что, всё это всерьёз? Мы что, на ликбезе? Что вы, как дошколят, пробаутками нас усыпляете? Только и осталось, упасть да пропасть! [43]
— Не горячитесь, Леопольд Иваныч, — мягко тронул его за руку Кребс, — а то кровь себе подпортите… Жаль, что вы не уловили актуальности в информации. Змейка с травкой во рту — роскошь! Спешу уточнить у бухенвальдской крепышки… — И в нетерпеливой тряске потянул руку к Закавырцевой: — Скажите, Таисия Викторовна, какая травка была во рту? Борец?
— Не важно какая. Важно — травка!
Кребс сосредоточенно, изысканно вежливо кивнул.
— Спасибо. Просветили.
— Тогда уж заодно просвещу и насчёт того, почему я выдавала борец на руки. Это обвинение отпадает само собой. Я говорила об этом в министерстве. Мне пошли навстречу, разрешили амбулаторное лечение настойкой. Не маять же человека в стационаре до полутора лет!.. Что еще?… Как и следовало ожидать… Я практический врач, встретили меня с большим препятствием. Все новые предложения встречаются с большой критикой. Борьба нового и старого неизбежна… Во всяком предприятии сейчас же являются противники. Я должна была рассчитывать, что не останусь без них… И не осталась… Я очень много положила честного труда… Хотела что-то полезное сделать… Но всё ушло прахом… Не сумела я оформить… не сумела доложить… Не сумела отстоять… Пускай… Я работала не на марсиан… Пускай мой труд не принёс большой пользы, а и то, что облегчила я страдания людям, уже стоит внимания.
Борец был исследован в Москве. Я считала, что у нас в Борске им займутся плотно… Помогут мне в мединституте… Но плотно занялись не борцом, а мной… Я осталась одна, как кочка в поле. Что я могу в одинарку? Не я отошла от коллектива… Зараньше, когда ещё ничего не было известно, мне все наперебойку твердили, что ничего полезного в борце нет…
Дело всё скомкано… Считаю, времени на доклад было мне мало, пришлось идти галопом…
Говорить о каких-то результатах через два месяца лечения у инкурабильных больных нельзя, а у профессора Кребса они лечились не более двух месяцев…
Судя по выступлениям, профессора Кребса и врачей-онкологов удовлетворяют нынешние методы лечения. Я не могу с этим согласиться. Буду углаживать свой метод. Перед трудностями я не имею права падать. Я такой же слуга народа, как и все врачи… Недостатком заседания… Да, вот шарлатанство… Товарищ Кребс тут всё про шарлатанство шумел. А как назвать его?… Это не шарлатанство, а разбой какой-то… Тут он выворотил, что излечённые мои больные вовсе никогда и не болели раком. Поясню… Диагнозы я не устанавливала, это делали ведущие онкологи от Москвы до Борска. Как видите, вовсе нешарлатаны ставят диагнозы… Повторяю… Я пользовалась уже готовыми диагнозами, в том числе и самого господина Кребса. То он слал мне страдалицу со своим диагнозом, я лечила. Он снова смотрел её, писал заключение, что такая-то излечена, а тут я слышу — не было у меня раковушек. А кого же он ко мне слал? А кого я выхаживала? Что за чехарда! Почему он вдруг изменил своё поведение и стал противодействовать? Почему это он так ретиво взял крен на сто восемьдесят градусов? Я не люблю ходить вокруг да около… Я как есть… Я скажу…
Ещё когда мы с ним поступали в мединститут, он к пущей важности вызубрил в упор [44] семь латинских изречений. И потом всю жизнь щеголял ими, давил всех своей эрудицией. Я так часто слышала их от него, что запомнила. Сегодня вы слышали уже шесть. А седьмое я вам сама скажу. Еgo nihil timeo, quia nihil habeo. Я ничего не боюсь, потому что ничего не имею! Новое поведение профессора Кребса, который весьма квалифицированно организовал отрицательное заключение вопреки мнению профессоров трёх клиник, я считаю жестокой расплатой за то, что «не проявила практический реализм» и не передала ему в руки свой борец, в эффективности которого он как никто здесь убеждён!
Кребс заставил себя засмеяться.
Но сработал грубовато, нечисто.
Смеялся он с явно видимой натугой.
— Таисия Викторовна, — сказал он, отсмеявшись, — я бы посоветовал вам поучиться вести себя в приличном обществе, а то ведь за ваши фэнтези можно очутиться и в суде.
— А хоть сейчас! — с твёрдым спокойствием ответила Таисия Викторовна. — Видали, фантазия! Грубейшим недостатком этого нашего собрания я считаю отсутствие демонстрации излечённых. Неужели можно поверить, что отменили её только из-за нехватки времени? Да давайте вот сейчас начнём демонстрацию и сразу откроется, кто шарлатан и мамона.
— Никакой демонстрации! — пискляво вскрикнул Кребс. Истёртые нервы начинали его подводить. — Никакой!
— А почему эт никакоечкой?! — вдруг грянуло от входа. — Почему никакоечкой? Да уши заповянут слухать вашу глумёжную вздорицу! Унизить тако какого человека и — ша?! Иэх! Язык не картошка, не мнётся, а меля, что хоча!
От двери гулко по проходу, глянцевито рассекавшему зал надвое, шла Маша-татарочка, шла к сцене. После нескольких торопливых шагов её сорвало на рысь. Дёргая-взмахивая выставленными локтями, точно обрубленными, оголёнными от перьев крылами, ладилась она на бегу развязать крутой платошный узел под низом лица.
Узел не поддавался. Тогда она выдернула из платка голову, как лошадь из хомута, шваркнула так и не развязанную серую тёплую пуховку в сторону.
В следующий миг, дёрнувшись вперёд, стряхнула с плеч состарившуюся вместе с нею вельветовую заношенную плюшку.
Зал ожил, заворочался.
В разведку потянулись с мест голоса:
— Штой-то горячо бабоньке…
— Разбрасывает амуницию…
— Сдвинута по фазе…
— Похоже на хулиганство…
— Щас расстегнёт глотку!
У ступенек, ведущих на сцену, Маша вкопанно стала, потом повернулась к залу лицом.
Руки её тряслись под подбородком. Её подпекало расстегнуть кофту, но пальцы, в овражках трещин от чёрной работы, не слушались, вдесятером суматошно толклись возле одной верхней пуговки и никак не могли впихнуть её в петельку.
Потеряв всякое терпение, перебежали пальцы на ворот — только брызнули пуговицы белым звонким дождём.
Чуже, плетьми, упали руки к бокам.
Разорванная кофта, хрустко выворачиваясь, с шипом наползла, прикрыла собой верх юбки, схваченной бельевой бечёвкой.
Притих, насторожился зал. И все а! — уши топориками.
— Хулиганство полное! — холодно констатировала Желтоглазова.
— И как не стыдно! — преданно и спешно поднёс ей поддержку кто-то из кребс-крабиков.
— А чего стыдно? Мы не на светском балу… Если это и хулиганство, так плановое. У нас предусматривалась же демонстрация излечённых больных!
— Если это демонстрация, так недолечённых психов!
Оглохнув от горя, Маша не слышала ядовитых реплик.
— Люди! — сказала она. — Вы все врачи, и голая баба разь вам кому в чуду? А вот мне в дичь… Я хочу спросить, что у
