. Ящики были расставлены по местам. Пришел мясник с огромной охапкой зеленых еловых ветвей и прибил их к стенам. Комната приобрела уже довольно нарядный вид. Было уютно. Ветер уже не свистел. Было тепло и чисто. Маленькая крестьянская телега доставила одеяла. Некоторые из них были старые, заплатанные, но все же это были одеяла, и притом чистые. В одном углу однорукий устроил себе постель и «контору» – там лежали записные тетради, чертежи, планы.
Внезапно, когда уже стемнело, появился велосипедист, молодой человек, еще почти мальчик, в полинявшем картузе школьника. Бодро и смело вошел он в сарай, с раскрасневшимся от свежего воздуха лицом.
– Кому нужно почту отправить? – крикнул он.
– Как это почту, черт побери? – На него смотрели оторопело.
– Не можешь ли ты табаку раздобыть?
– Если дадите денег, завтра привезу и табак.
– Ладно, привези. Но послушай-ка, малый, сколько тебе платят в день?
– Мы работаем бесплатно.
Мы? Кто были эти «мы»?
Это было, конечно, поразительно. Как все изменилось со вчерашнего дня!
Оказалось, что велосипедист привез в своем мешке пачку газет. Правда, это были старые газеты, но все же, живя здесь, в лесу, можно было узнать, что происходит на свете. С потолка свисала ацетиленовая лампа. Этого никто не мог ожидать! В бараке люди начали чувствовать себя приятно и уютно. Несколько человек играли в карты старой, грязной колодой. Другие лежали, усталые, на соломе. Некоторые болтали вполголоса. Исчезли раздражение, мрачное раздумье, взаимная недоверчивость.
