Василий Аксенов - Звездный билет

Ознакомительная версия.

– Ты не сердись. Я уверен, что ты будешь писателем.

– Без дураков?

– Точно.

– А что для этого нужно? Посоветуйте, что читать.

– Черт! Что читать? Вот этого я не знаю. По-моему, нужно просто жить на всю катушку. И ничего не бойся.

– Я и не боюсь.

Они остановились на краю бастиона над Паткулевской лестницей.

Иванов-Петров обнял Алика за плечи.

Внизу в улицах сгущались сумерки, а черепичные крыши домов и башен все еще отсвечивали закат. Церковь Нигулисте, разрушенная во время войны, стояла в строительных лесах.

– Камни, – прошептал Иванов-Петров, – завидую камням. Их можно уничтожить только бомбами.

– В наше время это нетрудно сделать, – откликнулся Алик.

– Очень трудно. Невозможно. Погасли розовые отсветы. В узких улочках зажглись лампы. Это было похоже на подводный город из какой-то старой немецкой сказки.

– Остановитесь здесь. Я дальше хочу пешком.

– Галочка, дождь ведь может пойти.

– Ну и пусть.

Галя побежала по дороге. В темноте мелькало ее белая кофточка. Долгов, улыбаясь, пошел за ней. «Как это мило все, это очень мило!» – сказал он себе, думая с тревогой и тоской, что отпуск кончается.

Галя, пританцовывая и напевая, бежала обратно. Она была чуть-чуть пьяна. Она теперь каждый вечер была чуточку пьяна. И каждый вечер танцы и разговоры об искусстве, о современной сцене, и тонкие намеки, тонкие шутки, и все такое вкусное на столе а почему не выпить «несколько капель солнца»?

Долгов протянул руки, и она оказалась в его объятиях.

Огромный «Икарус» с ревом пронесся мимо них. Казалось, земля задрожала.

Автобус неистовый, грузный, неудержимый, с воем летел в кромешную тьму. Шум затих, а он уходил, освещенный, все дальше и представлялся космическом кораблем.

– По-моему, он свалится а кювет, – сказал Долгов.

– А по-моему, врежется в луну, – сказала Галя. Вот бы быть там!

Мчаться в темноте! Там играет радио. Шофер включает, чтобы не заснуть за рулем. Играет тихо, но на передних сиденьях слышно. И все дрожит, и все гудит, и никто не знает, доедет ли до конца.

– Григорий, буду я когда-нибудь играть Джульетту?

– Уверен, Галчонок.

– А ты будешь Ромео.

– Нет. Это сейчас не мое амплуа.

Я не мог на нее налюбоваться. Она была роскошна. Вероятно, очень приятно было бы держать ее в руках, но я не беру ее в руки. Каждый раз я гляжу на нее, когда сажусь к своему столу. Она лежит на нем, темно-коричневая, толстая, тяжелая, – это диссертация, А рядом с ней синенькая тетрадке. Это то самое «просто так». Я сажусь по-американски – ноги на стол, – закуриваю и смотрю на эти две вещи. Я словно взвешиваю их на ладони. Что означает каждая из них для меня и что они значат вообще?

Диссертация – это кандидатская диссертация, тему которой мне подсказал наш гениальный шеф. Это мой голос, усиленный микрофоном: «Уважаемые члены ученого совета». Это рукопожатия, цветы и дьявольская выпивка. Все, как полагается. Звонки друзей, а ночью шепот Шурочки: «Милый, я так счастлива!»

Это моя подпись, черт побери, под всем, что ни напишу: «Кандидат наук В.

Денисов». Это лишних пятьсот рублей в месяц. Это бессонные ночи и молоток в голове. Если все книги, что я прочел для того, чтобы написать ее, свалить в этой комнате, мне придется ночевать на крыше. Это мой труд, это моя надежда.

Это мой путь, трудный, но верный. Путь, уготованный мне с самого детства.

«Будешь разумным мальчиком, станешь профессором». Меня воспитывали на разных положительных примерах, а потом я сам стал положительным примером для Димки.

А Димка взял и плюнул на мой пример. В общем-то он просто смешной романтик.

Он думает, что он какое-то исключение, необычайно сложное явление в природе.

Все мы так думали. Меня тоже тянуло тогда куда-то уйти. Меня тянуло, а он ушел.

А я 28 лет сижу в своей комнате и смотрю на билет, пробитый звездным компостером. Что там сегодня? Кажется, хвост Лебедя. Надо бы мне при моей профессии лучше знать астрономию. Романтика! Вот она снова пришла ко мне. Я смотрю в окно, и бывают минуты, когда я уверен, что этот билет все-таки предназначен для меня.

Синенькая тетрадочка – это моя собственная мысль. Это мой доклад, который я сделаю через неделю или через две. В кулуарах уже идут разговоры.

Простите, а кто он такой? Имеет ли степень? Вам не кажется, что это несколько… э-э… невежливо по отношению к Виталию Витальевичу? Хе-хе, молодежь! Почему бы ей и не задрать хвост?

Это мой голос, усиленный микрофоном: «Вот все, что я хотел сообщить уважаемому собранию». Это тоже рукопожатия, но это и кивки издалека, а некоторые, должно быть, перестанут со мной здороваться. Это мой труд, мой.

Мой! Это моя фантазия. Это, если хотите, орел или решка. Это скачок вверх или вниз (я еще не знаю, куда), но это ползком через камни а сторону от дороги, уготованной мне для того, чтобы вернуться, но уже через год. Это мотылек летит на свечу или Икар… О! О! Разошелся. Борька говорит:

– Это смешно. Ты осел.

– В институте ходят разговоры. Нехорошие.

– Все-таки, Виктор, нам нужно знать свое место.

– Ну кто ты такой, подумай! Ведь даже степени у тебя нет.

– Мне передавали, что В. В, сказал…

– Может быть, ты надеешься на поддержку шефа? Должен тебе сказать, что В. В.

– Это несолидно.

– Опрометчиво.

– Авантюра.

– Опасно.

Прошел месяц с того дня, когда я поставил свой опыт. Тогда я думал, что на этом все и кончится. Нет, это был снежный ком, пущенный с горы.

Последовала целая серия опытов и много бессонных ночей. Я стал курить по две пачки в день. Очень помогли мне ребята-химики. Без них ничего бы не вышло.

Вообще очень многие мне помогали, хотя работа шла вне плана. Например, Рустам Валеев, узкий специалист в области энцефалографии (исследований мозга), проторчал у меня в лаборатории целые сутки. Только люди из отдела В.

В. смотрели косо. Дело в том, что моя работа опровергала не только мою собственную диссертацию, но и целую серию работ отдела, руководимого «Дубль-ве», основное направление этого отдела. Диссертация сотрудника этого отдела, моего друга Бори, в результате моей работы тоже могла быть подвергнута сомнению. Борис заходил почти ежедневно и все бубнил:

– Это просто смешно. «Дубль-ве» сотрет тебя в порошок.

– Ты вроде той унтер-офицерской вдовы, которая сама себя высекла.

– Вчера я слышал, как В. В. сказал кому-то по телефону: «Нужно оградить нашу науку от выскочек».

– Напрасно думаешь, что шеф тебя поддержит.

– Тоже мне, Дон-Кихот.

– Шефа это тоже не погладит по самолюбию.

– Хорошо, раз ты решил чудить – чуди, но почему ты лезешь с докладом на эту сессию? Неужели нельзя подождать?

– Это не по-товарищески.

– Знаешь, Боря, – сказал я ему однажды, – закрой дверь с той стороны.

Я не знаю, как относится к моей работе шеф. Во всяком случае, с планом он на меня не давит. Но он молчит. Он не заходит ко мне, как прежде, и не читает мои записи. Ну и хорошо, что он ко мне не заходит, очень хорошо, что не заходит. Но все-таки это меня волнует. Честно говоря, меня это волнует больше всего. И не только потому, что шеф может присоединиться к Дубль-ве и совместными усилиями стереть меня в порошок. Не только поэтому, Я просто не уверен в себе. Иногда все из рук валится, когда подумаю: а вдруг все это вздор? Был страшный момент, когда погибла Красавица. Она погибла из-за того, что я разнервничался, вот как сейчас. Я не знал, куда деваться. Утром написал докладную шефу и подал через секретаря. На следующий день мне принесли двух других обезьян.

Теперь все позади. Я начал переписывать на машинке свой доклад. Подал заявление в ученый совет. Сессия начнется через неделю. Теперь мне, пожалуй, лучше всего не думать обо всем этом. Почему бы мне сегодня не отдохнуть?

Почему бы не позвонить Шурочке? И не пойти в парк?

Этот ученый любит примитивные развлечения. Он любит качели и «блоху», любит стучать молотком по силомеру и покатываться в комнате смеха. Хлебом его не корми, а угости мороженым в парке. Он даже в очереди любит стоять, в очереди стиляг перед рестораном «Плзеньский». Эта сложная личность любит черное пиво «Сенатор» и обожает чертово колесо. Он трепещет от звуков военного духового оркестра и мчится на массовое поле танцевать.

Примерно в таком духе издевается надо мной Шурочка. Мы стоим в толпе на площадке аттракциона «Гонки по вертикальной стене». Шурочка подтрунивает надо мной и смеется, но мне кажется, что ей хочется плакать. Мне кажется, что ей хочется крикнуть: «Виктор, что с тобой?»

Внизу, под нами, двое мужчин и девушка садятся на мотоциклы. Мужчина постарше с каменным лицом взлетает на стенку. Он кружит по ней то выше, то ниже, то с ревом несется прямо на нас (сейчас проломит барьер – и всем нам конец), то вниз (сейчас взорвется внизу); он крутит вензеля на полном ходу и мчится, сняв с руля руки. Потом на стенку взлетает девушка. Два мотоцикла кружат по стене, и не поймешь, гонятся ли они друг за другом или летят навстречу. Мужчина с каменным лицом и девушка с застывшей улыбкой. Девушка вроде Шурочки. Ей бы медсестрой работать, а она кружит по стенке. В мире много странного. Один человек варит сталь, другой лечит людей, а третий всю жизнь дрессирует маленьких собачек, а девушка работает на вертикальной стенке. Это ее профессия. Когда на стенку с ревом вылетает третий, я сжимаю барьер, а Шурочка мою руку. Потом мы выходим, она говорит:

Ознакомительная версия.