Матье пошел им навстречу и услышал окрик возницы:
– Эй! Э-ге-гей!
Перед ним появился молодой крепкий парень в лихо заломленной шапке. С хорошим открытым лицом.
– Привет! – сказал он, рассмеявшись. – А я уж было подумал, не в пустыню ли я попал! Эта дорога ведет в Сернан?
Смех и открытое лицо парня отогрели сердце Матье, и, рассмеявшись, он тоже пошутил в ответ, сказав:
– Само собой, да только ежели ехать по ней в другую сторону!
– Что тут стряслось?
Вдоль упряжки к ним шел другой мужчина. Этот был пониже ростом и посухощавей, чем его товарищ.
– А то, что мы не туда едем, – ответил парень. – Ты только не вылезай из фургона, не то снова кашлять начнешь.
– Хорошие у вас лошади, – заметил Матье. Подошедшему было, вероятно, лет за тридцать; он был худой, с неприметным лицом, на котором выделялись только лихорадочно блестевшие глаза.
– Так куда же мы едем? – спросил он.
Матье помедлил и сказал:
– Никуда. На Белину. Или в Сален, но тогда надо забирать влево и спускаться.
– Говорил я тебе, – сказал тот, что был постарше, – в таком тумане надо было спрашивать, еще когда Клюси проезжали.
– А ты кого-нибудь там видал?
– Надо было в дом постучать.
– Да не беда, – прервал его Матье, – вы ведь не больше лье крюк-то дали. Развернуться можете прямо здесь, на лугу. Тут не завязнете, это я точно знаю.
– Фургоны у нас больно тяжелые, – сказал парень. Матье бросил взгляд на повозки – вторая едва вырисовывалась в тумане.
– Знаю, – сказал он. – Это я еще издали понял. И, видать, не ошибся. Три лошади цугом да две повозки – одна за другой. Но ежели я говорю, что тут можно развернуться, значит можно. Я-то знаю, сам – возчик.
– Я тоже – возчик, – радостно подхватил парень. – Вожу лес для стеклодувных мастерских в Старом Лои. – Глаза его потемнели, и голос зазвучал жестче. – Возил, вернее сказать. Потому как «серые» сожгли и мастерские, и деревню.
Второй, казалось, начинал терять терпение.
– Пора двигаться, – прервал он молодого. – Мы уж вон сколько времени потеряли. А ежели ты – возчик, небось тут все дороги знаешь.
– Куда вы путь-то держите? – спросил Матье.
Те переглянулись, потом который постарше сказал:
– Да хотим попасть в Савойю через кантон Во. Сам понимаешь, кругом война, чума, смерть, чего ж тут ждать. Баба моя там, в фургоне, с двумя малышами… Нечего оставаться в этой проклятущей стране, смерти дожидаться.
Голос его зазвенел. Чувствовалось, что он с трудом сдерживает гнев.
– Что и говорить, – согласился Матье. – Прошлой ночью горело по всей долине.
– Мы заблудились, потому как приходится объезжать большие дороги, – сказал молодой, – не то мигом напорешься на солдат.
Матье объяснил, как им доехать до границы через лес Лажу, потом через Миньовилларские и Нуармонские леса.
– Так оно будет вернее, – сказал он. – Только наверху можете попасть в снегопад. А уж ежели попадете, вам оттуда не выбраться.
– Это точно, – заметил тот, что постарше. – Нечего терять время. Давай, Пьер, разворачивайся.
– Н-но, каурая! – крикнул парень, подбирая поводья.
– Смотри, осторожней, тут яма, – крикнул ему Матье.
Тот, что постарше, стоял с ним рядом, пока упряжка выезжала на луг.
– Какая яма? – спросил он.
– Да я тут копаю, – ответил Матье. – Меня назначили могильщиком в саленские бараки.
Тот отпрянул. Постояв минуту в оцепенении, он бросил на Матье недобрый взгляд и крепко сжал рукоятку кнута.
– Что, чумной могильщик?! – воскликнул он.
Матье кивнул, разведя руками и как бы в знак извинения.
– Ах ты, паскуда, – завопил тот. – И ты ничего не сказал. Убирайся… Убирайся… Подлец ты этакий… Ты нам смерть принесешь.
Он замахнулся кнутом. Матье в страхе бросился бежать вверх по лугу.
– Наддай, чтоб тебя, – кричал тот. – Наддай же, Пьер. Мы в самую чуму влезли. Давай, давай!
Послышалось хлопанье кнутов, лошади взяли резвее, но с двумя гружеными фургонами они не могли долго держать скорость, и Матье, остановившийся возле своей начатой ямы, услышал, как скрип колес и цоканье копыт входят потихоньку в прежний ритм.
Часть третья
ДОБРЯК БЕЗАНСОН
Матье долго стоял, не шевелясь, напряженно слушая, как удаляется шум обоза, принесшего в эту обитель смерти дыхание жизни. Угрозы незнакомца до дрожи напугали Матье. И не удар кнута был ему страшен – он не мог забыть ужаса, которым полны были глаза того человека. Теперь он опять был один. Мир живых отторг его, отбросил сюда, где безраздельно властвует самая страшная на свете болезнь. Никогда до этой минуты не испытывал Матье такого всепоглощающего чувства одиночества и отчаяния. Те повели свою упряжку навстречу жизни. Через кантон Во дойдут они до Савойи, где их ждет покой, счастье и работа. Точно море бурлило в душе Матье – ему то слышались угрозы незнакомца, то проклятия Антуанетты, то его охватывал страх от предстоящей встречи с иезуитом. Он был отринут не только теми, кто еще мог стремиться к спокойной жизни, – его захотят изгнать и из бараков, где благодаря священнику перед ним забрезжила было надежда. Теперь Матье уже не понимал, откуда бы ей возникнуть. Просто он не представлял себе, чем все может кончиться. Священник утверждал, что всегда есть надежда ускользнуть от чумы, но разве не говорил он при этом, что если, самоотверженно ухаживая за больными, Матье найдет там свою смерть, то уж наверняка попадет в царствие небесное?
И Матье, слушая его, – полоненный, чего греха таить, светлыми прозрачными глазами, – перестал бояться смерти.
Шагая рядом со священником, который сумел так подчинить его себе, Матье смутно чувствовал, что переход в небытие не будет трудным. Надо только покорно следовать за отцом Буасси, не отставать. И врата раскроются.
Теперь ничего этого уже нет – остались лишь воспоминания о чем-то почти не осязаемом, как мечта.
Опять он стоял на краю пропасти. И в безмолвии, вновь затопившем обитель усопших, Матье овладела какая-то щемящая дурнота.
Даже вороны покинули эти места – верно, слетелись к баракам и ждут там, когда вынесут трупы. А Матье должен копать еще и еще для новых мертвецов, пока не появится новый могильщик и не станет копать для него.
Разверстая яма повергла Матье в ужас. И тогда, еще сам не зная, что будет дальше, он изгнал из памяти взгляд священника и Антуанетту, перекинул через плечо сумку, надел плащ, снял с деревянной насадки заступ, швырнул железку на дно ямы и пошел, судорожно сжимая ясеневую рукоятку.
Он ощущал лишь глухую ярость. И инстинктивное стремление избежать угрозы смерти, что висит над этой жирной от трупов землей. Достаточно было ему увидеть полный ужаса взгляд незнакомца, чтобы понять, насколько причастен он уже болезни и смерти. Без колебаний пошел он по дороге, где под ледком, раздавленным лошадиными копытами и огромными колесами обоза, можно было различить красную землю и пожелтевшую траву.
Матье шел не останавливаясь, не замедляя шага. Бурлившее в нем море чуть успокоилось, но не до конца. Всецело поглощенный ходьбой, он ни о чем не думал. Шел, как вела его дорога, где ясно виднелись одинокие свежие следы. Так прошагал он около четверти лье и остановился. Клюси, верно, был уже где-то поблизости, и Матье стал различать шум обоза. Он замедлил шаг и, едва появилась в тумане приземистая масса первого строения, сошел с дороги, перелез через низкую каменную стену и очутился на лугу. Он решил обойти деревню стороной, зная, что снова выйдет на дорогу, если пойдет прямиком через лес Кот-Версан. Судя по запаху дыма и свежего навоза, жизнь в деревне продолжалась. Он поздравил себя с тем, что догадался свернуть, и невольно пошел быстрее, крепко зажав в правой руке рукоятку от заступа. Вскоре он вошел в густую рощицу. Комки инея с таким хрустом падали с ветвей в сухую листву всякий раз, как Матье задевал какую-нибудь ветку, что, казалось, звук этот разносился на всю округу. Матье частенько останавливался, прислушивался, потом шел дальше. В лесу не было ни следов, ни тропинок, но неровный рельеф позволял Матье идти уверенно, не боясь заблудиться. Срезая наискось, он поднялся на пригорок и очутился на лугу, который поначалу шел плоско, а потом стал спускаться к серевшей вдали стене деревьев. За деревьями звонко пел ручей, пробегая под дорогой в арке крепко сбитого моста. Вдоль дороги, как и вдоль ручья, тянулись кусты, среди которых попадался и терновник. Матье присел и затаился.
Те люди, должно быть, остановились попоить лошадей у родника в Клюси, потому что из деревни они вышли лишь через четверть часа. Один из них кашлял нехорошим грудным кашлем. Сквозь кашель он пытался что-то произнести, но его душила мокрота. Затем Матье различил голос молодого возницы, окриком останавливавшего лошадей. Скрип колес стих, и опять наступила тишина, нарушаемая лишь надрывным кашлем. Послышался женский голос, который произнес:
