Девочка не покидала место, где оставил ее отец. Отсюда открывался великолепный вид на залив и его прекрасные берега, на Статен-Айленд и его виллы, живописно расположенные среди изумрудных рощ.
Она смотрела на эти пейзажи, но была далека от того, чтоб любоваться его красотой. Ни суда, проплывавшие мимо, ни происходящее на палубе парохода вокруг нее, — ничто не вызывало ее интереса. Ее глаза пристально смотрели только в одну точку — на лестницу, по которой поднимались и спускались люди и по которой ушел ее отец. Устремив взгляд туда, она сидела безмолвно, хотя и не отрешенно. Очевидно, она хотела увидеть кого-то — того, кто должен там пройти.
— Мисс Бланш, — сказала мулатка, наблюдавшая за своей подопечной. — Не стоит так напряженно ждать, ваш отец вернется нескоро. Вы ведь помните, сколько проблем с багажом было в Вест-Индии? Приходится тратить много времени, чтобы все уладить.
— Я вовсе не жду отца, — ответила девочка, все еще не отводя взгляда от лестницы.
— А кого же тогда? О ком вы думаете?
— Да, Сабби, я думаю о нем. Я хочу разглядеть его, когда он подойдет поближе. Он, конечно, придет сюда?
— Он! О ком вы говорите, мисс Бланш? О капитане судна?
— Капитан судна? О, нет, не он! Капитан уже здесь. Мне папа так сказал. Кому интересно смотреть на такого старика, как он? — ответила девочка, показывая на шкипера Шеннона, находившегося на капитанском мостике.
— Тогда кого вы имеете в виду? — спросила озадаченная Сабина.
— О, Сабби! Я была уверена, что ты знаешь.
— Я не знаю.
— Хорошо. Этот тот самый джентльмен, которого все так приветствовали. Один человек сказал папе, что толпа собралась проводить его. Разве не странно, что они так с ним прощались? Бородатые мужчины целовали его, девушки так и рвались к нему. Ты видела, Сабби?
— Это же все простые люди. И девушки — хоть и белые, простые.
— Но джентльмен? Интересно, кто он? Как ты думаешь, он принц?
Такой вопрос был вызван воспоминанием о наблюдаемой в детстве сцене. Выглянув из окна в Лондоне, она увидела церемонию: мимо проходил принц. Она слышала крики «ура», видела, как машут шляпами и носовыми платками. Тогда все было, как и на этих проводах, только было меньше страсти и искренности. С тех пор, живя на одном из Малых Антильских островов, губернатором которого был ее отец, она видела не много сборищ и совсем никогда не видела такой возбужденной толпы, какая собралась недавно на причале. Поэтому Бланш сейчас и вспомнила церемонию прохождения принца.
Хотя чувства, вызванные в ней этими двумя сценами, радикально отличались! Настолько, что даже женщина из Вест-Индии — ее служанка — поняла это различие.
— Принц! — отвечала Сабина, презрительно качнув головой и выражая тем самым свое лояльное отношение к королевским особам. — Принц в этой стране, Америке! Как бы не так! Этот господин собрал вокруг себя столько народу только потому, что он бармен[35].
— Бармен?
— Да, мисс. Вы слышали, как они кричали «Да здравствуют бары!» Все они бармены в этих Соединенных Штатах.
Дочь губернатора пришла в некоторое замешательство; она знала, что из себя представляют бармены. Она жила в Лондоне, где на каждой улице был по крайней мере один бар или таверна — в том числе и недалеко от их респектабельного дома. Но чтобы существовала целая нация барменов!
— Все бармены? — воскликнула она в удивлении. — Ну и небылицы, Сабби, ты сочиняешь!
— Совсем нет, мисс Бланш. Сабби говорит вам правду. Правда, потому что в евангелии написано, что все жители Америки — бармены.
— Кто же тогда пьет все это?
— Что пьет?
— Ну, то, что они продают! Вино, пиво, джин? В Лондоне они ничего кроме этого не делают, эти владельцы баров.
— О! Теперь я поняла, мисс. Я вижу, что не до конца объяснила, девочка. Я не хотела сказать, что все они продают спиртное. Совсем наоборот. Они рес-публиканцы, поскольку они не доверяют королям и королевам — даже нашей славной Виктории. Они доверяют только простым людям, плохим и злым.
— Оставь, Сабби! Я знаю, что ты ошибаешься. Этот молодой человек не злой. По крайней мере, он не выглядит злым, и все они в него верят. Ты видела, как они его несли на руках, а те девушки поцеловали бы его, если бы приблизились, хотя это было с их стороны очень смело. Я понимаю их. Он выглядел таким гордым, таким красивым, таким замечательным! Он в десять раз лучше, чем принц, которого я видела в Лондоне. Вот он какой!
— Замолчите, мисс! Не дай Бог, ваш отец, королевский губернатор, услышит подобные речи. Он сильно рассердится. Я знаю, что он не любит республиканцев и будет недоволен, если услышит, как вы их хвалите. Он их ненавидит, как ядовитых змей.
Бланш ничего не ответила на это. Она даже не слышала этого мудрого предостережения. Ее уши перестали воспринимать слова Сабины, потому что именно в этот момент на лестнице показался человек.
Это был тот, о ком они говорили.
Остановившись на палубе недалеко от девочки, он устремил свой взгляд на залив. Поскольку его лицо не было обращено к Бланш, она имела возможность внимательно его рассмотреть, без опасения, что он ее заметит. И она делала это с истинно детским любопытством.
Капитан был не один. С ним был другой человек, которого она тоже видела в экипаже.
Но Бланш не обращала внимания на джентльмена средних лет с огромными седыми усами. Она смотрела только на того, чью руку так стремились пожать и поцеловать те девушки.
Бланш сидела и смотрела на него странным, удивленным взглядом, каким, наверное, горлица смотрит на удава. Рассматривая его подробно, с головы до ног, Бланш не обращала внимания на речи Сабины, которая в Вест-Индии насмотрелась на удавов.
Для девочки это было всего лишь удивление чем-то новым — более интересным, чем игрушка, более ярким, чем сказки об Аладдине.
Глава XX. «Эти необыкновенные глаза»
Снова стоял Майнард на палубе океанского судна и глядел на белый след, стелющийся за пароходом.
Нью-Йорк с океана выглядит малопривлекательно и не очень интересен путешественникам. В нем нет ничего такого, что вызывало бы восторг, какой вызывают, например, собор Святого Павла в Лондоне, Триумфальная арка в Париже или хотя бы отель Святого Чарльза в Новом Орлеане. Когда вы проплываете мимо Нью-Йорка, ваш взгляд выхватывает из открывающейся картины разве что два-три острых шпиля, подходящих для деревенских церквей, да возвышающийся над городом купол то ли цирка, то ли газохранилища. Более или менее интересная достопримечательность Нью-Йорка — круглый замок с садом позади него; но он так запущен, что смотреть на него можно лишь издали, вблизи он не выдерживает никакой критики.
У Нью-Йорка есть возможность исправить такое положение — если привести его в порядок, он станет выглядеть гораздо лучше. Насколько я знаю, тот же замок — до сих пор собственность города, и с хорошим мэром внешний вид Манхэттена может стать достойным великолепного залива, на берегу которого расположен.
Однако пора завершить наше краткое отступление на гражданские, экономические и архитектурные темы и вернуться к пароходу компании «Камбрия», быстро движущемуся через океан.
Революционный лидер не думал о недостатках архитектуры, когда стоял на палубе, в последний раз рассматривая Нью-Йорк. Его мысли были совсем о другом, в первую очередь о том, действительно ли этот взгляд — последний?
Он оставлял землю, на которой долго жил и которую любил, любил ее людей и ее государственное устройство. Он пускался в весьма рискованное предприятие, чреватое большой опасностью. Теперь он не солдат, который, сохранив свою жизнь и избежав пленения, не несет никакой ответственности за поражение в битве. Он революционер, мятежник, и если битва будет проиграна, он не сможет надеяться на снисхождение, — его ожидает только позорная смерть, и он даже не будет похоронен.
Однако в то время слово «мятежник» означало «патриот», это позже революция была опозорена первым в истории жестоким и бесполезным восстанием, первым, которое по праву может называться бесславным. А до этого званием революционера можно было гордиться, сражаться за свободу было священной обязанностью человека; и, вдохновленный этими мыслями, Майнард смотрел вперед без опасений, а назад — без большого сожаления.
Конечно, он не был безразличен к тому, что оставлял. Много истинных друзей осталось в покидаемой им стране, множество рук, которые он тепло пожимал, возможно, он не пожмет больше никогда! Кроме того, был еще один разрыв, переживаемый острее остальных. Правда, наибольшую печаль от того расставания он испытывал, покидая Ньюпорт, теперь она несколько стихла.
С тех пор прошла уже неделя — неделя, которую он провел среди единомышленников в помещении, где записывались добровольцы, храбрые, отчаянные люди, неделя в пивных барах вместе с сосланными республиканскими патриотами, неделя в звоне бокалов, наполненных рейнским вином и осушенных под песни Шиллера о дорогой родине.
