Во многих домах, в которые мы заходили, я видел их обитателей, отдыхающих на циновках или занятых какой-нибудь домашней работой. Но среди них не было ни одного вождя или воина. Когда я спрашивал некоторых, почему они не в святилище «Хула-Хула», они все одинаково отвечали, что пиршество предназначено не для них, а для Мехеви, Нармони, Моу-Моу, Колор, Уомону, Калоу — перечисляя имена всех главных вождей.
Коротко говоря, все подтверждало мои подозрения о характере пира и празднества. Будучи в Нукухиве, я часто слыхал, что не все племя принимало участие в людоедских пирах, а только вожди и жрецы. То, что я теперь узнал, согласовалось с моими прежними сведениями.
Шум барабанов продолжался без перерыва весь день, возбуждая во мне чувство неописуемого ужаса. На следующий день, не слыша больше этих признаков буйного веселья, я решил, что зверское пиршество уже окончилось.
Чувство болезненного любопытства и желание посмотреть, нет ли в Тай каких-либо явных указаний на происходившее там, заставило меня снова просить Кори-Кори пойти туда гулять. В ответ он показал пальцем на только что вставшее солнце и затем в зенит, объявляя этим, что наш визит должен быть отложен до полудня. Дождавшись назначенного часа, мы отправились в Священную рощу, и как только мы вошли в ее пределы, я со страхом стал озираться в поисках какого-нибудь напоминания о недавно происходившем здесь пире. Но все, казалось, было по-прежнему. Дойдя до дома Тай, мы нашли Мехеви и нескольких вождей лежащими на циновках. Мехеви принял меня, как всегда, по-дружески. Он не сделал ни одного намека на недавние события, и я по понятным причинам воздержался от разговоров на эту тему.
Побыв там некоторое время, я ушел. Проходя вдоль по площадке террасы, прежде чем с нее спуститься, я заметил довольно большую, выточенную из дерева посудину, накрытую деревянной крышкой и похожую на маленькое каноэ. Она была окружена невысокой балюстрадой из бамбука, возвышавшейся не больше, чем на фут от земли. Так как посудина эта была помещена здесь за время моего отсутствия, я сразу заключил, что она должна иметь отношение к недавнему пиршеству. Я не мог побороть любопытства и, проходя мимо, приподнял за край крышку. В этот же момент вожди, следившие за моими движениями, громко закричали: «Табу! Табу!»
Но и одного взгляда было достаточно: я видел человеческие кости, еще свежие и влажные, с кусками мяса, висящими на них.
Кори-Кори, шедший впереди меня, обернулся, привлеченный криками вождей, и от него не скрылось выражение ужаса на моем лице. Он поспешил ко мне и, показывая на каноэ, закричал: «Пуарки! Пуарки!» Я сделал вид, будто поверил тому, что это кости свиньи, и несколько раз повторил его слова, как бы соглашаясь с ними. Остальные туземцы, то ли обманутые моим поведением, то ли желавшие скрыть свое недовольство, не проявили больше интереса к происшествию. Я поспешил покинуть Тай…
Всю эту ночь я не спал, обдумывая ужасное положение, в которое я попал. Последнее страшное открытие сделано! Где же искать спасения? Как устроить побег? У меня оставалась только одна надежда, что французы не станут больше откладывать своего прихода в этот залив. А если они оставят часть своих войск в долине, то туземцы не смогут долго укрывать меня от них. Но какие основания были предполагать, что меня не прикончат раньше, чем наступит этот радостный день?
Дней через десять после описанных событий я, сидя после обеда дома, услыхал приветственные крики:
— Марну! Марну пришел!
Эта весть чрезвычайно обрадовала меня. Я снова смогу поговорить на своем родном языке! Кроме того, я решил во что бы то ни стало обсудить с ним какой-нибудь, хотя бы и самый рискованный, план моего спасения.
Когда он подошел ближе, я с тревогой вспомнил, как плачевно кончился наш первый разговор с ним. Когда он вошел в дом, я с напряженным беспокойством следил за тем приемом, какой он встретил у обитателей. К счастью, его лицо было освещено живейшей радостью; он первый ласково заговорил со мною, сел рядом и тогда вступил в беседу с туземцами, собравшимися вокруг. Но на этот раз он, казалось, не принес никаких важных известий. Я спросил его, откуда он сейчас пришел. Он ответил, что из Пуиарка, его родной долины, и что он намерен вернуться туда сегодня же.
Мне пришло в голову, что если бы я мог достичь этой долины под его покровительством, я легко добрался бы оттуда до Нукухивы водой. Воодушевленный теми возможностями, которые сулил этот план, я изложил его страннику в нескольких словах и спросил, как лучше всего его выполнить. Сердце мое замерло, когда он ответил мне на ломаном английском языке, что это неосуществимо.
— Они не позволяют тебе идти, — сказал он. — Ты табу. Почему не хочешь остаться? Много спать, много кушать, много девушек. О, очень хорошее место Тайпи! Если не нравится, зачем пришел? Ты не слыхал про тайпи? Все белые люди боятся тайпи, белые люди сюда не ходят.
Эти слова опечалили меня чрезвычайно; и когда я снова рассказал ему обстоятельства моего появления в долине и старался вызвать его сочувствие к себе, указывая на телесные страдания, мучившие меня, он слушал меня нетерпеливо и страстным восклицанием оборвал мою речь:
— Я не слушаю тебя больше! Скоро, скоро они взбесятся, убьют тебя и меня! Не видишь, они не хотят, чтоб я говорил с тобой? Видишь, а! Скоро, скоро не будешь думать, будет хорошо, они тебя убьют, они тебя съедят и повесят твою голову там, как голову гаппара! Теперь ты слушай: скоро, скоро я иду; ты смотришь дорогу, где я иду, а потом одну ночь все спят, спят, ты бежишь, ты идешь Пуиарка! Я скажу людям в Пуиарке, они не делают тебе вреда! А! Потом я беру тебя в каноэ в Нукухиву, и ты больше не бежишь с корабля!
С этими словами Марну вскочил, оставил меня и завел разговор с несколькими вождями, вошедшими в дом.
Было бы бессмысленно пытаться возобновить разговор, так резко оборванный Марну, который, очевидно, был мало расположен рисковать своей собственной безопасностью ради меня. Но план, им предложенный, показался мне осуществимым, и я решил приступить к выполнению его возможно скорее.
Поэтому, когда он поднялся, чтобы уходить, я вместе с туземцами пошел провожать его, рассчитывая хорошенько заметить дорогу, по которой он уйдет из долины. Перед тем как выходить из дому, он схватил мою руку и, внимательно глядя на меня, воскликнул:
— Теперь ты видишь — ты делаешь, что я говорил, и ты делаешь хорошо! Ты не делаешь так, а! — Тогда ты умираешь!
Затем он махнул копьем в знак прощанья с туземцами и, пустившись в путь по тропинке, ведущей к ущелью в горах, скоро исчез из виду.
Теперь мне был предоставлен план бегства, но как мне им воспользоваться? Я постоянно бывал окружен туземцами, я не мог один перейти из одного дома в другой, и даже во время сна малейшее мое движение, казалось, бывало замечено теми, кто делил со мною циновки. Несмотря на эти препятствия, я решил немедленно сделать попытку. Но мне надо было выбраться по крайней мере за два часа до того, как туземцы заметят мое исчезновение. Ведь всякая тревожная весть с такой быстротой распространялась по долине и обитатели были так хорошо знакомы с тропинками в рощах, что мне, хромому и слабому, не знающему дороги, — необходимо было иметь эти два часа в запасе. Только ночью я мог надеяться выполнить свое намерение и то с величайшими предосторожностями.
Вход в дом Кори-Кори вел через низкое и узкое отверстие в плетеной стене. Лишь только обитатели дома собирались на покой, этот проход задвигался тяжелым щитом, составленным из дюжины дощечек, искусно скрепленных древесной корой. Если кто-либо из обитателей выходил, шум, производимый отодвиганием этой кустарной двери, будил всех.
Я решил обойти эту трудность на своем пути следующим образом. Ночью я храбро встану и, отодвинув доски, выйду из дому, как бы для того, чтобы напиться из тыквенного сосуда с водой, который стоит всегда снаружи в углу терраски. Возвращаясь, я намеренно забуду задвинуть вход. Надеюсь, что беспечность островитян помешает им исправить мою небрежность. Я вернусь на свою циновку и, подождав терпеливо, пока все заснут, тихонько выйду и сразу пойду по дороге в Пуиарку.
На следующую же ночь после ухода Марну я приступил к выполнению этого проекта. Около полуночи, как мне казалось, я поднялся и отодвинул дверь. Туземцы, как я и ожидал, вскочили и кто-то спросил:
— Куда идешь, Томмо?
— Воды, — ответил я коротко, беря тыкву.
Услыхав мой ответ, они снова улеглись, а я через минуту или две вернулся на свою циновку, с трепетом ожидая результатов опыта.
Один за другим дикари, поворочавшись, по-видимому, заснули, и, радуясь наступившей тишине, я готов был снова встать и идти. Но вдруг послышалось тихое шуршание: темная фигура прокралась между мною и дверью — щит был задвинут — и человек вернулся на свою циновку. Это было для меня тяжелым ударом. Но так как вторичная попытка выйти из дому могла бы возбудить подозрение туземцев, я вынужден был отложить ее до следующей ночи. После этого я несколько раз повторял тот же самый маневр, но с таким же малым успехом. Так как предлогом для моего вставания по ночам всегда было утоление жажды, Кори-Кори, то ли подозревая что-то, то ли желая угодить мне, начал каждый вечер ставить тыкву с водой рядом с моим ложем.
